«Судья Вашингтон (племянник президента Башрод. – Н. Я. ) рассказывал мне, что, когда его дядя впервые позировал Стюарту, он надел новые зубные протезы из кости, которые, однако, были неважно сделаны и не давали возможности свободно говорить. Ощущение было такое, как будто во рту было полно воды (таковы точные слова судьи Вашингтона). Сам Стюарт говорил мне, что ему никогда не приходилось писать с натуры столь неразговорчивого человека, а он всегда старался беседовать с клиентом на различные темы, чтобы схватить естественное выражение лица. Повинны были искусственные зубы, и, к несчастью для мистера Стюарта, Вашингтон надевал протезы на каждый сеанс, надеясь, как оказалось – тщетно, что в конце концов они притрутся. Мне повезло – я успел закончить свой портрет до изготовления новых протезов, Вашингтон позировал передо мной в старых, сделанных много лет назад в Нью-Йорке».
Творческая гордость так и сквозит в незамысловатом рассказе, но Пил прав только отчасти. Ровно за десять лет до того, как Вашингтон предстал перед Стюартом, в 1785 году, он писал в известном письме Фрэнсису Хопкинсу, навязывавшему ему очередного живописца: «Знаешь, есть старая пословица – взялся за гуж, не говори, что не дюж. Я настолько притерпелся к прикосновениям карандашей художников, что ныне полностью в их власти и высиживаю, подобно «Терпению на цоколе», пока они малюют черты моего лица. Помимо всего прочего, это доказывает, что может сделать привычка с человеком. Сначала я бесновался и сопротивлялся, как необъезженный жеребец под седлом. Постепенно я оставил бурные протесты и сник. Теперь ни одна кляча не плетется столь покорно в свое стойло, как я в кресло к художнику».
В свете этого авторитетного свидетельства Пилу нечем особенно гордиться, он застал Вашингтона уже «прирученным» коллегами по кисти. И еще одно обстоятельство – Стюарт, проклиная скверные протезы Вашингтона, пытался исправить черты его лица, убедив натурщика нещадно набивать рот ватой! Вашингтон, как и любой на его месте, подчинился неохотно. Все это, несомненно, производило на него тягостное впечатление, он взирал на мучителя-художника с легко различимой неприязнью. Отсюда то недовольное выражение лица, неплохо схваченное все же небесталанным Стюартом, которое можно принять за суровость.
Вашингтон, позируя перед Стюартом, конечно, пребывал в размышлениях неприятного рода, понять которые до конца дано только побывавшему в мохнатых лапах дюжего протезиста, усугублявшиеся непрерывной трескотней болтливого художника. Служитель искусства наверняка ссылался на важность запечатлеть величественные черты для потомков, Америки, мира и т. д., что только раздражало старого солдата, дивившегося вертлявому щелкоперу, размахивавшему кистью. Старик презирал европейский политес.
Так получился на портрете рот, который тогдашние американские газеты непочтительно именовали «похожий на щель почтового ящика», но со временем объясненный глубокими философскими раздумьями.
Причины неземного выражения лица Вашингтона, таким образом, самые что ни на есть земные и даже чисто прозаические! О них. конечно, непосвященные не догадывались. Дальше – больше.
Умнейший человек, американский мыслитель, Эмерсон, украсивший свою столовую копией с портрета Стюарта, обнародовал в 1852 году результаты многодневного изучения лика президента: «Тяжелые свинцовые глаза взирают на вас взглядом быка на пастбище. А рот таит серьезность и глубину спокойствия, как будто этот человек вобрал в себя всю возвышенность Америки, ничего не оставив беспокойным, предприимчивым, истеричным согражданам». Если Эмерсон так считал, то какой спрос с современников первого президента!
Американцы стали творить себе кумира еще при жизни Вашингтона. Отсюда предпочтение, отданное работе иконописца Стюарта перед всеми остальными. Вероятно, два обстоятельства стремительно подвинули еще прижизненную канонизацию Вашингтона. Во время Американской революции, представлявшейся людям с заячьими сердцами делом безнадежным, то, за что поднялись колонисты, легко ассоциировалось с живыми носителями идей. Вашингтон был вождем и как таковой наделялся всевозможными мыслимыми и немыслимыми добродетелями, перед которыми неодолимо тянуло упасть на колени.
Другое обстоятельство таилось в стремительном росте Соединенных Штатов. Популярный, хотя, как показано дальше, и не по очень похвальным причинам, американский историк Д. Бурстин, исследуя психологический механизм эскалации культа личности Вашингтона на рубеже XVIII–XIX веков, в 1965 году довольно точно заметил: «Новая нация возникла, не успев обзавестись историей... Национальная проблема заключалась не в том, как сделать Вашингтона исторической личностью, а в том, как превратить его в миф... Самое примечательное заключалось не в том, что Вашингтон в конце концов стал полубогом, Отцом Страны, а в том, что трансформация произошла чудовищно быстро. Нет лучшего доказательства отчаянной потребности американцев в достойном, воспеваемом национальном герое, чем их лихорадочная поспешность с возведением Вашингтона в ранг святого.
Если в Европе для канонизации таких масштабов потребовались бы столетия, у нас оказалось достаточным считанных десятилетий».
Еще только вырисовывались контуры победы в освободительной войне, а в пьесе «Падение Британской тирании» Д. Леккока фигурировал Вашингтон со всеми приличествующими герою возгласами и клятвами («Я обнажил свой меч и не вложу его в ножны, пока Америка не будет свободной, или я погибну» и т. д.). Артисты на импровизированных подмостках, а поэты в одах, торопливо сочиненных на злобу дня. щедро наделяли Вашингтона качествами, прямо почерпнутыми из античного эпоса, и даже больше. Весьма здравомыслящий Филипп Френо написал о Вашингтоне: «...отважный в битвах, чьи подвиги повергли бы в благоговейный трепет героев Рима и греческих богов».
Популярные поэты Д. Хэмфри и Д. Сиволл ввели в оборот эпитет «божественный Вашингтон». Уже в 1778 году в ежегоднике «Ланкастер альманах» издатель и составитель Ф. Бейли впервые назвал Вашингтона «Отцом Страны». Легенда о нем катилась как лавина.
Некий благочестивый квакер Поттс сообщил, что лопни его глаза, но он видел – в ту зиму в Вэлли-Фордж Вашингтон, стоя на коленях в глубоком снегу, долго и истово возносил молитвы всевышнему! История, впервые опубликованная в 1808 году Уимсом (о нем речь дальше), украсила патриотический миф. Обратившись к истории возникновения культа героя в США, Д. Вектор по проверке фактов заключил в 1941 году: «Отныне миф был неуязвим. Что Вашингтон никогда не молился на коленях даже в церкви, а стоял, не имело значения для легенды. Этот эпизод был высечен на каменной плите на здании Казначейства в Нью-Йорке, и всего десять лет назад на американской почтовой марке был изображен коленопреклоненный Вашингтон в Вэлли-Фордж. По этому случаю председатель комиссии парка Вэлли-Фордж доктор И. Пеннипэкер публично заявил безуспешный протест против увековечивания лжи».
Пальма первенства в нагромождении благостных выдумок, несомненно, принадлежит первому биографу Вашингтона пресловутому Мэсону Уимсу. Этот чрезвычайно предприимчивый человек родился в 1759 году, во время Американской революции он изучал медицину в Англии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114