И Нерсик, повзрослевший, но все тот же, бросился к нему, обхватил, зачмокал слюнявым ртом: "Ва! Здравствуй! Здравствуй!.." Он сидел на углу Лермонтовской и Паскевича и чистил ботинки всем желающим, а их было множество. И старенькие, единственные туфельки на чужих ногах начинали сиять, и их обладатель чувствовал себя человеком. "Зачем уехал?! спрашивал он. - Тифлис плохо?!" - и рукавом утирал нос. Ванванч решил было рассказать ему об Афоньке, но очередной вальяжный клиент по-хозяйски подсунул свой штиблет, и щетки заработали, а Ванванч отправился вдоль по Паскевича.
Там, на Урале, все было насыщено тревогой и заполонено врагами. Здесь же, в Сололаках, медленно текли медовые будни и все обнимали друг друга... Но однажды дядя Миша спросил Ванванча как-то по-взрослому, на равных: "Ну, как там папа на вашем Урале?" И грустью повеяло от его слов. Ванванч не смог разделить прозвучавшей грусти и ответил бодро и снисходительно: "Борется с врагами..." Ничего не изменилось в лице дяди Миши, и бодрость Ванванча не коснулась его. "А здесь есть враги?" - спросил Ванванч по-деловому. "О, конечно, конечно", - ответил дядя Миша без энтузиазма и тотчас удалился.
Рояль стоял, покрытый пылью. Рядом с фотографией Степана повесили новую - бабушки Лизы. Пока Вася прикреплял ее к стене, все смотрели в разные стороны. "Генацвале... генацвале..." - витал меж ними тихий бабушкин шепоток.
За какие-то два года многое, оказывается, переменилось. Трехкомнатная квартира на Грибоедовской улице, где совсем недавно маленький Лаврентий в пенсне пугал собравшихся своими охранниками и выкрикивал Ашхен хмельные комплименты, эта квартира перешла во владение тети Сильвии, и они с Люлюшкой покинули Лермонтовскую. Однако как-то неисповеди-мо для Ванванча исчез Вартан Мунтиков, а вместо него возник тридцатилетний высокий, улыбчи-вый Николай Иванович Попов, преуспевающий бухгалтер-экономист из какого-то там треста. Он обожал тетю Сильвию, которая была старше его на целых одиннадцать лет, говорил с ней с придыханием, широко распахивая большие карие глаза, и поддакивал, и во всем с нею соглашался, и с радостью, смачно целовал ее белую пухлую руку под одобрительный смех Люлюшки.
Сначала Ванванч, верный своей давней приязни к мягкому привычному Вартану, никак не мог приспособиться к новому лицу, но обаяние молодого мужчины было столь велико и внезапно, что нельзя было им пренебречь. "А он кто?" - спросил Ванванч у Люлюшки шепотом. "Он муж, мамин муж, новый мамин муж, - рассмеялась Люлюшка, - мамин раб и слуга... Посмотри на него!.." "А Вартан?" - "Ээээ, Вартан, - сказала Люлюшка, кривясь, - Вартан тоже был добрый и послушный, но глупый, понимаешь? - И она продолжила шепотом: - Он привез сюда однажды своего приятеля, бедняжка, на свою голову, представляешь? И мама в него влюбилась, и он влюбился в маму..." - "А потом??!" - "А потом Вартан заплакал, собрал свои вещи, и Рафик увез его куда-то на своей машине..." Ванванч вздохнул. Еще одна страница учебника жизни была перелистана...
А впереди вновь замаячил Урал. Мама была сосредоточенна и мрачна. "Ашхен, - сказала Сильвия, - ну, хорошо, - враги, шпионы, троцкисты - но ведь что-то в этом неправдоподобное, а?.." - "Что ты, Сильвия, что ты, прошелестела Ашхен, - это наша реальная жизнь. Мы должны все это выдержать - иначе нас раздавят..." При этом она, как обычно, смотрела в окно на белое здание консерватории и поморщилась, когда из распахнутого консерваторского окна донеслись громоподобные гаммы меццо-сопрано, а потом, когда этот же голос проревел на всю узкую улицу: "У любви как у пташки крылья..." - стало просто невыносимо.
"Шпионы-шампиньоны..." - засмеялся Николай Иванович и долил сестрам вина в бокалы. "Николай! - прикрикнула Сильвия капризно. - Ты что, не видишь, что творится кругом?!." - "А что такое?.. Что, Сильва?.." - "Ты что, ничего не понимаешь?" - крикнула она и кивнула в сторону Ашхен. - "Ну хорошо, успокойся, дорогая, - выдавил он испуганно, - ну, сидим и веселимся..."
Потом он отправился за женой на кухню, и она сказала ему зловещим шепотом: "Ты разве не понимаешь, что она сумасшедшая? А? Ты забудь, что ты Бозарджанц... Навсегда забудь... Кончилось... Все. Этого уже не будет. Никогда... Помалкивай и получай свою зарплату... Все. Ты понял?" - И вдруг рассмеялась, да так громко, так беспечно, словно почувствовала за спиной тень Ашхен. "Понял", - сказал он облегченно.
Он не любил и боялся многозначительных речей. И тут вошла Ашхен, оглядела их и спросила: "Ну-с, что вы обсуждаете?" Сильвия щелкнула мужа по носу. "Учу этого легкомысленного юнца, чтобы не забывал о вражеском окружении". Николай Иванович хохотнул. "Ах, ах, ах", - попыталась пошутить Ашхен. Но шутить она не умела. Она смотрела в окно и не видела глаз Сильвии, наполненных страхом, и она сказала себе самой с упрямством школьницы: "Ошибки, конечно, бывают... Люди иногда ошибаются, но партия никогда..." - "Урра!" - крикнул Николай Иванович. "Николай, - строго проговорила Сильвия, - какой ты все-таки шалопай!.."
Они вернулись к столу, чтобы завершить прощальную трапезу. Николай Иванович долил вина в бокалы. Чокнулись за счастливый отъезд. Сильвия пригубила и поцеловала сестру в щеку. Ашхен думала о последнем письме Шалико и вся была на Урале, ибо выяснилось, то есть возникло подозрение, что Балясин и Тамаркин, кажется, ведут двойную игру!.. "Кто они такие?" спросила Сильвия, покусывая губы. "Ах, Сильвия, - сказала Ашхен, - лучше не говорить об этом... Это, конечно, недоразумение. Они хорошие специалисты, а уж большевики... и все было хорошо, но у Балясина некоторая склонность к комфорту... такая буржуазная склонность, и он стал главным, и, видимо, немного закружилась голова... я не знаю, как тебе объяснить... ну, не удержался... Я всегда говорила, что нельзя совместить преданность пролетариату и буржуазность, пролетарское и буржуазное... А Тамаркин блестящий специалист, но интеллигентик, понима-ешь? Мягкий, дряблый... не пролетариат... с ним можно делать что хочешь, и вот, видимо, что-то такое... чего-то не понял... В общем, ужасно, ужасно..."
И тут она запнулась. Сильвия посмотрела на нее с печалью. Ашхен подумала об Изочке и пожала плечами. "Какой пролетариат?.. - спросила Сильвия. - Ну, какой? Какой?.." Ашхен думала, что в Изочке-то, в этой хрупкой, умной, насмешливой, нет ничего пролетарского. А что в ней буржуазного?.. Начиналась обычная мешанина последнего времени. "Что-то ты говоришь какую-то несуразицу", - сказала Сильвия. "Пролетарское, - упрямо процедила Ашхен, - про-ле-тар-ско-е..." - и посмотрела на сестру свысока. "Да, да,- сказала Сильвия послушно, - я понимаю". - "А я не понимаю!.." подумала Ашхен, негодуя на чертов туман, и вспомнила, как схлестнулись однажды Шалико и Иза по поводу какого-то Гаврилова. "Странно,- сказала хрупкая москвичка, - обожаешь народ, а бьешь Гаврилова... Он что, не народ?.." - "Он не народ, - сказал Шалико, - он сволочь..." - "Интересно, засмеялась Изольда, - как ты это определяешь?.." - "Это же так просто, рассмеялся он снисходительно, - кто не с нами - тот против нас, а? Что, Изочка?.." Она демонстративно ахнула: "Как примитивно. Боже!.." А он засвистел что-то знакомое.
В день отъезда Люлюшка повела Ванванча погулять по Тифлису. Они поднимались по улочкам, ведущим к станции фуникулера, и там, на одной из этих улочек, остановились перед высоким красивым зданием с громадными окнами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56