Десять тысяч канаков усеяло песчаную отмель от входа в лагуну до
прибрежных скал, где пенился прибой. Никто не мог ни прилечь, ни размять
ноги, для этого просто не было места. Мы стояли бедро к бедру, плечо к
плечу. Два дня они продержали нас так, помощник то и дело взбирался на
мачту и, глумясь над нами, оглашал воздух криками: "Ату их, ату!" Мы уже
сожалели, что месяц назад осмелились поднять руку на него и его шхуну. Мы
были голодны и двое суток простояли на ногах. Умирали дети, умирали старые
и слабые и те, кто истекал кровью от ран. Но самое ужасное - не было воды,
чтобы утолить жажду. Два дня сжигало нас солнце и не было тени, чтобы
укрыться. Много мужчин и женщин искали спасения в прохладном океане, и
кипящие буруны выбрасывали на скалы их тела. Новая казнь - нас роями
осаждали мухи. Кое-кто из мужчин пытался вплавь добраться до шхун, но всех
их до одного пристрелили в воде. Те из нас, кто остался жив, горько
сожалели, что напали на трехмачтовое судно, вошедшее в лагуну для ловли
трепангов.
Наутро третьего дня к нам подъехала лодка, в ней сидели три капитана
вместе с помощником. Вооруженные до зубов, они вступили с нами в
переговоры. Они только потому прекратили избиение, объявили капитаны, что
устали нас убивать. А мы уверяли их, что раскаиваемся, никогда мы больше
не поднимем руку на белого человека и в доказательство своей покорности
посыпали голову песком.
Тут наши женщины и дети стали громко вопить, моля дать им воду, и
долгое время ничего нельзя было разобрать. Наконец мы услышали свой
приговор. Нам было приказано нагрузить все три корабля копрой и
трепангами. Мы согласились. Нас мучила жажда, и мужество оставило нас:
теперь мы знали, что в бою канаки сущие дети по сравнению с белыми,
которые сражаются, как дьяволы. А когда переговоры кончились, помощник
встал и, насмехаясь, закричал нам вслед: "Ату их, ату!" После этого мы
сели в лодки и отправились на поиски воды. Проходили недели, а мы все
ловили и сушили трепангов, собирали кокосы и готовили из них копру. День и
ночь дым густой пеленой стлался над всеми островами Оолонга - так искупали
мы свою вину. Ибо в те дни смерти нам каленым железом выжгли в мозгу, что
нельзя поднимать руку на белого человека.
Но вот трюмы шхун наполнились трепангами и копрой, а наши пальмы были
начисто обобраны. И тогда три капитана и помощник снова созвали нас для
важного разговора. Они сказали, что сердце у них радуется, так хорошо
канаки затвердили свой урок, а мы в тысячный раз уверяли их в своем
раскаянии и клялись, что больше это не повторится, и опять посыпали голову
песком. И капитаны сказали, что все это очень хорошо. Но в знак своей
милости они приставят к нам дьявола, дьявола из дьяволов, чтобы было кому
нас остеречь, если мы замыслим зло против белого человека. И тогда
помощник, чтобы поглумиться над нами, еще раз крикнул: "Ату их, ату!"
Шестеро наших, которых мы уже оплакивали, как мертвых, были спущены на
берег, после чего корабли, подняв паруса, ушли к Соломоновым островам.
Шесть высаженных на берег канаков первыми пали жертвой страшного
дьявола, которого приставили к нам капитаны.
- Вас посетила тяжкая болезнь? - перебил я, сразу раскусив, в чем
заключалась хитрость белых.
На борту одной из шхун свирепствовала корь, и пленников умышленно
заразили этой болезнью.
- Да, тяжкая болезнь. Это был могущественный дьявол. Самые древние
старики не слыхали о таком. Мы убили последних жрецов, остававшихся в
живых за то, что они не могли справиться с этим дьяволом. Болезнь что ни
день становилась злее. Я уже говорил, что тогда, на песчаной отмели, бедро
к бедру и плечо к плечу стояли десять тысяч человек. Когда же болезнь ушла
прочь, нас осталось только три тысячи. И так как все кокосы ушли на копру,
в стране начался голод.
- Этот купец, - сказал Отти в заключение, - он кучка навоза, что
валяется на дороге. Он гнилой мясо, черви его кай-кай, он смердит. Он пес,
шелудивый пес, его заедай блохи. Канак, он не бойся купец. Он бойся белый
человек. Он слишком хорошо знай, что значит - убей белый человек.
Шелудивый пес купец, он имей много братья, братья не давай его в обиду,
они сражайся, как дьявол. Канак, он не бойся окаянный купец. Канак
злой-злой, он рад убей купец, но он помни страшный дьявол. Помощник
кричит: "Ату их, ату!", и канак, он не убивай.
Отти зубами вырвал кусок мякоти из брюшка огромной, судорожно
бившейся макрели, насадил на крючок, и крючок с наживкой, озаренный
призрачным светом, стал быстро погружаться на дно.
- Акула марш-марш, - сказал Отти. - Теперь нас поймай много-много
рыбы.
Поплавок отчаянно дернуло. Старик потащил леску, осторожно выбирая ее
руками, и большая треска, сердито раззевая пасть, шлепнулась на дно лодки.
- Солнце, он вставай, - сказал Отти, - моя неси окаянный купец
большой-большой рыба задаром.
1 2 3 4
прибрежных скал, где пенился прибой. Никто не мог ни прилечь, ни размять
ноги, для этого просто не было места. Мы стояли бедро к бедру, плечо к
плечу. Два дня они продержали нас так, помощник то и дело взбирался на
мачту и, глумясь над нами, оглашал воздух криками: "Ату их, ату!" Мы уже
сожалели, что месяц назад осмелились поднять руку на него и его шхуну. Мы
были голодны и двое суток простояли на ногах. Умирали дети, умирали старые
и слабые и те, кто истекал кровью от ран. Но самое ужасное - не было воды,
чтобы утолить жажду. Два дня сжигало нас солнце и не было тени, чтобы
укрыться. Много мужчин и женщин искали спасения в прохладном океане, и
кипящие буруны выбрасывали на скалы их тела. Новая казнь - нас роями
осаждали мухи. Кое-кто из мужчин пытался вплавь добраться до шхун, но всех
их до одного пристрелили в воде. Те из нас, кто остался жив, горько
сожалели, что напали на трехмачтовое судно, вошедшее в лагуну для ловли
трепангов.
Наутро третьего дня к нам подъехала лодка, в ней сидели три капитана
вместе с помощником. Вооруженные до зубов, они вступили с нами в
переговоры. Они только потому прекратили избиение, объявили капитаны, что
устали нас убивать. А мы уверяли их, что раскаиваемся, никогда мы больше
не поднимем руку на белого человека и в доказательство своей покорности
посыпали голову песком.
Тут наши женщины и дети стали громко вопить, моля дать им воду, и
долгое время ничего нельзя было разобрать. Наконец мы услышали свой
приговор. Нам было приказано нагрузить все три корабля копрой и
трепангами. Мы согласились. Нас мучила жажда, и мужество оставило нас:
теперь мы знали, что в бою канаки сущие дети по сравнению с белыми,
которые сражаются, как дьяволы. А когда переговоры кончились, помощник
встал и, насмехаясь, закричал нам вслед: "Ату их, ату!" После этого мы
сели в лодки и отправились на поиски воды. Проходили недели, а мы все
ловили и сушили трепангов, собирали кокосы и готовили из них копру. День и
ночь дым густой пеленой стлался над всеми островами Оолонга - так искупали
мы свою вину. Ибо в те дни смерти нам каленым железом выжгли в мозгу, что
нельзя поднимать руку на белого человека.
Но вот трюмы шхун наполнились трепангами и копрой, а наши пальмы были
начисто обобраны. И тогда три капитана и помощник снова созвали нас для
важного разговора. Они сказали, что сердце у них радуется, так хорошо
канаки затвердили свой урок, а мы в тысячный раз уверяли их в своем
раскаянии и клялись, что больше это не повторится, и опять посыпали голову
песком. И капитаны сказали, что все это очень хорошо. Но в знак своей
милости они приставят к нам дьявола, дьявола из дьяволов, чтобы было кому
нас остеречь, если мы замыслим зло против белого человека. И тогда
помощник, чтобы поглумиться над нами, еще раз крикнул: "Ату их, ату!"
Шестеро наших, которых мы уже оплакивали, как мертвых, были спущены на
берег, после чего корабли, подняв паруса, ушли к Соломоновым островам.
Шесть высаженных на берег канаков первыми пали жертвой страшного
дьявола, которого приставили к нам капитаны.
- Вас посетила тяжкая болезнь? - перебил я, сразу раскусив, в чем
заключалась хитрость белых.
На борту одной из шхун свирепствовала корь, и пленников умышленно
заразили этой болезнью.
- Да, тяжкая болезнь. Это был могущественный дьявол. Самые древние
старики не слыхали о таком. Мы убили последних жрецов, остававшихся в
живых за то, что они не могли справиться с этим дьяволом. Болезнь что ни
день становилась злее. Я уже говорил, что тогда, на песчаной отмели, бедро
к бедру и плечо к плечу стояли десять тысяч человек. Когда же болезнь ушла
прочь, нас осталось только три тысячи. И так как все кокосы ушли на копру,
в стране начался голод.
- Этот купец, - сказал Отти в заключение, - он кучка навоза, что
валяется на дороге. Он гнилой мясо, черви его кай-кай, он смердит. Он пес,
шелудивый пес, его заедай блохи. Канак, он не бойся купец. Он бойся белый
человек. Он слишком хорошо знай, что значит - убей белый человек.
Шелудивый пес купец, он имей много братья, братья не давай его в обиду,
они сражайся, как дьявол. Канак, он не бойся окаянный купец. Канак
злой-злой, он рад убей купец, но он помни страшный дьявол. Помощник
кричит: "Ату их, ату!", и канак, он не убивай.
Отти зубами вырвал кусок мякоти из брюшка огромной, судорожно
бившейся макрели, насадил на крючок, и крючок с наживкой, озаренный
призрачным светом, стал быстро погружаться на дно.
- Акула марш-марш, - сказал Отти. - Теперь нас поймай много-много
рыбы.
Поплавок отчаянно дернуло. Старик потащил леску, осторожно выбирая ее
руками, и большая треска, сердито раззевая пасть, шлепнулась на дно лодки.
- Солнце, он вставай, - сказал Отти, - моя неси окаянный купец
большой-большой рыба задаром.
1 2 3 4