– Проходите своим путём, чтобы мне вас не задерживать.
Студент вскинулся, как не ожидал такого ответа, но больше наигрывая. И прошёл насквозь. Удалился.
Так и стояли на пустом Лесном. Лишь отдельные пешеходы, их пропускали.
Потом из-за поворота, с Тобольской, стали доноситься крики. Потом стал выезжать оттуда задним ходом, пятясь сюда, грузовой автомобиль-платформа с красным флагом на кабине, полный штатских и солдат, – а у края платформы стояли два пулемёта, и пулемётчики молча наводили их сюда, на полуроту. На штыках солдат тоже болтались красные обрезки, и красной же материи куски были прихвачены у кого к груди, у кого на рукав, в обмот. Так это было всё театрально, необычно – будто позабавить хотели полуроту и уж конечно не стрелять по ней, беззащитной.
А новобранцы, видно было, перепугались вусмерть, дрог пошёл по рядам.
Шабунин скомандовал цепи взять на изготовку.
Взяли.
Нет, только брали…
Нет, кто брал, кто не брал…
Никто не брал, а рассыпались из строя!
И стали убегать в малую калитку при воротах.
И всё это – мгновенно.
И по другую сторону от ворот цепь рассыпалась – и в ту же калитку.
А грузовик – пятился, наставляя пулемёты.
И с него спрыгнул крупномордый Преображенский унтер с красным флажком на штыке:
– Сдавайсь, благородия!
И думать некогда, и открывать огонь невозможно, да некому: рассыпался строй. Убегали, теснясь, давясь в калитку, крича.
И ещё застреляли откуда-то сбоку, кажется с насыпи железной дороги.
И оставалось четверым офицерам – только отступать к той же калитке.
И за последними втиснувшимися солдатами войти туда.
И запереть её на засов.
А полурота – как бесновалась, лишась рассудка. Не слушалась офицеров – но и не бежала, и даже теперь, через забор, кинулась защищаться: из соседнего штабеля хватали поленья и кидали их туда, через забор.
Солдаты стали неуправляемы. Снаружи толпа заорала, завыла – и солдаты отсюда тоже.
Но пулемёты снаружи не стреляли через деревянные ворота. (Может быть те и обращаться с пулемётами не умели?)
Оттуда – стали сильно ворота толкать и раскачивать, и со звериным воем.
От ворот на казарменный плац вёл узкий проход между манежем и цейхаузом – Фермопилы. И в нём осталось четверо прапорщиков.
Переглянувшись – достали револьверы.
И – протянули их к стрельбе, – отступая, отступая от ворот.
А ворота со скрежетом, треском – рухнули!
И оттуда – хлынула толпа чёрных пальто и серых шинелей, все в красных лоскутах.
Ворвались! Но увидели поднятые на них револьверы.
Тишина.
Молоденькие, да просто мальчики, все с учебных скамей недавно, шаг за шагом четверо прапорщиков отступали с выставленными наганами. Почему-то им, четверым новичкам, досталось защищать столетнюю твердыню лейб-гвардейского полка – и звончей того рёва, который опять поднялся в напирающей толпе, в их ушах дозвучивало:
– Господа! Неужели будете в народ стрелять?!
Но додумать им не пришлось. Из медленно наступающей толпы выскочил вперёд в чёрном треухе с искажённым лицом рабочий – и первый выстрелил из револьвера в них.
Промахнулся.
И тогда Шабунин вполне уверенно выстрелил в лоб его, скраденный шапкой.
И тот рухнул лицом в снег.
Миг молчанья опять, пресекая крик толпы.
И четвёрка офицеров отшагивала дальше, пятясь.
Уже кончались Фермопилы между зданьями, и за спинами прапорщиков распахивался широкий плац. Но помощь оттуда не подступала к ним.
Да могли они помнить, что и нет её вообще.
На всей Выборгской мятежной стороне неоткуда было ждать им помощи. От гвардейских батальонов из центра? – но вот и Преображенский унтер был при пулемётах. Из Действующей армии? – но не сегодня. Птицами всё пронеслось в голове Шабунина вмиг. И вся несостоявшаяся жизнь его и радостная деятельность.
Почему-то они, четверо тонких, перехваченных свежими ремнями и даже со свистками в гнёздышках на наплечных ремнях, – должны были за всех и за вся удерживать эту толпу.
И когда выскочил второй рабочий с револьвером – Шабунин выстрелил прежде, и тот упал в снег.
И толпа завыла снова – и вся заедино кинулась на них сразу.
И не по страху, который прийти бы не успел, но по простому разумному соображению они все четверо – кто стрельнув, кто не стрельнув – повернулись и легконого побежали через плац, ещё придерживая такие помешные шашки.
Но в спину Шабунина кто-то толкнул как огромным бревном – и огненный всплеск из головы полыхнул на небо.
92
Явление полковника Кутепова очень подбодрило всех в градоначальстве: неоспоримо боевой готовный вид, которого даже и объяснить нельзя, из каких он чёрточек складывается, а каждому здесь генералу было сразу видно, что этот полковник отличается ото всех них тут – отчётливостью решений, ясностью приказаний и сразу к делу. Не только не удивился, не заколебался, не отговаривался, – принял приказ, будто для того и приехал с фронта в Петроград. И через десять минут уже ушёл исполнять.
Настроение штаба очень окрепло, и ждали теперь конца волнений.
Но пришли известия, что мятежники уже валят через Марсово поле к Зимнему дворцу! И для отражения этой новой угрозы не было больше никакого отряда, как только вернуть отосланного Кутепова. Аргутинский-Долгоруков взялся нагнать его и повернуть.
Да уж куда б ни двигался – только бы двигался. Исчерпаны были все резервы и все возможности штаба Хабалова, нельзя же было до конца и свой штаб оголить без охраны. И оставалось им только по городской карте следить и предполагать, что где может дальше твориться.
А узнавать они могли только по телефонам. Так узнали, что захвачен Орудийный завод, при этом заколот генерал. Разгромлены и подожжены Дом предварительному заключения и Окружной суд. А брандмайор, приехавший туда с пожарной командой, звонил, что толпа не даёт ему тушить. Приказал Хабалов найти и послать туда второочередную команду, чтоб отгоняла мешающую толпу. (Но, кажется не нашли и не послали).
Как будто же состояло в Петрограде 14 гвардейских запасных батальонов – а резерв ниоткуда не натягивался. Одни батальоны отвечали, что совсем у них нет свободных рот или нет надёжных рот, некого послать. Лейб-гвардии Финляндский отвечал с Васильевского острова: две надёжных роты есть, но только ими мы сдерживаем остальной батальон, чтобы не взбунтовались. Никто не хотел рискнуть и послать. И Хабалов не рисковал взять на себя приказание.
Тут доложился инспектор классов Николаевского военного училища: его юнкера волнуются, хотят выйти с оружием в руках на улицу, чтобы навести порядок!
Хабалов перепугался: только этого ещё не хватало, вмешать юнкеров! – за них ответственности не оберёшься. И приказал полковнику: запереть ворота, двери, и ни под каким видом юнкеров не выпускать! И такое же распоряжение послал по всем училищам. Да уж он-то был по юнкерам специалист, он их образованием занимался.
Не было резервов, но и вот что: не было боеприпасов, даже десятка патронных ящиков. Никто не мог предполагать столкновения в городе, в центре нигде не осталось складов, кроме уже захваченных мятежниками, а остальные – на окраинах, и недоступны.
А от Кутепова не первый раз телефонировали, что надо озаботиться кормить солдат. Легко сказать! – а из каких запасов их кормить? И где же под рукой возьмёшь полевые кухни, что ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299