Мы чокнулись и выпили. Незнакомый по вкусу алкогольный
напиток слабым огнем медленно растекся у меня в груди. Баранн
снова налил всем, понюхал рюмку, чмокнул и выкрикнул: - В
дополнение к первой!
Я залпом выпил. Крематор, развалившись на стуле,
закусывал бутербродами и ловко выплевывал семечки от огурцов,
стараясь попасть в тарелку юноше. Баранн все наливал и наливал.
Мне сделалось жарко. Через какое-то время я уже не ощущал
выпитого, лишь вместе с окружающими погружался в густую,
светлую, колеблющуюся субстанцию.
Едва рюмки успевали наполниться, как их уже требовалось
выпить, словно в этом было что-то неотложное, словно в любую
минуту эту столь неожиданную, импровизированную пирушку что-то
могло прервать.
Странным казалось также и чрезмерное оживление этих
людей, которое никак не объяснялось несколькими выпитыми
рюмками.
- Что это за торт? Прованский? - спрашивал с набитым ртом
толстый.
- Хе-хе, прованский,- ответил ему Баранн.
Крематор хохотал, неся всякий вздор: шутки, прибаутки,
пьяные присловья.
- Твое здоровье, Бараннина, и твое, труполюб! - проревел
толстый.
- Танатофилия - это влечение к смерти, а не к умершим,
невежда,- отрезал крематор.
Вскоре разговаривать стало совершенно невозможно. Даже
крики тонули в общем хаосе. Тост следовал за тостом, приглашение
за приглашением. Я пил охотно, поскольку остроты и шутки моих
собеседников казались мне до невозможности плоскими, и я
старался утопить в вине мое омерзение и отвращение. Баранн,
заходясь фальцетом, под собственное визгливое пение
демонстрировал, вышагивая по салфетке сладострастно выгнутыми
пальцами, танец пьяной пары, крематор то хлестал водку
стаканами, то швырял огурцами в молодого человека, который не
очень-то от них уклонялся. Толстый же ревел, как буйвол:
- Гуляй, душа! Ой-ля-ля!
- Гуляй! Эге-гей! - вопили в ответ ему.
Потом он вскочил на ноги, покачнулся, сорвал с головы
парик и, швырнув его на пол, заявил, блестя потной обнаженной
лысиной.
- Эх, гулять - так гулять! Друзья! Сыграем в западни!
- В западни!
- Нет, давайте в загадки!
- Хи-хи! Ха-ха!
Они ржали, кривляясь друг перед другом.
- За чувства наши братские! За счастья буйный пляс! -
кричал крематор, целуя себе руки.
- А также за успех лечения. За доктора, приятели дорогие!
Не будем забывать о докторе! - взвизгнул Баранн.
- Жаль, что нет девочек. Устроили бы танцы...
- Эх! Девочки! Эх, грех! Сладостные утехи!
- Эх, парад! Маршируют шпики! - выл толстый, не обращая
ни на кого внимания, потом вдруг замолчал, икнул, окинул нас
налитыми кровью глазами и облизнулся, показывая тонкий,
маленький, какой-то девчоночий язычок.
"Что я тут делаю? - подумал я с ужасом.- До чего
омерзительно это службистское низкопробное пьянство восьмого
ранга! Как же они силятся быть оригинальными..."
- Господа! За ключника! За швейцара нашего! Виват,
крематор! Виват, гульба! - пискляво кричал кто-то из-под стола.
- Да! Да здравствует!
- Залпом за него!
- Ручейком!
- Огурчиком! - нескладно вопил хор.
Мне стало даже жалко бедного юношу - как же мерзко они
его спаивали, то и дело подливая ему. Толстый, с набрякшей,
покрасневшей, словно грозившей лопнуть лысиной - лишь дряблая
шея неестественно белела под ней - зазвонил о стекло, а когда
это не помогло, швырнул бутылку об пол.
Звук бьющегося стекла вызвал мгновенную тишину, в которой
он попытался заговорить, опершись на руки, но ему мешал душивший
его смех. Он лишь подавал дрожащими руками знаки, чтобы все
подождали. Наконец он выдавил:
- Гулянка! Товарищеская игра! Загадки!
- Ладно! - проревели все.- Пущай! Давайте! Кто первый?
- На равнине Дом стоит, жизнь вмещая бурную. Эх, люби же
крепко ты душу агентурную,- это вопил Баранн.
- Господа, братья милые! - пытался перекричать его
толстый.- Номер первый: кто видел инструкцию?
Ответом был взрыв хохота. Я содрогнулся, глядя на
дергающиеся тела и разинутые рты. Крематор и юноша почти рыдали.
Юноша пискнул:
- Ухо от селедки!
Снова удерживаемые нетвердой рукой рюмки со стеклянным
звоном сошлись над скатертью. Умиленный крематор покрывал
поцелуями теперь уже внутренние стороны своих ладоней. Баранн,
сидевший напротив меня, опрокинул в рот рюмку водки.
Я обратил внимание, что при этом он ткнул краем рюмки в
нос, и тот затем не восстановил свою форму, а так и остался с
вмятинкой посередине. Хозяин носа этого даже не заметил.
"Видимо, восковой" - решил я, но впечатления на меня это не
произвело. Толстый, которому становилось все жарче, обнажился до
пояса, повесил через плечо пижамную куртку и теперь сидел,
поблескивая потом на густой растительности на груди, жирный,
отвратительный. Затем он отстегнул и уши.
- Ибо здесь шпионства рай, рай здесь для шпионства! -
вдруг стали петь на два голоса Баранн и юноша. Голубые глаза
юноши блуждали теперь совсем уже безумно.
Оторвавшись от целования своих рук, крематор
присоединился к ним, декламируя:
- Ты хватаешь эти документы! И читаешь эти документы! И
Он пододвинул ко мне стакан, спрятал щетку в стол и сел.
- Господа, загадка номер два: что такое супружество? -
плотоядно гудел раздетый апоплектик, похожий в таком виде на
заросшую волосами женщину.
- Это наименьшая ячейка шпионства,- ответил он сам себе,
так как никто его не слушал.
Раскрасневшиеся орущие лица раскачивались у меня перед
глазами. Мне казалось, что Баранн, шевеля ушами, подает какие-то
знаки крематору, но скорее всего это просто почудилось: оба они
были слишком пьяны. Семприак схватил вдруг чужую рюмку,
опорожнил ее, швырнул об пол и поднялся, пошатываясь, на ноги.
Водка и слюни стекали у него по усам.
- Ну! Теперь ты совсем хорош! - кричали ему.- Господа!
Внимание! Облик особы высокого ранга! Повышение ему
соответствующее!
- Тихо! - проревел крематор.
Он был страшно бледен и покачивался, будучи не в силах
удерживать равновесие. Широко расставив руки, он оперся о стол,
откашлялся, вытер слезы и, скаля беличьи зубы, жалобно затянул:
- О, молодость моя! Детство мое святое, и ты, дом родной,
отчизны сторона! Где же вы? И где ныне я давний-предавний? Где
ручки мои маленькие с пальчиками розовенькими, крохотными? Ни
одного их у меня не осталось! Ни одного! Прощайте... А глистам -
нет...
- Перестань! - отрывисто бросил ему Баранн, оторвавшись
от тщательного вынюхивания чего-то своим ставшим уже плоским
носом. Затем смерил взглядом сидевшего рядом с ним юношу и,
прикладывая ему ко рту горлышко полной бутылки, прошипел:
- Да не слушай ты его! - и придержал ему голову.
Принужденный пить, тот быстро опорожнил бутылку.
Бульканье, которое при этом раздавалось, было единственным
звуком в наступившей мертвой тишине. Крематор, прищуренными
глазами следивший за понижавшимся уровнем жидкости, прочистил
горло и продолжил:
- Ужель в ответе я за руку мою неловкую?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60