и по времени, и потому, что не
к этим местам уставлен мой долг и внимание, - там, у нас, погибает всё под
глыбами, и меня давят те жернова.
Мы поворачиваем на Пизу, не пропустить в наклонной башне то слишком крутых,
то слишком падающих ступеней, на Рапалло - и отсюда я начинаю узнавать наш
Крым. Дьявольским виадуком минуем дьявольски дымную Геную и - всё более и
более пригорное побережье походит на наш Крым, только горы здесь пониже, а
курорты обстроены лучше, хотя опять же коробки небоскрёбные, а о морской
синеве ещё поспорить. Всё время ощущение подменённости: позвольте, ведь я
всё это уже видел! Высокой скалистой приморской дорогой, с перевалами и
тоннелями, перетекаем на Лазурный берег.
Ментона, Монте-Карло, Ницца - кто здесь не побывал из героев счастливой
дворянской литературы! - и кто не побирался из несчастной русской эмиграции
потом... Ох, много, много наших стариков дотягивало здесь свои старые
северные раны при южном солнышке под пальмами и в нищете. И отпето их здесь,
в русском храме на Avenue Nicolas II - единственная в мире короткая улочка,
которою и сегодня почтён злосчастный государь. Не придумать более для меня
нелепого вечера, как вечер в казино Монте-Карло: три часа тигрино хожу по
залам и записываю, записываю, записываю - лица крупье, лица и действия
игроков, правила игры. Как понятно, почему писатели так охотно приходили
сюда: здесь как будто содрана оболочка психики, и люди не в силах не
показать откровенно каждое движение своих чувств, персонажи романов так и
теснятся в блокнот при каждом движении карандаша. Мне никогда не может это
ничто пригодиться - а я записываю. (Но, писатель, никогда не зарекайся, а
всегда запасайся. Чудовищно вообразить, зачем бы мне пригодилось
Монте-Карло? - а трёх лет не проходит, и так уместно ложится: ведь будущий
убийца Богров тут-то и бродил, примериваясь к жизни!) А вот меня уже узнали,
так недолго и до разгласки: вот, мол, где Солженицын прожигает дни! уж как
порадуются левые, и без того меня поносящие, что я в Швейцарии поселился, в
стране банков. А уеду из Швейцарии - будут поносить и за отъезд.
Мы гоним, гоним, почти не останавливаясь, где хотелось бы быть и быть.
Сохраняемый в первозданности средневековый городок Сен-Поль-де-Ванс (странно
увидеть здесь за витриной "Архипелаги" и уже "Телёнка"), крутые переулки,
мощённые морскою галькой. Грасс, где доживал Бунин. Каменистые, малоплодные
холмы Прованса, уже сейчас, в апреле, сухие под солнцем, но всюду сизые
пучки лаванды, ещё зальёт она лилово-синим эти поля, а душистый её настой и
сейчас продаётся проезжим в одиноких придорожных ларьках. Всякому земному
месту отпущен свой дар. Столица лаванды - Динь. Дорога Наполеона - как гнал
он с Корсики на утраченный Париж. Стоит у дороги кусок старой каменной стены
с проломами. Доломали б её и свалили? - нет: в один проём поставили древнюю
амфору, и стена зажила как памятник, французский вкус! Или: крестьянский
каменный арочный сарай, так и остались видны старые стропила, балки, в более
разрушенной части - старые жбаны, крестьянская посуда, в каменное корытце
стекает струйка родника, - а более сохранившуюся остеклили по-современному,
и в одном помещении сразу - печь, ресторан, тихая классическая музыка, две
скромные девушки-официантки, а меню написано в ученической тетрадке от руки.
Французский уют!
И оставалось мне в Цюрихе ещё только короткобегучих несколько дней. Да давай
же, Алюнь, хоть ребятишек свозим на Фирвальдштетское озеро! В солнечный
позднеапрельский день взяли Ермошу с Игоней и погнали туда машиной, там -
пароходиком к тому месту берега, где приносилась священная клятва, откуда
вышел Швейцарский Союз. Голубой день, голубое многоизгибистое озеро между
лесных кряжей. И ещё долгим фуникулёром высоченно поднимались к Ригихофу -
откуда уже и снежные вершины видны, да не в одну сторону. (Малыши мои
неизбалованные целый год потом говорили: "Когда мы с папой были в
путешествии...")
Но и это не последнее европейское. Уже два месяца лежало у меня приглашение
из кантона Аппенцелль - присутствовать на торжественном дне их кантональных
выборов, - и главный редактор "Нойе Цюрхер цайтунг" Фред Люксингер убеждал
меня, что этого пропустить нельзя, он же теперь нас с Алей и повёз. Мой
отлёт в Канаду был в понедельник - а выборы в воскресенье, и так я успевал.
Это - маленький горный кантон на востоке Швейцарии, даже их - два
Аппенцелля, два полукантона, католический и протестантский, разделились. Мы
званы были в католический. Уже обгоняя по дороге пеших (на выборы ходят
пешком, ехать считается неприлично), нельзя было сразу не заметить: все
мужчины шли с холодным оружием - это знак права голоса, женщины и подростки
его не имеют. Собирались и наискось, без дорог, через луга (правило
Аппенцелля: до дня выборов можно ходить по лугам, а потом пусть растёт
трава). У парней и у девушек многих - серьга в одном ухе.
Уже дослуживали католическую мессу, в храме - не протолкнуться, а вокруг
алтаря стояли многоукрашенные знамёна общин. И с весёлых разноцветных шале
на главной улице свешивались длинные флаги невиданных рисунков, сочетаний,
изображений животных. В ратушном зале приглашённые туда складывали сперва
своё оружие, а поверх кидали чёрные плащи. Затем шесть знаменосцев в
старинных униформах понесли свои знамёна во главе процессии, и сопровождали
их мальчики-ассистенты в униформах же. Затем должностные лица и почётные
гости растянутой медленноступной процессией отправились серединою улицы,
обстоенной жителями, другие вывешивались гроздьями изо всех окон. Меня
встречали все с таким энтузиазмом, как будто я - их коренной, но знаменитый
земляк, вот вернувшийся на родину, - а заранее б я прикинул, что глухой
кантон скорей всего и имени моего не знает. (Да не только писателя они
приветствовали, а воина против зла, и это в речи главы правительства было.)
На площади высился невысокий временный деревянный помост, где все
должностные лица, десятка полтора, выстроились в одну линию и всё собрание
простояли с обнажёнными головами в чёрных плащах. А всю площадь залила
плотная толпа stimmberechtigte Mдnner - мужчин, имеющих право голоса, со
своим оружием и тоже обнажёнными головами, серыми, рыжеватыми, седыми, но в
одеждах обычных. А женщины теснились уже где-то за краями толпы или на
балконах и в окнах. Молодёжь на наклонных крышах держалась о заграждения, а
один фотограф картинно оседлал конёк крыши. Глава правительства ландаман
Раймонд Брогер - с пухом седины на голове, с лицом умственным и энергичным,
произнёс речь, поразившую меня: о, если бы Европа могла слышать свой
полукантон Аппенцелль! или могли б такое себе перенять правители больших
стран!
Вот уже больше полутысячелетия, говорил он, наша община не меняет
существенно форм, в которых она правит сама собою. Нас ведёт убеждение, что
не бывает "свободы вообще", но лишь отдельные частные свободы, каждая
связанная с нашими обязательствами и нашим самосдерживанием. Насилие нашего
времени доказывает почти ежедневно, что не может быть обеспеченной свободы
ни у личности, ни у государства - без дисциплины и честности, и именно на
этих основаниях наша община могла пронести через столетия свою невероятную
жизнеспособность:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
к этим местам уставлен мой долг и внимание, - там, у нас, погибает всё под
глыбами, и меня давят те жернова.
Мы поворачиваем на Пизу, не пропустить в наклонной башне то слишком крутых,
то слишком падающих ступеней, на Рапалло - и отсюда я начинаю узнавать наш
Крым. Дьявольским виадуком минуем дьявольски дымную Геную и - всё более и
более пригорное побережье походит на наш Крым, только горы здесь пониже, а
курорты обстроены лучше, хотя опять же коробки небоскрёбные, а о морской
синеве ещё поспорить. Всё время ощущение подменённости: позвольте, ведь я
всё это уже видел! Высокой скалистой приморской дорогой, с перевалами и
тоннелями, перетекаем на Лазурный берег.
Ментона, Монте-Карло, Ницца - кто здесь не побывал из героев счастливой
дворянской литературы! - и кто не побирался из несчастной русской эмиграции
потом... Ох, много, много наших стариков дотягивало здесь свои старые
северные раны при южном солнышке под пальмами и в нищете. И отпето их здесь,
в русском храме на Avenue Nicolas II - единственная в мире короткая улочка,
которою и сегодня почтён злосчастный государь. Не придумать более для меня
нелепого вечера, как вечер в казино Монте-Карло: три часа тигрино хожу по
залам и записываю, записываю, записываю - лица крупье, лица и действия
игроков, правила игры. Как понятно, почему писатели так охотно приходили
сюда: здесь как будто содрана оболочка психики, и люди не в силах не
показать откровенно каждое движение своих чувств, персонажи романов так и
теснятся в блокнот при каждом движении карандаша. Мне никогда не может это
ничто пригодиться - а я записываю. (Но, писатель, никогда не зарекайся, а
всегда запасайся. Чудовищно вообразить, зачем бы мне пригодилось
Монте-Карло? - а трёх лет не проходит, и так уместно ложится: ведь будущий
убийца Богров тут-то и бродил, примериваясь к жизни!) А вот меня уже узнали,
так недолго и до разгласки: вот, мол, где Солженицын прожигает дни! уж как
порадуются левые, и без того меня поносящие, что я в Швейцарии поселился, в
стране банков. А уеду из Швейцарии - будут поносить и за отъезд.
Мы гоним, гоним, почти не останавливаясь, где хотелось бы быть и быть.
Сохраняемый в первозданности средневековый городок Сен-Поль-де-Ванс (странно
увидеть здесь за витриной "Архипелаги" и уже "Телёнка"), крутые переулки,
мощённые морскою галькой. Грасс, где доживал Бунин. Каменистые, малоплодные
холмы Прованса, уже сейчас, в апреле, сухие под солнцем, но всюду сизые
пучки лаванды, ещё зальёт она лилово-синим эти поля, а душистый её настой и
сейчас продаётся проезжим в одиноких придорожных ларьках. Всякому земному
месту отпущен свой дар. Столица лаванды - Динь. Дорога Наполеона - как гнал
он с Корсики на утраченный Париж. Стоит у дороги кусок старой каменной стены
с проломами. Доломали б её и свалили? - нет: в один проём поставили древнюю
амфору, и стена зажила как памятник, французский вкус! Или: крестьянский
каменный арочный сарай, так и остались видны старые стропила, балки, в более
разрушенной части - старые жбаны, крестьянская посуда, в каменное корытце
стекает струйка родника, - а более сохранившуюся остеклили по-современному,
и в одном помещении сразу - печь, ресторан, тихая классическая музыка, две
скромные девушки-официантки, а меню написано в ученической тетрадке от руки.
Французский уют!
И оставалось мне в Цюрихе ещё только короткобегучих несколько дней. Да давай
же, Алюнь, хоть ребятишек свозим на Фирвальдштетское озеро! В солнечный
позднеапрельский день взяли Ермошу с Игоней и погнали туда машиной, там -
пароходиком к тому месту берега, где приносилась священная клятва, откуда
вышел Швейцарский Союз. Голубой день, голубое многоизгибистое озеро между
лесных кряжей. И ещё долгим фуникулёром высоченно поднимались к Ригихофу -
откуда уже и снежные вершины видны, да не в одну сторону. (Малыши мои
неизбалованные целый год потом говорили: "Когда мы с папой были в
путешествии...")
Но и это не последнее европейское. Уже два месяца лежало у меня приглашение
из кантона Аппенцелль - присутствовать на торжественном дне их кантональных
выборов, - и главный редактор "Нойе Цюрхер цайтунг" Фред Люксингер убеждал
меня, что этого пропустить нельзя, он же теперь нас с Алей и повёз. Мой
отлёт в Канаду был в понедельник - а выборы в воскресенье, и так я успевал.
Это - маленький горный кантон на востоке Швейцарии, даже их - два
Аппенцелля, два полукантона, католический и протестантский, разделились. Мы
званы были в католический. Уже обгоняя по дороге пеших (на выборы ходят
пешком, ехать считается неприлично), нельзя было сразу не заметить: все
мужчины шли с холодным оружием - это знак права голоса, женщины и подростки
его не имеют. Собирались и наискось, без дорог, через луга (правило
Аппенцелля: до дня выборов можно ходить по лугам, а потом пусть растёт
трава). У парней и у девушек многих - серьга в одном ухе.
Уже дослуживали католическую мессу, в храме - не протолкнуться, а вокруг
алтаря стояли многоукрашенные знамёна общин. И с весёлых разноцветных шале
на главной улице свешивались длинные флаги невиданных рисунков, сочетаний,
изображений животных. В ратушном зале приглашённые туда складывали сперва
своё оружие, а поверх кидали чёрные плащи. Затем шесть знаменосцев в
старинных униформах понесли свои знамёна во главе процессии, и сопровождали
их мальчики-ассистенты в униформах же. Затем должностные лица и почётные
гости растянутой медленноступной процессией отправились серединою улицы,
обстоенной жителями, другие вывешивались гроздьями изо всех окон. Меня
встречали все с таким энтузиазмом, как будто я - их коренной, но знаменитый
земляк, вот вернувшийся на родину, - а заранее б я прикинул, что глухой
кантон скорей всего и имени моего не знает. (Да не только писателя они
приветствовали, а воина против зла, и это в речи главы правительства было.)
На площади высился невысокий временный деревянный помост, где все
должностные лица, десятка полтора, выстроились в одну линию и всё собрание
простояли с обнажёнными головами в чёрных плащах. А всю площадь залила
плотная толпа stimmberechtigte Mдnner - мужчин, имеющих право голоса, со
своим оружием и тоже обнажёнными головами, серыми, рыжеватыми, седыми, но в
одеждах обычных. А женщины теснились уже где-то за краями толпы или на
балконах и в окнах. Молодёжь на наклонных крышах держалась о заграждения, а
один фотограф картинно оседлал конёк крыши. Глава правительства ландаман
Раймонд Брогер - с пухом седины на голове, с лицом умственным и энергичным,
произнёс речь, поразившую меня: о, если бы Европа могла слышать свой
полукантон Аппенцелль! или могли б такое себе перенять правители больших
стран!
Вот уже больше полутысячелетия, говорил он, наша община не меняет
существенно форм, в которых она правит сама собою. Нас ведёт убеждение, что
не бывает "свободы вообще", но лишь отдельные частные свободы, каждая
связанная с нашими обязательствами и нашим самосдерживанием. Насилие нашего
времени доказывает почти ежедневно, что не может быть обеспеченной свободы
ни у личности, ни у государства - без дисциплины и честности, и именно на
этих основаниях наша община могла пронести через столетия свою невероятную
жизнеспособность:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73