Маяковский испугался поразительного сходства мальчугана с погибшим другом; отчего покойники так прибавляют в росте? Нетте в гробу был огромным, словно я, а ведь при жизни был на полголовы короче… Может быть, мертвый - в таинственный момент перехода в иное состояние материи - сбрасывает тот груз, что так давит живого?
Чаще всего Маяковский вспоминал Нетте в вагоне экспресса «Париж - Москва».
Впервые они встретились именно там шесть лет назад; как же летит время, целая вечность…
Возвращаясь из-за границы в прошлом году, Маяковский сидел в купе один; поезд шел полупустой, мимо вымерших станций; дзеньканье хрустального стакана в мельхиоровой подставке еще больше подчеркивало безысходную обреченность и одиночество; он гнал от себя постоянно возникавшее воспоминание о хозяине цветочного магазина на Ваграме - очень быстр, чрезмерно учтив, а в глазах несколько испуганное недоумение; все же западный прагматизм порою приобретает уродливые формы: «Но, мсье, вы даете мне столько денег, что я обязан посылать цветы мадемуазель Тане в течение трех лет… А вдруг я умру? Или обанкрочусь? Не лучше ли вам отдать эти франки в банк и написать поручение? Они тщательно следят за выполнением воли клиента, мсье». - «Вы не умрете и не обанкротитесь, Париж - город цветов, здесь скорее закроют банки, чем ваши магазины».
…Цветы в Париже, на каждом перекрестке цветы, и - словно эйзенштейновский кинофильм - трагичное безлюдье русских полустанков…
Пять лет назад спутник Нетте, конопатый крепыш, поначалу принявший Маяковского в штыки («пусть покажет документы» - «не фолнуйся, Пеття, этто Маякофский, у неко есть краснокошая паспортина»), вышел в Орше на перрон и, торгуясь с крестьянами, купил жареного гуся, вареной картошки, соленых огурчиков, шмат сала; привокзальный базар был вываливающимся от щедрости, шумным, доброжелательным. Лихо накрыв стол - русский человек легко переходит от привычного недоверия к несколько исступленной доброжелательности, - дипкурьер, потеснившись к окну, примирительно заметил:
- Товарищ Нетте, не сердись, закон есть закон. Коли инструктируют, чтоб мандат был налицо, значит, так надо без нужды б не стали требовать… А вообще-то я против Маяковского ничего не имею, книжонки у него хорошие только читать их трудно, стихи какие-то горбоносые…
Маяковский всегда помнил резкую, как удар хлыста обиду: «книжонки». Он резко распахнул дверь купе, однако Нетте взял его за руку:
- Тофарищ Маякофский, пошалуйста, сять рядом со мною, я хочу рассказать тепе, отчего ты тля меня самый большевистский поэт нашего времени. Я не льщу, я гофорю это как партиец - партийцу.
- Я беспартийный, - ответил Маяковский.
Нетте рассмеялся:
- Этот ты мошешь рассказывать на своих выступлениях за границей, там иначе тепе нельзя, а мне зачем врешь? Если ты не партиец, то кто ше?
…Перед отъездом в Москву Маяковский встретился с Цветаевой. Они сели в тихом, совершенно пустом кафе на Сен-Жермене, возле запотевшего окна, за маленький столик.
- Мраморные покрытия, - он постучал длинным пальцем о холодные разводы камня, - приучают людей думать о смерти даже в минуты застолья… Я так благодарен вам, Марина, я так к вам нежен…
Когда эмиграция восстала против его приезда и выступлений на публике, лишь Цветаева с детским удивлением прилюдно заметила:
- Как стыдно, если грамотные люди зашорены или вовсе не умеют читать… Грешно называть гениального поэта «красным агитатором»… Право литератора верить в то, во что он хочет… Нужно читать слова и строки, а не отвергать великое только потому, что не нравится тема. Несчастные русские люди, мы никогда не научимся демократии…
- Демократия предполагает личностность, Марина, - Маяковский медленно чеканил, словно бы продолжая давно прерванный разговор. - А откуда ей в нас взяться? Сначала иго, потом свое рабство!.. Наши родители еще могли видеть невольничьи рынки… Я потому и бросился в революцию, что свято верил: пришла пора раскрепощения, настало время свободы поступков, родятся мыслящие люди, общественную значимость которых будет определять не банковский счет или место в бюрократической иерархии, но вертикальность собственного достоинства…
Цветаева сделала маленький глоток кофе; она очень красиво держала чашку в неженских, крупных пальцах; и глоток ее был утонченным, потому что он был естествен, как и вся она:
- Слушая вас, я увидела давнишние строки…
- Прочтете?
Она легко согласилась:
В его лице я рыцарству верна, -
всем вам, кто жил и умирал без страху!
Такие - в роковые времена -
слагают стансы и идут на плаху…
Маяковский, будто смущаясь чего-то, шепнул:
- Прекрасно.
- Когда наши бешеные бились в падучей - «не пускать лазутчика ГПУ в Париж», - я все время видела, как по морям носятся с миноносцем миноносица… Эти стихи мог написать только очень маленький мальчик с воображением Андерсена… Какой же вы потаенный человек.
…Тот мальчишка, что пульнул первый гол, снова бросился в атаку, но его подло сбили возле ворот; он, однако, не заплакал; поднявшись, огляделся; взгляд его задержался на Маяковском:
- Дядя, все равно не работаете, станьте судьей, а?
- Лучше я буду защитником, - ответил Маяковский и пошел к проходной таировского театра; склонившись к окошечку, где сидел вахтер, спросил:
- Позвольте позвонить с вашего аппарата?
Седая женщина с лицом, изрубленным резкими морщинами, казавшимися серо-коричневыми, ответила:
- Называйте номер, я наберу, аппарат укреплен на столе…
Маяковский назвал телефон Бриков; трубку сняла домашняя работница Паша.
- От Лили Юрьевны ничего?
- Нет, Владимир Владимирович… Ужинать придете?
Ах, как ужасно, что Лили сейчас нет рядом, в который уже раз подумал он, никто мне сейчас так не нужен, как она…
Вахтерша, приняв из его рук трубку, вздохнула:
- Владимир Владимирович, у вас никак жар? Глаза сухие, не простудились ли? На дворе по утрам студено…
- Я здоров, - ответил Маяковский. - Жара нет… Наоборот… Упадок сил, - он вымученно улыбнулся. - Где мы встречались?
- В январе семнадцатого, Владимир Владимирович в Петербурге, в клубе поэтов, я там была с Трубецким, нас знакомил Эренбург, я баронесса Бартольд, не узнать, поди время, целых тринадцать лет…
- Кажется, тогда вы переводили норвежскую поэзию? Отчего же здесь, в этой проходной…
- Жду визу, Владимир Владимирович, пока отказывают…
Маяковский вышагивал по бульварному кольцу властно, по-хозяйски; куда ты идешь, недоуменно спросил он себя, и не смог ответить; однако, помимо его сознания, вне логики, упорно и, казалось бы, слепо, он все шел и шел, пока, наконец, не остановился, ощутив внутри толчок; вот куда я шел, понял он; я шел в начало: именно здесь я прочитал Бурлюку первые стихи, именно здесь Бурлюк вкопанно замер: «Вы - гениальный поэт»…
Бурлюка нет, в Америке… И Верочка Шехтель в Париже, и Наташа Гончарова, и Миша Ларионов… А я - тут… И то, что сытая критика предрекала мне в пятнадцатом, ныне доделывают молодцы из писательской ассоциации…
Маяковский сухо рассмеялся, испугав бабушку, выгуливавшую внучат; невольно вспомнил себя, прежнего, в Кунцеве, на даче у Шехтелей; декламировал строки Саши Черного:
Когда меж собой поделили
наследники царство и трон,
то новый шаблон, говорили,
похож был на старый шаблон…
Маяковский вышел с бульвара на трамвайную остановку, вспрыгнул на подножку «аннушки», ощутив, как бултыхнулся револьвер в заднем кармане брюк:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Чаще всего Маяковский вспоминал Нетте в вагоне экспресса «Париж - Москва».
Впервые они встретились именно там шесть лет назад; как же летит время, целая вечность…
Возвращаясь из-за границы в прошлом году, Маяковский сидел в купе один; поезд шел полупустой, мимо вымерших станций; дзеньканье хрустального стакана в мельхиоровой подставке еще больше подчеркивало безысходную обреченность и одиночество; он гнал от себя постоянно возникавшее воспоминание о хозяине цветочного магазина на Ваграме - очень быстр, чрезмерно учтив, а в глазах несколько испуганное недоумение; все же западный прагматизм порою приобретает уродливые формы: «Но, мсье, вы даете мне столько денег, что я обязан посылать цветы мадемуазель Тане в течение трех лет… А вдруг я умру? Или обанкрочусь? Не лучше ли вам отдать эти франки в банк и написать поручение? Они тщательно следят за выполнением воли клиента, мсье». - «Вы не умрете и не обанкротитесь, Париж - город цветов, здесь скорее закроют банки, чем ваши магазины».
…Цветы в Париже, на каждом перекрестке цветы, и - словно эйзенштейновский кинофильм - трагичное безлюдье русских полустанков…
Пять лет назад спутник Нетте, конопатый крепыш, поначалу принявший Маяковского в штыки («пусть покажет документы» - «не фолнуйся, Пеття, этто Маякофский, у неко есть краснокошая паспортина»), вышел в Орше на перрон и, торгуясь с крестьянами, купил жареного гуся, вареной картошки, соленых огурчиков, шмат сала; привокзальный базар был вываливающимся от щедрости, шумным, доброжелательным. Лихо накрыв стол - русский человек легко переходит от привычного недоверия к несколько исступленной доброжелательности, - дипкурьер, потеснившись к окну, примирительно заметил:
- Товарищ Нетте, не сердись, закон есть закон. Коли инструктируют, чтоб мандат был налицо, значит, так надо без нужды б не стали требовать… А вообще-то я против Маяковского ничего не имею, книжонки у него хорошие только читать их трудно, стихи какие-то горбоносые…
Маяковский всегда помнил резкую, как удар хлыста обиду: «книжонки». Он резко распахнул дверь купе, однако Нетте взял его за руку:
- Тофарищ Маякофский, пошалуйста, сять рядом со мною, я хочу рассказать тепе, отчего ты тля меня самый большевистский поэт нашего времени. Я не льщу, я гофорю это как партиец - партийцу.
- Я беспартийный, - ответил Маяковский.
Нетте рассмеялся:
- Этот ты мошешь рассказывать на своих выступлениях за границей, там иначе тепе нельзя, а мне зачем врешь? Если ты не партиец, то кто ше?
…Перед отъездом в Москву Маяковский встретился с Цветаевой. Они сели в тихом, совершенно пустом кафе на Сен-Жермене, возле запотевшего окна, за маленький столик.
- Мраморные покрытия, - он постучал длинным пальцем о холодные разводы камня, - приучают людей думать о смерти даже в минуты застолья… Я так благодарен вам, Марина, я так к вам нежен…
Когда эмиграция восстала против его приезда и выступлений на публике, лишь Цветаева с детским удивлением прилюдно заметила:
- Как стыдно, если грамотные люди зашорены или вовсе не умеют читать… Грешно называть гениального поэта «красным агитатором»… Право литератора верить в то, во что он хочет… Нужно читать слова и строки, а не отвергать великое только потому, что не нравится тема. Несчастные русские люди, мы никогда не научимся демократии…
- Демократия предполагает личностность, Марина, - Маяковский медленно чеканил, словно бы продолжая давно прерванный разговор. - А откуда ей в нас взяться? Сначала иго, потом свое рабство!.. Наши родители еще могли видеть невольничьи рынки… Я потому и бросился в революцию, что свято верил: пришла пора раскрепощения, настало время свободы поступков, родятся мыслящие люди, общественную значимость которых будет определять не банковский счет или место в бюрократической иерархии, но вертикальность собственного достоинства…
Цветаева сделала маленький глоток кофе; она очень красиво держала чашку в неженских, крупных пальцах; и глоток ее был утонченным, потому что он был естествен, как и вся она:
- Слушая вас, я увидела давнишние строки…
- Прочтете?
Она легко согласилась:
В его лице я рыцарству верна, -
всем вам, кто жил и умирал без страху!
Такие - в роковые времена -
слагают стансы и идут на плаху…
Маяковский, будто смущаясь чего-то, шепнул:
- Прекрасно.
- Когда наши бешеные бились в падучей - «не пускать лазутчика ГПУ в Париж», - я все время видела, как по морям носятся с миноносцем миноносица… Эти стихи мог написать только очень маленький мальчик с воображением Андерсена… Какой же вы потаенный человек.
…Тот мальчишка, что пульнул первый гол, снова бросился в атаку, но его подло сбили возле ворот; он, однако, не заплакал; поднявшись, огляделся; взгляд его задержался на Маяковском:
- Дядя, все равно не работаете, станьте судьей, а?
- Лучше я буду защитником, - ответил Маяковский и пошел к проходной таировского театра; склонившись к окошечку, где сидел вахтер, спросил:
- Позвольте позвонить с вашего аппарата?
Седая женщина с лицом, изрубленным резкими морщинами, казавшимися серо-коричневыми, ответила:
- Называйте номер, я наберу, аппарат укреплен на столе…
Маяковский назвал телефон Бриков; трубку сняла домашняя работница Паша.
- От Лили Юрьевны ничего?
- Нет, Владимир Владимирович… Ужинать придете?
Ах, как ужасно, что Лили сейчас нет рядом, в который уже раз подумал он, никто мне сейчас так не нужен, как она…
Вахтерша, приняв из его рук трубку, вздохнула:
- Владимир Владимирович, у вас никак жар? Глаза сухие, не простудились ли? На дворе по утрам студено…
- Я здоров, - ответил Маяковский. - Жара нет… Наоборот… Упадок сил, - он вымученно улыбнулся. - Где мы встречались?
- В январе семнадцатого, Владимир Владимирович в Петербурге, в клубе поэтов, я там была с Трубецким, нас знакомил Эренбург, я баронесса Бартольд, не узнать, поди время, целых тринадцать лет…
- Кажется, тогда вы переводили норвежскую поэзию? Отчего же здесь, в этой проходной…
- Жду визу, Владимир Владимирович, пока отказывают…
Маяковский вышагивал по бульварному кольцу властно, по-хозяйски; куда ты идешь, недоуменно спросил он себя, и не смог ответить; однако, помимо его сознания, вне логики, упорно и, казалось бы, слепо, он все шел и шел, пока, наконец, не остановился, ощутив внутри толчок; вот куда я шел, понял он; я шел в начало: именно здесь я прочитал Бурлюку первые стихи, именно здесь Бурлюк вкопанно замер: «Вы - гениальный поэт»…
Бурлюка нет, в Америке… И Верочка Шехтель в Париже, и Наташа Гончарова, и Миша Ларионов… А я - тут… И то, что сытая критика предрекала мне в пятнадцатом, ныне доделывают молодцы из писательской ассоциации…
Маяковский сухо рассмеялся, испугав бабушку, выгуливавшую внучат; невольно вспомнил себя, прежнего, в Кунцеве, на даче у Шехтелей; декламировал строки Саши Черного:
Когда меж собой поделили
наследники царство и трон,
то новый шаблон, говорили,
похож был на старый шаблон…
Маяковский вышел с бульвара на трамвайную остановку, вспрыгнул на подножку «аннушки», ощутив, как бултыхнулся револьвер в заднем кармане брюк:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11