гвалт стоял страшный, и в довершение все время хлопали двери – новые кавалеры валом валили в уборную. Видно было, как сеньор Фунес взмахнул наконец расческой и почти тотчас же потерял ее, потому что Пинчо, по-видимому желая успокоить разволновавшегося сеньора Фунеса, дернул за цепочку и таким образом вырвал расческу у него из рук, и в то же самое время (репортер, напрочь отрезанный от агрессивного типа, видел, как подходили все новые и новые люди, и среди совершенно незнакомых различал знакомые лица, видел, как они толпились в дверях и пытались протиснуться внутрь) –
со всех сторон к злосчастной цепочке тянулись руки, каждый дергал ее на себя в меру сил, так что Пинчо вскрикнул от боли и выпустил расческу, но она успела порезать ему два пальца, он выматерился и окровавленной рукой влепил здоровенную оплеуху блондину с сигарой, так что сигара у того вылетела изо рта и опустилась догорать в углу, точно горящий глаз наблюдал за бешеным топтанием и кручением десятков пар штиблет, –
Хуан кричал тестю, чтобы он выбирался из этой свалки, но сеньору Фунесу в этот миг уже удалось вцепиться в цепочку, совсем близко к расческе, и тут наконец-то появился первый капельдинер, совсем белый от страха, он воздевал руки кверху, –
но крики, слившись в единый вопль, усиленный акустикой, разносились по всем этажам театра, сея тревогу, –
массажист сделал знак слепому не вставать с канапе и, набросив на его обнаженный торс одеяло, побежал к двери послушать, что происходит (Клара, сидя в ложе, тоже слышала крики), –
хотя никто не мог точно указать место потасовки с того момента, как капельдинер застрял в толпе, которая ринулась за ним, до того, как двери уже невозможно было открыть снаружи, и в узком коридорчике перед умывальниками скопилась тьма народу, –
в силу странного акустического эффекта сквозь весь этот гвалт совершенно отчетливо разносился наводящий тоску стук –
это стучали те, кто оказался запертым в кабинках, потому что дверцы снаружи подпирали спины и плечи кавалеров, набившихся в тесное помещение так, что Луисито Стеймберг чувствовал себя мумией, втиснутой в узкий старинный писсуар, –
старинный писсуар, какие в давние времена ставились на улицах, –
и ругательства на идиш слетали с его языка, точно раскаленные гвозди, однако выйти он не мог, хотя репортер (который сперва подумал, какого черта, а потом, что, пожалуй, нет, он ошибся) пытался протянуть ему руку над головою низенького сеньора с залитым кровью лицом, чтобы вытащить его, –
и в то же время не переставал думать, не обознался ли он и действительно ли был среди последней партии вошедших –
а впрочем, что тут странного, мир так тесен, а если еще к тому же он любит скрипку –
без сомнения, он ошибся, –
а вот сеньор Фунес, его просто вытолкнули, в руке у него обрывок цепочки, а Пинчо сосет ранку на руке, а сам бледный как полотно –
стена спин, и Хуан ввинчивается в нее, расталкивает, пробираясь к тестю, расческа уже в руках у здоровенного типа и он поднял ее над головой с криком: «Отпустите, отпустите!», будто она не у него в руках, и дверца одной из кабинок сантиметр за сантиметром открывается рядом с той, откуда только что выбрался-таки Луисито Стеймберг, который теперь тупо оглаживал на бедрах пиджак, –
дверца сантиметр за сантиметром открывается, и в нее протискивается стриженая голова в очках, ни дать ни взять – черепаха высунула голову посмотреть, что творится, –
в отличие от добропорядочных черепах –
в дверцы кабинок колотят со страшной силой и наконец последняя решительная схватка, в результате которой расческа взлетает в воздух –
и падает в раковину.
Но туда за ней уже никто не протягивает руки, потому что в раковине вода и плавают волосы, а кроме того, мгновенно воцаряется тишина, первым стихает агрессор, с которого все началось, – теперь он стоит у входа в узкий коридорчик, опустив руки, и смотрит на полицейского, который врывается в туалет словно пуля, пробив броню, – свирепый, внушающий уважение, –
и – конец – делу венец.
Репортер (теперь он уверен, что обознался, принял не за того человека в глубине туалетной комнаты, и там уже его нет, он выскочил вместе с другими) –
репортер вздохнул, словно выходя из глубокого наркоза. «Как глупо, – подумал он. И тут же: – Именно потому и происходит».
– Вот увидишь, – говорил Пинчо Хуану, поправлявшему одежду на сеньоре Фунесе. – Артиста этот скандал рассердит. Бьюсь об заклад, он не станет играть третью часть, словом, день испорчен.
Хуан хохотал, одергивая пиджак на доне Карлосе, поправляя плечи. Потом вынул из кармана свою расческу и протянул ему. Руки слушались с трудом.
Услыхав приказ полицейского, репортер показал ему журналистское удостоверение. Полицейский, похоже, собирался отправить его вместе с остальными.
– Вы меня не узнаете? – спросил репортер. – А помните историю с парнишкой на улице Пенья?
– Ах да, сеньор. Все в порядке.
– Я предупрежу Клару, – сказал репортер Хуану. – Скажите, куда вы их ведете?
– В зал прессы. Там разберемся.
– В общем, ничего страшного. Не стоит беспокоиться. До свидания.
«Как он умеет себя вести, – подумал Хуан, развлекаясь от всей души, хотя все еще не мог вздохнуть после удара, который получил в подреберье. – Ну что ж, во всяком случае, избавлюсь от экзамена». Он аккуратно спрятал расческу, которую ему вернул дон Карлос, и они двинулись между двух рядов зрителей, наводнивших коридоры. В зале уже погасили свет. Уолли смотрела на них, сложив губы трубочкой, словно собиралась свистнуть.
– Невероятная история, – сказал репортер. – Даже не пытайтесь представить, Кларита. Просто апофеоз, конец света, апокалипсис, вселенский бардак.
– Но сами они в порядке? – спросила Клара, удивляясь своему спокойствию.
– Хуан накостылял кое-кому, да и папа ваш дрался как лев, – ответил репортер с поклоном. – Все в полном порядке, за исключением того, что их замели.
– Ну что же, прекрасное завершение дня, – сказала Клара, не слишком расстраиваясь.
– Верите, такой шум поднялся, что полиция просто вынуждена заняться этим делом. И тем самым только усугубит нервную обстановку и через полчаса –
но я не понимаю, зачем гасят свет, если концерта не будет,
и кроме того, – сказал репортер, неожиданно вспомнив, – очень странная вещь. Я видел там одного вашего знакомого. Того, что вчера ночью ходил за вами следом.
В Дирекции срочно созвали совещание. Сеньор в жемчужно-сером костюме подвел итоги:
– Одним словом, играть отказывается. Меня грубо оскорбил – завел канитель насчет искусства, уважения и всего такого прочего.
– Заставить его нельзя, – сказал директор.
– Да, но выходить к публике и строить из себя дурака опять придется мне.
– Ты это умеешь лучше всех, – сказал директор. – Я хочу сказать, лучше всех умеешь разговаривать с этими сукиными детьми.
– Абеля?
– Да, вы, кажется, так его называли.
– Но вы же его не знаете, – сказала Клара, глядя на него с удивлением.
– Сеньора, – сказал репортер, – я – газетчик, ergo, пользуюсь собственными глазами, ergo, вчера для меня не составило труда заметить парня, который так действовал вам на нервы под сенью деревьев на площади Колумба.
– И он участвовал в этой свалке?
– Участвовать не участвовал. Наблюдал за финалом. Я думаю, полицейский появился раньше времени и не дал ему поразмяться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
со всех сторон к злосчастной цепочке тянулись руки, каждый дергал ее на себя в меру сил, так что Пинчо вскрикнул от боли и выпустил расческу, но она успела порезать ему два пальца, он выматерился и окровавленной рукой влепил здоровенную оплеуху блондину с сигарой, так что сигара у того вылетела изо рта и опустилась догорать в углу, точно горящий глаз наблюдал за бешеным топтанием и кручением десятков пар штиблет, –
Хуан кричал тестю, чтобы он выбирался из этой свалки, но сеньору Фунесу в этот миг уже удалось вцепиться в цепочку, совсем близко к расческе, и тут наконец-то появился первый капельдинер, совсем белый от страха, он воздевал руки кверху, –
но крики, слившись в единый вопль, усиленный акустикой, разносились по всем этажам театра, сея тревогу, –
массажист сделал знак слепому не вставать с канапе и, набросив на его обнаженный торс одеяло, побежал к двери послушать, что происходит (Клара, сидя в ложе, тоже слышала крики), –
хотя никто не мог точно указать место потасовки с того момента, как капельдинер застрял в толпе, которая ринулась за ним, до того, как двери уже невозможно было открыть снаружи, и в узком коридорчике перед умывальниками скопилась тьма народу, –
в силу странного акустического эффекта сквозь весь этот гвалт совершенно отчетливо разносился наводящий тоску стук –
это стучали те, кто оказался запертым в кабинках, потому что дверцы снаружи подпирали спины и плечи кавалеров, набившихся в тесное помещение так, что Луисито Стеймберг чувствовал себя мумией, втиснутой в узкий старинный писсуар, –
старинный писсуар, какие в давние времена ставились на улицах, –
и ругательства на идиш слетали с его языка, точно раскаленные гвозди, однако выйти он не мог, хотя репортер (который сперва подумал, какого черта, а потом, что, пожалуй, нет, он ошибся) пытался протянуть ему руку над головою низенького сеньора с залитым кровью лицом, чтобы вытащить его, –
и в то же время не переставал думать, не обознался ли он и действительно ли был среди последней партии вошедших –
а впрочем, что тут странного, мир так тесен, а если еще к тому же он любит скрипку –
без сомнения, он ошибся, –
а вот сеньор Фунес, его просто вытолкнули, в руке у него обрывок цепочки, а Пинчо сосет ранку на руке, а сам бледный как полотно –
стена спин, и Хуан ввинчивается в нее, расталкивает, пробираясь к тестю, расческа уже в руках у здоровенного типа и он поднял ее над головой с криком: «Отпустите, отпустите!», будто она не у него в руках, и дверца одной из кабинок сантиметр за сантиметром открывается рядом с той, откуда только что выбрался-таки Луисито Стеймберг, который теперь тупо оглаживал на бедрах пиджак, –
дверца сантиметр за сантиметром открывается, и в нее протискивается стриженая голова в очках, ни дать ни взять – черепаха высунула голову посмотреть, что творится, –
в отличие от добропорядочных черепах –
в дверцы кабинок колотят со страшной силой и наконец последняя решительная схватка, в результате которой расческа взлетает в воздух –
и падает в раковину.
Но туда за ней уже никто не протягивает руки, потому что в раковине вода и плавают волосы, а кроме того, мгновенно воцаряется тишина, первым стихает агрессор, с которого все началось, – теперь он стоит у входа в узкий коридорчик, опустив руки, и смотрит на полицейского, который врывается в туалет словно пуля, пробив броню, – свирепый, внушающий уважение, –
и – конец – делу венец.
Репортер (теперь он уверен, что обознался, принял не за того человека в глубине туалетной комнаты, и там уже его нет, он выскочил вместе с другими) –
репортер вздохнул, словно выходя из глубокого наркоза. «Как глупо, – подумал он. И тут же: – Именно потому и происходит».
– Вот увидишь, – говорил Пинчо Хуану, поправлявшему одежду на сеньоре Фунесе. – Артиста этот скандал рассердит. Бьюсь об заклад, он не станет играть третью часть, словом, день испорчен.
Хуан хохотал, одергивая пиджак на доне Карлосе, поправляя плечи. Потом вынул из кармана свою расческу и протянул ему. Руки слушались с трудом.
Услыхав приказ полицейского, репортер показал ему журналистское удостоверение. Полицейский, похоже, собирался отправить его вместе с остальными.
– Вы меня не узнаете? – спросил репортер. – А помните историю с парнишкой на улице Пенья?
– Ах да, сеньор. Все в порядке.
– Я предупрежу Клару, – сказал репортер Хуану. – Скажите, куда вы их ведете?
– В зал прессы. Там разберемся.
– В общем, ничего страшного. Не стоит беспокоиться. До свидания.
«Как он умеет себя вести, – подумал Хуан, развлекаясь от всей души, хотя все еще не мог вздохнуть после удара, который получил в подреберье. – Ну что ж, во всяком случае, избавлюсь от экзамена». Он аккуратно спрятал расческу, которую ему вернул дон Карлос, и они двинулись между двух рядов зрителей, наводнивших коридоры. В зале уже погасили свет. Уолли смотрела на них, сложив губы трубочкой, словно собиралась свистнуть.
– Невероятная история, – сказал репортер. – Даже не пытайтесь представить, Кларита. Просто апофеоз, конец света, апокалипсис, вселенский бардак.
– Но сами они в порядке? – спросила Клара, удивляясь своему спокойствию.
– Хуан накостылял кое-кому, да и папа ваш дрался как лев, – ответил репортер с поклоном. – Все в полном порядке, за исключением того, что их замели.
– Ну что же, прекрасное завершение дня, – сказала Клара, не слишком расстраиваясь.
– Верите, такой шум поднялся, что полиция просто вынуждена заняться этим делом. И тем самым только усугубит нервную обстановку и через полчаса –
но я не понимаю, зачем гасят свет, если концерта не будет,
и кроме того, – сказал репортер, неожиданно вспомнив, – очень странная вещь. Я видел там одного вашего знакомого. Того, что вчера ночью ходил за вами следом.
В Дирекции срочно созвали совещание. Сеньор в жемчужно-сером костюме подвел итоги:
– Одним словом, играть отказывается. Меня грубо оскорбил – завел канитель насчет искусства, уважения и всего такого прочего.
– Заставить его нельзя, – сказал директор.
– Да, но выходить к публике и строить из себя дурака опять придется мне.
– Ты это умеешь лучше всех, – сказал директор. – Я хочу сказать, лучше всех умеешь разговаривать с этими сукиными детьми.
– Абеля?
– Да, вы, кажется, так его называли.
– Но вы же его не знаете, – сказала Клара, глядя на него с удивлением.
– Сеньора, – сказал репортер, – я – газетчик, ergo, пользуюсь собственными глазами, ergo, вчера для меня не составило труда заметить парня, который так действовал вам на нервы под сенью деревьев на площади Колумба.
– И он участвовал в этой свалке?
– Участвовать не участвовал. Наблюдал за финалом. Я думаю, полицейский появился раньше времени и не дал ему поразмяться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57