— Хорошо, — приговаривал Богачев, — очень хорошо, Володя, просто очень хорошо…
Так продолжалось минуты две-три. Потом самолет резко повело вниз. Пьянков хотел было принять штурвал резко на себя, но Богачев сказал:
— Спокойно, Вова.
И начал осторожно выжимать штурвал на себя. Но самолет тянуло вниз. Его тянуло вниз неуклонно — невидимой и страшной силой. Так у Павла бывало во сне. Во сне всегда самое страшное — всемогущее, и ничего с ним нельзя поделать. Победить это всемогущее и страшное можно только одним — надо проснуться. Павел зажмурился, потом резко открыл глаза, снова зажмурился и снова открыл глаза, но увидел он то же, что и мгновение назад. Он увидел серую хлябь неба и зеленоватый стеганый чехол на потолке кабины.
— Резко! — скомандовал он Пьянкову. — Резко, Вова!
Они враз приняли штурвал на себя. Самолет затрясло, как больного лихорадкой. В кабину заглянул Женя Седин из морозовской экспедиции.
— Плохо, ребята? — спросил он.
Ему не ответили. И Аветисян и Брок, схватившись за штурвалы Володи и Богачева, помогали им. Самолет трясло по-прежнему, но он перестал идти вниз. Теперь он шел по прямой, но его все время трясло.
— Ребята, — повторил Седин, — это я к тому, что, может, успеем домой радиограммку, а?
— Возьми в аптечке валерьянки, — сказал Аветисян, — и выпей весь пузырек до дна. Это иногда помогает.
Но самолет трясло все сильнее и сильнее. Звуки, появившиеся в самолете, походили на рев сотни бормашин в кабинете зубного врача. И потом все время что-то противно дребезжало. Пьянков и Богачев снова посмотрели друг на друга, и в глазах у них были злость и недоумение…
11
«Я старался заменить Жеке мать, но так же, как искусственное сердце никогда не заменит настоящего, так самый заботливый отец не заменит матери, пусть даже беспутной. А моя Наташа была прелесть и чистота, — думал Струмилин. — И все это я говорю сейчас, потому что полюбил парня, который сидит справа от меня. У Жеки нет матери. А в любви мать зорче своего ребенка. Жека может не увидеть его и не понять. Я понял его, но я — отец. А всякий совет отца дочери — диктат. Я так считаю, и меня трудно переубедить в этом».
Струмилин попросил Воронова:
— Геня, дай папиросу.
Морозов сказал:
— Павел Иванович, никакой папиросы не будет.
— Да?
Морозов улыбнулся и повторил:
— Не будет.
— Мне лучше сейчас.
— Я вижу.
— Ей-богу, меня вроде отпускает.
Морозов засмеялся.
— Володенька, дайте папироску. Христа ради.
— Христа ради хлеб подают. Папиросу — грешно. У меня мама верующая, она бы наверняка обиделась.
Струмилин улыбнулся. Ему действительно стало чуть легче. Он лежал и смотрел в низкое серое небо. Он долго смотрел в небо, а потом увидел, как пролетела пуночка — единственная пичуга, забирающаяся сюда.
— Володя, — сказал Струмилин, — ладно, не давайте мне папиросы. Пойдите в палатку и передайте радиограмму в Диксон с немедленной ретрансляцией в Москву. Ладно?
— Конечно. Сейчас возьму карандаш и запишу.
— Там нечего записывать. Вы запомните так: «Кутузовский проспект, 22, квартира 123, Струмилиной Жене. Я тебя очень прошу выйти замуж за Павла, если он этого захочет. Отец». Запомнили?
— Это не так уж трудно.
— Передайте, Володя.
— Хорошо. Я сейчас передам. Только почему бы вам не сказать ей при встрече, дома?
— Телеграф категоричней, — улыбнулся Струмилин и закрыл глаза. Ему все больше и больше хотелось спать.
«Наверное, это хорошо, — подумал он. — Когда проходит боль, всегда хочется спать. И когда проходит страх, тоже хочется спать».
Как бы сквозь сон он увидел поле Тушинского аэродрома. Это был тридцать седьмой год, лето. Он тогда занимался парашютизмом. Он был инструктором и готовил парашютистов к прыжкам во время воздушного парада. Все прыгали хорошо… С шестисот метров. А один парень выпрыгнул, и у него не раскрылся парашют. Он упал на поле и подскочил раза три, будто хорошо надутый волейбольный мяч. Струмилин подбежал к нему. Парень лежал бездыханный. Никаких ран на нем не было, только когда его стали поднимать, он весь был как гуттаперчевый. Принесся на своей белой машине начальник парада. Он спросил:
— Кто инструктор?
Струмилин ответил:
— Я.
— Возьмите его парашют, проверьте как следует, наденьте, поднимитесь на шестьсот метров и прыгните вниз. Сейчас же.
— Хорошо.
— Не «хорошо», а «есть»! — закричал начальник.
— Есть! — повторил Струмилин.
— Кто пилот?
— Я, — ответил Леваковский.
— Начинайте!
Самолет пошел кругами вверх. Леваковский сказал:
— Подожди прыгать, я тебя подниму метров на восемьсот.
— Не надо.
— Зачем множить одну гибель на две? Сиди, я поднимусь повыше.
— Не надо! — крикнул Струмилин.
Но Леваковский все-таки поднял его на восемьсот метров.
Струмилин выпрыгнул, но он не притронулся к кольцу. Он несся вниз затяжным прыжком. Когда до земли, несшейся на него вздыбленной спиралью, осталось метров четыреста, он рванул кольцо. Парашют выстрелил, Струмилина рвануло вверх, и он стал медленно спускаться. Он спускался вниз и чувствовал, что засыпает. И сквозь сон он видел, как уехал на своей машине начальник парада и на черной «эмочке» — ребята из НКВД. Летчики поймали его на руки, а он ужасно хотел спать и беспрерывно зевал.
Так было и сейчас. Он засыпал сладко и спокойно, часто зевая.
Из палатки вышел Морозов.
— Я передал — сказал он.
— Спит, — шепнул Воронов.
— Тогда давай закурим, — предложил Морозов, — чтобы он не видел.
12
Женя шла по Столешникову переулку. Солнце слепило глаза. В лицах людей была радость, оттого что солнце слепило глаза. Сегодня закончилась работа над картиной. Женя почувствовала себя легкой и свободной. Сначала ей было радостно это чувство, но через час это чувство свободы и радости прошло. И ей стало грустно. Так всегда бывает: во время тяжелой, но интересной работы ждешь ее окончания, а когда она кончается, делается грустно. Уходит что-то свое, и чувствуешь себя обедневшим и усталым.
Женя зашла в магазин галантереи. Ей надо было купить маленьких синих пуговиц.
Женя шила себе несколько ситцевых платьев для юга, а пуговиц найти не могла, потому что все время была на съемках, и теперь решила поискать в центральных магазинах.
В магазине в Столешниковом было душно и пахло мылом.
— У вас нет ли маленьких синих пуговиц? — спросила Женя продавщицу.
Та подтолкнула подругу локтем и шепнула: «Смотри, Струмилина».
— Сейчас, — сказала она, — я схожу на склад.
Женя стояла, облокотившись о прилавок, и ждала, пока девушка вернется. Рядом с Женей стояла круглая витринка с мужскими галстуками. Сначала Женя не обратила на них внимания, но чем дольше ей приходилось ждать, тем внимательнее она разглядывала расцветки и рисунки на галстуках. Потом она стала поворачивать вращающуюся витрину. Она выбрала серый галстук. Он был спокойной расцветки, с поперечными полосками.
— Сколько стоит этот галстук? — спросила Женя.
— Девяносто копеек.
— Очень дешево.
— Он не шелковый. Шелковые галстуки дорогие, те, которые с рисунками.
— Вот эти? — показала Женя на аляповатый красочный галстук.
— Да, — ответила продавщица.
— Но они же некрасивые…
— Что делать… Такие галстуки очень любят пожилые мужчины.
— Я у вас куплю серый, ладно?
— Конечно.
— Вам платить или в кассу?
— В кассу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34