Я не мог
забыть о юношеской прекрасной голове в венке из листьев, хотя натура у
меня совсем не артистическая. Мне было также грустно, что не с кем
поговорить. Кленце, хотя и не ровня мне по уму, был все же лучше, чем
ничего. В эту ночь я плохо спал и думал, когда же придет конец. Шансов
спастись у меня совсем мало.
На следующий день я поднялся в рубку и начал обычное исследование с
помощью прожектора. С севера вид был тот же, что и все четыре дня, но я
ощущал, что дрейф У-29 стал медленнее. Когда я направил луч на юг, то
заметил, что океанское дно впереди заметно понизилось. В некоторых местах
проглядывали очень правильные каменные блоки, как будто уложенные
искусственно. Лодка не сразу погрузилась на большую глубину, и мне
пришлось приспосабливаться, чтобы прожектор мог светить вертикально вниз.
От резкого перегиба провода разъединились, потребовался ремонт; наконец
свет появился вновь, наполняя морские глубины подо мной.
Я не подвластен эмоциям, но то, что открылось мне в электрическом
свете, вызвало громадное изумление. Хотя, воспитанный в лучших традициях
прусской Kultur, я не должен был удивляться, ибо геология и традиция
одинаково говорят нам о великих перемещениях океанских и континентальных
зон. То, что я видел, было обширным и сложным массивом разрушенных зданий
величественной, хотя и неузнаваемой архитектуры в разных степенях
сохранности. Большинство было, видимо, из мрамора, сиявшего белизной в
луче прожектора; общий план говорил об огромном городе на дне узкой
долины, с бесчисленными уединенными храмами и виллами на пологих склонах.
Крыши обрушились, колонны подломились, но дух незапамятно древнего
величия, который ничто не могло уничтожить, был еще жив.
Встретившись наконец с Атлантидой, которую до тех пор считал скорее
мифом, я стал ее ревностным исследователем. По дну долины когда-то бежала
река; изучая пейзажи тщательнее, я разглядел остатки мраморных и каменных
мостов и набережных, террас и причалов, некогда зеленых и прекрасных. В
своем энтузиазме я дошел почти до той же глупости и сентиментальности, что
и бедный Кленце, и поздно заметил, что южное течение наконец утихло, давая
У-29 медленно опускаться вниз, на затонувший город, как садятся на землю
аэропланы. Я так же запоздало понял, что стая необычных дельфинов исчезла.
Часа через два лодка уже покоилась на площади возле скалистой стены
долины. С одной стороны мне был виден весь город, спускающийся от площади
вниз к старой набережной реки, с другой в поражающей близости противостоял
богато украшенный, и, видимо, совершенно целый фасад гигантского здания,
очевидно, храма, вырубленного в целом утесе. Об истинном состоянии этой
титанической постройки я мог только догадываться. Фасад невероятных
размеров явно прикрывал далеко тянущуюся выемку: в нем много окон разного
назначения.
В центре зияла громадная открытая дверь, куда вела поражающая
воображение каменная лестница; дверь окаймлена тончайшей резьбой -
кажется, вакхические сюжеты. Вершина всего - громадные колонны и фризы,
украшенные скульптурами невыразимой красоты: изображены, видимо,
идеализированные пасторальные сцены и шествия жрецов и жриц, несущих
странные ритуальные предметы, поклоняясь сияющему богу. Искусство
феноменального совершенства, преимущественно эллинистическое по виду, но
странно самостоятельное. Оно разрушает впечатление жуткой древности, как
будто оно современнее, чем непосредственное потомство греческого
искусства. Каждая деталь этого массивного произведения ощущалась как часть
склона долины, хотя я не мог вообразить, как вырублено громадное
внутреннее пространство. Возможно, это каверна или серия пещер,
послуживших центром. Ни время, ни затопление не повредили величавой
святости жуткой храмины - ибо это мог быть только храм - и сегодня, спустя
тысячи лет он стоит, нетронутый, неоскверненный, в бесконечной ночи и
молчании океанской пучины.
Не могу подсчитать, сколько часов я провел, глядя на затонувший город
- его дома, арки, статуи, мосты и колоссальный храм. Хотя я знал, что
смерть рядом, любопытство пожирало меня, и я посылал прожекторный луч в
нескончаемый поиск. Столб света позволял мне изучить множество деталей, но
отказывался высветить что-либо за зияющей дверью скального храма; через
некоторое время я выключал ток, сознавая необходимость беречь энергию. Луч
был теперь ощутимо слабее, чем в первые недели дрейфа. Как будто
обостренное грядущим расставанием с жизнью, росло мое желание узнать
океанские секреты. Я, сын Германии, буду первым, кто ступит на эти
тысячелетиями забытые пути.
Я достал и осмотрел металлический костюм для глубоководных
погружений; поэкспериментировал с переносной лампой и регенератором
воздуха. Хотя мне будет трудно одному справиться с двойным люком, я верил,
что преодолею все препятствия и с моими навыками ученого пройду по
мертвому городу.
Шестнадцатого августа я осуществил выход из У-2 и проложил путь
сквозь разрушенные и заплывшие грязью улицы к древней реке. Я не нашел
скелетов или других человеческих останков, но обнаружил множество
археологического материала, от скульптур до монет. Об этом невозможно
рассказать: выражу только свою скорбь о культуре, бывшей в расцвете славы
в те времена, когда по Европе бродили пещерные люди, а Нил тек в океан,
никем не созерцаемый. Другие, ведомые этими заметками, - если их
когда-нибудь найдут - должны развернуть перед человечеством тайны, на
которые я могу только намекать. Я вернулся в лодку, когда батареи стали
садиться, решив на следующий день исследовать пещерный храм.
Семнадцатого августа величайшее из разочарований постигло меня: я
обнаружил, что материалы, необходимые для перезарядки фонаря, погибли в
июньском бунте. Моя ярость была беспредельной, но немецкий здравый смысл
запрещал мне рисковать, неподготовленным ступая в непроглядную тьму, где
могло оказаться логово неописуемого морского чудовища или лабиринт, из
чьих извивов я никогда не выберусь. Все, что я мог - включить слабеющий
прожектор У-29 и с его помощью взойти по ступеням и изучить наружную
резьбу. Столб света упирался в проход снизу вверх, и я старался разглядеть
что-нибудь, но бесполезно. Не было видно даже крыши: и хотя я сделал шаг
или два вовнутрь, проверив сначала пол, дальше идти не посмел. Более того,
впервые в жизни я испытывал ужас. Я начал понимать, откуда возникали
некоторые настроения бедного Кленце, потому что хотя храм все больше
притягивал меня, я испытывал перед его глубинами слепой ужас. Возвращаясь
в субмарину, я выключал свет и думал в темноте. Электричество надо было
беречь для срочных случаев.
Субботу, восемнадцатого, я провел в полной тьме, терзаемый мыслями и
воспоминаниями, грозившими побороть мою немецкую волю. Кленце обезумел и
погиб прежде, чем достиг этих губительных останков невообразимо далекого
прошлого, и звал меня с собой.
1 2 3 4
забыть о юношеской прекрасной голове в венке из листьев, хотя натура у
меня совсем не артистическая. Мне было также грустно, что не с кем
поговорить. Кленце, хотя и не ровня мне по уму, был все же лучше, чем
ничего. В эту ночь я плохо спал и думал, когда же придет конец. Шансов
спастись у меня совсем мало.
На следующий день я поднялся в рубку и начал обычное исследование с
помощью прожектора. С севера вид был тот же, что и все четыре дня, но я
ощущал, что дрейф У-29 стал медленнее. Когда я направил луч на юг, то
заметил, что океанское дно впереди заметно понизилось. В некоторых местах
проглядывали очень правильные каменные блоки, как будто уложенные
искусственно. Лодка не сразу погрузилась на большую глубину, и мне
пришлось приспосабливаться, чтобы прожектор мог светить вертикально вниз.
От резкого перегиба провода разъединились, потребовался ремонт; наконец
свет появился вновь, наполняя морские глубины подо мной.
Я не подвластен эмоциям, но то, что открылось мне в электрическом
свете, вызвало громадное изумление. Хотя, воспитанный в лучших традициях
прусской Kultur, я не должен был удивляться, ибо геология и традиция
одинаково говорят нам о великих перемещениях океанских и континентальных
зон. То, что я видел, было обширным и сложным массивом разрушенных зданий
величественной, хотя и неузнаваемой архитектуры в разных степенях
сохранности. Большинство было, видимо, из мрамора, сиявшего белизной в
луче прожектора; общий план говорил об огромном городе на дне узкой
долины, с бесчисленными уединенными храмами и виллами на пологих склонах.
Крыши обрушились, колонны подломились, но дух незапамятно древнего
величия, который ничто не могло уничтожить, был еще жив.
Встретившись наконец с Атлантидой, которую до тех пор считал скорее
мифом, я стал ее ревностным исследователем. По дну долины когда-то бежала
река; изучая пейзажи тщательнее, я разглядел остатки мраморных и каменных
мостов и набережных, террас и причалов, некогда зеленых и прекрасных. В
своем энтузиазме я дошел почти до той же глупости и сентиментальности, что
и бедный Кленце, и поздно заметил, что южное течение наконец утихло, давая
У-29 медленно опускаться вниз, на затонувший город, как садятся на землю
аэропланы. Я так же запоздало понял, что стая необычных дельфинов исчезла.
Часа через два лодка уже покоилась на площади возле скалистой стены
долины. С одной стороны мне был виден весь город, спускающийся от площади
вниз к старой набережной реки, с другой в поражающей близости противостоял
богато украшенный, и, видимо, совершенно целый фасад гигантского здания,
очевидно, храма, вырубленного в целом утесе. Об истинном состоянии этой
титанической постройки я мог только догадываться. Фасад невероятных
размеров явно прикрывал далеко тянущуюся выемку: в нем много окон разного
назначения.
В центре зияла громадная открытая дверь, куда вела поражающая
воображение каменная лестница; дверь окаймлена тончайшей резьбой -
кажется, вакхические сюжеты. Вершина всего - громадные колонны и фризы,
украшенные скульптурами невыразимой красоты: изображены, видимо,
идеализированные пасторальные сцены и шествия жрецов и жриц, несущих
странные ритуальные предметы, поклоняясь сияющему богу. Искусство
феноменального совершенства, преимущественно эллинистическое по виду, но
странно самостоятельное. Оно разрушает впечатление жуткой древности, как
будто оно современнее, чем непосредственное потомство греческого
искусства. Каждая деталь этого массивного произведения ощущалась как часть
склона долины, хотя я не мог вообразить, как вырублено громадное
внутреннее пространство. Возможно, это каверна или серия пещер,
послуживших центром. Ни время, ни затопление не повредили величавой
святости жуткой храмины - ибо это мог быть только храм - и сегодня, спустя
тысячи лет он стоит, нетронутый, неоскверненный, в бесконечной ночи и
молчании океанской пучины.
Не могу подсчитать, сколько часов я провел, глядя на затонувший город
- его дома, арки, статуи, мосты и колоссальный храм. Хотя я знал, что
смерть рядом, любопытство пожирало меня, и я посылал прожекторный луч в
нескончаемый поиск. Столб света позволял мне изучить множество деталей, но
отказывался высветить что-либо за зияющей дверью скального храма; через
некоторое время я выключал ток, сознавая необходимость беречь энергию. Луч
был теперь ощутимо слабее, чем в первые недели дрейфа. Как будто
обостренное грядущим расставанием с жизнью, росло мое желание узнать
океанские секреты. Я, сын Германии, буду первым, кто ступит на эти
тысячелетиями забытые пути.
Я достал и осмотрел металлический костюм для глубоководных
погружений; поэкспериментировал с переносной лампой и регенератором
воздуха. Хотя мне будет трудно одному справиться с двойным люком, я верил,
что преодолею все препятствия и с моими навыками ученого пройду по
мертвому городу.
Шестнадцатого августа я осуществил выход из У-2 и проложил путь
сквозь разрушенные и заплывшие грязью улицы к древней реке. Я не нашел
скелетов или других человеческих останков, но обнаружил множество
археологического материала, от скульптур до монет. Об этом невозможно
рассказать: выражу только свою скорбь о культуре, бывшей в расцвете славы
в те времена, когда по Европе бродили пещерные люди, а Нил тек в океан,
никем не созерцаемый. Другие, ведомые этими заметками, - если их
когда-нибудь найдут - должны развернуть перед человечеством тайны, на
которые я могу только намекать. Я вернулся в лодку, когда батареи стали
садиться, решив на следующий день исследовать пещерный храм.
Семнадцатого августа величайшее из разочарований постигло меня: я
обнаружил, что материалы, необходимые для перезарядки фонаря, погибли в
июньском бунте. Моя ярость была беспредельной, но немецкий здравый смысл
запрещал мне рисковать, неподготовленным ступая в непроглядную тьму, где
могло оказаться логово неописуемого морского чудовища или лабиринт, из
чьих извивов я никогда не выберусь. Все, что я мог - включить слабеющий
прожектор У-29 и с его помощью взойти по ступеням и изучить наружную
резьбу. Столб света упирался в проход снизу вверх, и я старался разглядеть
что-нибудь, но бесполезно. Не было видно даже крыши: и хотя я сделал шаг
или два вовнутрь, проверив сначала пол, дальше идти не посмел. Более того,
впервые в жизни я испытывал ужас. Я начал понимать, откуда возникали
некоторые настроения бедного Кленце, потому что хотя храм все больше
притягивал меня, я испытывал перед его глубинами слепой ужас. Возвращаясь
в субмарину, я выключал свет и думал в темноте. Электричество надо было
беречь для срочных случаев.
Субботу, восемнадцатого, я провел в полной тьме, терзаемый мыслями и
воспоминаниями, грозившими побороть мою немецкую волю. Кленце обезумел и
погиб прежде, чем достиг этих губительных останков невообразимо далекого
прошлого, и звал меня с собой.
1 2 3 4