Упивалась действительность безумием, и призраки родила смерть, сочетавшаяся с жизнью. Очень возможно, что на домах развевались флаги.
– Вот и приехали! – сказал Вернер любопытно и весело, когда карета остановилась, и выпрыгнул легко. Но с Янсоном дело затянулось: молча и как-то очень вяло он упирался и не хотел выходить. Схватится за ручку – жандарм разожмёт бессильные пальцы и отдерёт руку; схватится за угол, за дверь, за высокое колесо – и тотчас же, при слабом усилии со стороны жандарма, отпустит. Даже не хватался, а скорее сонно прилипал ко всякому предмету молчаливый Янсон – и отдирался легко и без усилий. Наконец встал.
Флагов не было. По-ночному был тёмен, пуст и безжизнен вокзал; пассажирские поезда уже не ходили, а для того поезда, который на пути безмолвно ожидал этих пассажиров, не нужно было ни ярких огней, ни суеты. И вдруг Вернеру стало скучно. Не страшно, не тоскливо, – а скучно огромной, тягучей, томительной скукой, от которой хочется куда-то уйти, лечь, закрыть крепко глаза. Вернер потянулся и продолжительно зевнул. Потянулся и быстро, несколько раз подряд зевнул и Янсон.
Хоть бы поскорее! – сказал Вернер устало.
Янсон молчал и ёжился.
Когда на безлюдной платформе, оцепленной солдатами, осуждённые двигались к тускло освещённым вагонам, Вернер очутился возле Сергея Головина; и тот, показав куда-то в сторону рукою, начал говорить, и было ясно слышно только слово ?фонарь?, а окончание утонуло в продолжительной и усталой зевоте.
– Ты что говоришь? – спросил Вернер, отвечая также зевотой.
– Фонарь. Лампа в фонаре коптит, – сказал Сергей.
Вернер оглянулся: действительно, в фонаре сильно коптела лампа, и уже почернели вверху стекла.
– Да, коптит.
И вдруг подумал: ?А какое, впрочем, мне дело, что лампа коптит, когда…? То же, очевидно, подумал и Сергей: быстро взглянул на Вернера и отвернулся. Но зевать они оба перестали.
Все до вагонов шли сами, и только Янсона пришлось вести под руки: сперва он упирался ногами и точно приклеивал подошвы к доскам платформы, потом подогнул колена и повис в руках жандармов, ноги его волоклись, как у сильно пьяного, и носки скребли дерево. И в дверь его пропихивали долго, но молча.
Двигался сам и Василий Каширин, смутно копируя движения товарищей, – все делал, как они. Но, всходя на площадку в вагоне, он оступился, и жандарм взял его за локоть, чтоб поддержать, – Василий затрясся и крикнул пронзительно, отдёргивая руку:
– Ай!
– Вася, что с тобою? – рванулся к нему Вернер.
Василий молчал и трясся тяжело. Смущённый и даже огорчённый жандарм объяснил:
– Я хотел их поддержать, а они…
– Пойдём, Вася, я поддержу тебя, – сказал Вернер и хотел взять его за руку. Но Василий отдёрнул руку опять и ещё громче крикнул:
– Ай!
– Вася, это я, Вернер.
– Я знаю. Не трогай меня. Я сам.
И, продолжая трястись, сам вошёл в вагон и сел в углу. Наклонившись к Мусе, Вернер тихо спросил её, указывая глазами на Василия:
– Ну как?
– Плохо, – так же тихо ответила Муся. – Он уже умер. Вернер, скажи мне, разве есть смерть?
– Не знаю, Муся, но думаю, что нет, – ответил Вернер серьёзно и вдумчиво.
– Я так и думала. А он? Я измучилась с ним в карете, я точно с мертвецом ехала.
– Не знаю, Муся. Может быть, для некоторых смерть и есть. Пока, а потом совсем не будет. Вот и для меня смерть была, а теперь её нет.
Побледневшие несколько щеки Муси вспыхнули:
– Была, Вернер? Была?
– Была. Теперь нет. Как для тебя.
В дверях вагона послышался шум. Громко стуча каблуками, громко дыша и отплёвываясь, вошёл Мишка Цыганок. Метнул глазами и остановился упрямо.
– Тут местов нету, жандарм! – крикнул он утомлённому, сердито глядевшему жандарму. – Ты мне давай так, чтобы свободно, а то не поеду, вешай тут на фонаре. Карету тоже дали, сукины дети, – разве это карета? Чёртова требуха, а не карета!
Но вдруг наклонил голову, вытянул шею и так пошёл вперёд, к другим. Из растрёпанной рамки волос и бороды чёрные глаза его глядели дико и остро, с несколько безумным выражением.
– А! Господа! – протянул он. – Вот оно что. Здравствуй, барин.
Он ткнул Вернеру руку и сел против него. И, наклонившись близко, подмигнул одним глазом и быстро провёл рукою по шее.
– Тоже? А?
– Тоже! – улыбнулся Вернер.
– Да неужто всех?
– Всех.
– Ого! – оскалился Цыганок и быстро ощупал глазами всех, на мгновение дольше остановился на Мусе и Янсоне. И снова подмигнул Вернеру:
– Министра?
– Министра. А ты?
– Я, барин, по другому делу. Куда нам до министра! Я, барин, разбойник, вот я кто. Душегуб. Ничего, барин, потеснись, не своей волей в компанию затесался. На том свете всем места хватит.
Он дико, из-под взлохматившихся волос, обвёл всех одним стремительным, недоверчивым взглядом. Но все смотрели на него молча и серьёзно и даже с видимым участием. Оскалился и быстро несколько раз похлопал Вернера по коленке.
– Так-то, барин! Как в песне поётся: не шуми ты, мать, зелёная дубравушка.
– Зачем ты зовёшь меня барином, когда мы все…
– Верно, – с удовольствием согласился Цыганок.-Какой ты барин, когда рядом со мной висеть будешь! Вот он кто барин-то, – ткнул он пальцем на молчаливого жандарма. – Э, а вот энтот-то ваш того, не хуже нашего,-указал он глазами на Василия. – Барин, а барин, боишься, а?
– Ничего, – ответил туго ворочающийся язык.
– Ну уж какой там ничего. Да ты не стыдись, тут стыдиться нечего. Это собака только хвостом виляет да зубы скалит, как её вешать ведут, а ты ведь человек. А этот кто, лопоухий? Этот не из ваших?
Он быстро перескакивал глазами и непрестанно, с шипением сплёвывал набегающую сладкую слюну. Янсон, неподвижным комочком прижавшийся в углу, слегка шевельнул крыльями своей облезлой меховой шапки, но ничего не ответил. Ответил за него Вернер:
– Хозяина зарезал.
– Господи! – удивился Цыганок. – И как таким позволяют людей резать!
Уже давно, искоса, Цыганок приглядывался к Мусе и теперь, быстро повернувшись, резко и прямо уставился на неё.
– Барышня, а барышня! Вы что же это! И щёчки розо-веныше, и смеётся. Гляди, она вправду смеётся, – схватил он Вернера за колено цепкими, точно железными пальцами. – Гляди, гляди!
Покраснев, с несколько смущённой улыбкой, Муся также смотрела в его острые, несколько безумные, тяжело и дико вопрошающие глаза.
Все молчали.
Дробно и деловито постукивали колёса, маленькие вагончики попрыгивали по узеньким рельсам и старательно бежали. Вот на закруглении или у переезда жидко и старательно засвистел паровозик – машинист боялся кого-нибудь задавить. И дико было подумать, что в повешение людей вносится так много обычной человеческой аккурат ности, старания, деловитости, что самое безумное на земле дело совершается с таким простым, разумным видом. Бежали вагоны, в них сидели люди, как всегда сидят, и ехали, как они обычно ездят; а потом будет остановка, как всегда – ?поезд стоит пять минут?.
И тут наступит смерть – вечность – великая тайна.
«12. ИХ ПРИВЕЗЛИ»
Старательно бежали вагончики.
Несколько лет подряд Сергей Головин жил с родными на даче по этой самой дороге, часто ездил днём и ночью и знал её хорошо. И если закрыть глаза, то можно было подумать, что и теперь он возвращался домой – запоздал в городе у знакомых и возвращается с последним поездом.
– Теперь скоро, – сказал он, открыв глаза и взглянув в тёмное, забранное решёткой, ничего не говорящее окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
– Вот и приехали! – сказал Вернер любопытно и весело, когда карета остановилась, и выпрыгнул легко. Но с Янсоном дело затянулось: молча и как-то очень вяло он упирался и не хотел выходить. Схватится за ручку – жандарм разожмёт бессильные пальцы и отдерёт руку; схватится за угол, за дверь, за высокое колесо – и тотчас же, при слабом усилии со стороны жандарма, отпустит. Даже не хватался, а скорее сонно прилипал ко всякому предмету молчаливый Янсон – и отдирался легко и без усилий. Наконец встал.
Флагов не было. По-ночному был тёмен, пуст и безжизнен вокзал; пассажирские поезда уже не ходили, а для того поезда, который на пути безмолвно ожидал этих пассажиров, не нужно было ни ярких огней, ни суеты. И вдруг Вернеру стало скучно. Не страшно, не тоскливо, – а скучно огромной, тягучей, томительной скукой, от которой хочется куда-то уйти, лечь, закрыть крепко глаза. Вернер потянулся и продолжительно зевнул. Потянулся и быстро, несколько раз подряд зевнул и Янсон.
Хоть бы поскорее! – сказал Вернер устало.
Янсон молчал и ёжился.
Когда на безлюдной платформе, оцепленной солдатами, осуждённые двигались к тускло освещённым вагонам, Вернер очутился возле Сергея Головина; и тот, показав куда-то в сторону рукою, начал говорить, и было ясно слышно только слово ?фонарь?, а окончание утонуло в продолжительной и усталой зевоте.
– Ты что говоришь? – спросил Вернер, отвечая также зевотой.
– Фонарь. Лампа в фонаре коптит, – сказал Сергей.
Вернер оглянулся: действительно, в фонаре сильно коптела лампа, и уже почернели вверху стекла.
– Да, коптит.
И вдруг подумал: ?А какое, впрочем, мне дело, что лампа коптит, когда…? То же, очевидно, подумал и Сергей: быстро взглянул на Вернера и отвернулся. Но зевать они оба перестали.
Все до вагонов шли сами, и только Янсона пришлось вести под руки: сперва он упирался ногами и точно приклеивал подошвы к доскам платформы, потом подогнул колена и повис в руках жандармов, ноги его волоклись, как у сильно пьяного, и носки скребли дерево. И в дверь его пропихивали долго, но молча.
Двигался сам и Василий Каширин, смутно копируя движения товарищей, – все делал, как они. Но, всходя на площадку в вагоне, он оступился, и жандарм взял его за локоть, чтоб поддержать, – Василий затрясся и крикнул пронзительно, отдёргивая руку:
– Ай!
– Вася, что с тобою? – рванулся к нему Вернер.
Василий молчал и трясся тяжело. Смущённый и даже огорчённый жандарм объяснил:
– Я хотел их поддержать, а они…
– Пойдём, Вася, я поддержу тебя, – сказал Вернер и хотел взять его за руку. Но Василий отдёрнул руку опять и ещё громче крикнул:
– Ай!
– Вася, это я, Вернер.
– Я знаю. Не трогай меня. Я сам.
И, продолжая трястись, сам вошёл в вагон и сел в углу. Наклонившись к Мусе, Вернер тихо спросил её, указывая глазами на Василия:
– Ну как?
– Плохо, – так же тихо ответила Муся. – Он уже умер. Вернер, скажи мне, разве есть смерть?
– Не знаю, Муся, но думаю, что нет, – ответил Вернер серьёзно и вдумчиво.
– Я так и думала. А он? Я измучилась с ним в карете, я точно с мертвецом ехала.
– Не знаю, Муся. Может быть, для некоторых смерть и есть. Пока, а потом совсем не будет. Вот и для меня смерть была, а теперь её нет.
Побледневшие несколько щеки Муси вспыхнули:
– Была, Вернер? Была?
– Была. Теперь нет. Как для тебя.
В дверях вагона послышался шум. Громко стуча каблуками, громко дыша и отплёвываясь, вошёл Мишка Цыганок. Метнул глазами и остановился упрямо.
– Тут местов нету, жандарм! – крикнул он утомлённому, сердито глядевшему жандарму. – Ты мне давай так, чтобы свободно, а то не поеду, вешай тут на фонаре. Карету тоже дали, сукины дети, – разве это карета? Чёртова требуха, а не карета!
Но вдруг наклонил голову, вытянул шею и так пошёл вперёд, к другим. Из растрёпанной рамки волос и бороды чёрные глаза его глядели дико и остро, с несколько безумным выражением.
– А! Господа! – протянул он. – Вот оно что. Здравствуй, барин.
Он ткнул Вернеру руку и сел против него. И, наклонившись близко, подмигнул одним глазом и быстро провёл рукою по шее.
– Тоже? А?
– Тоже! – улыбнулся Вернер.
– Да неужто всех?
– Всех.
– Ого! – оскалился Цыганок и быстро ощупал глазами всех, на мгновение дольше остановился на Мусе и Янсоне. И снова подмигнул Вернеру:
– Министра?
– Министра. А ты?
– Я, барин, по другому делу. Куда нам до министра! Я, барин, разбойник, вот я кто. Душегуб. Ничего, барин, потеснись, не своей волей в компанию затесался. На том свете всем места хватит.
Он дико, из-под взлохматившихся волос, обвёл всех одним стремительным, недоверчивым взглядом. Но все смотрели на него молча и серьёзно и даже с видимым участием. Оскалился и быстро несколько раз похлопал Вернера по коленке.
– Так-то, барин! Как в песне поётся: не шуми ты, мать, зелёная дубравушка.
– Зачем ты зовёшь меня барином, когда мы все…
– Верно, – с удовольствием согласился Цыганок.-Какой ты барин, когда рядом со мной висеть будешь! Вот он кто барин-то, – ткнул он пальцем на молчаливого жандарма. – Э, а вот энтот-то ваш того, не хуже нашего,-указал он глазами на Василия. – Барин, а барин, боишься, а?
– Ничего, – ответил туго ворочающийся язык.
– Ну уж какой там ничего. Да ты не стыдись, тут стыдиться нечего. Это собака только хвостом виляет да зубы скалит, как её вешать ведут, а ты ведь человек. А этот кто, лопоухий? Этот не из ваших?
Он быстро перескакивал глазами и непрестанно, с шипением сплёвывал набегающую сладкую слюну. Янсон, неподвижным комочком прижавшийся в углу, слегка шевельнул крыльями своей облезлой меховой шапки, но ничего не ответил. Ответил за него Вернер:
– Хозяина зарезал.
– Господи! – удивился Цыганок. – И как таким позволяют людей резать!
Уже давно, искоса, Цыганок приглядывался к Мусе и теперь, быстро повернувшись, резко и прямо уставился на неё.
– Барышня, а барышня! Вы что же это! И щёчки розо-веныше, и смеётся. Гляди, она вправду смеётся, – схватил он Вернера за колено цепкими, точно железными пальцами. – Гляди, гляди!
Покраснев, с несколько смущённой улыбкой, Муся также смотрела в его острые, несколько безумные, тяжело и дико вопрошающие глаза.
Все молчали.
Дробно и деловито постукивали колёса, маленькие вагончики попрыгивали по узеньким рельсам и старательно бежали. Вот на закруглении или у переезда жидко и старательно засвистел паровозик – машинист боялся кого-нибудь задавить. И дико было подумать, что в повешение людей вносится так много обычной человеческой аккурат ности, старания, деловитости, что самое безумное на земле дело совершается с таким простым, разумным видом. Бежали вагоны, в них сидели люди, как всегда сидят, и ехали, как они обычно ездят; а потом будет остановка, как всегда – ?поезд стоит пять минут?.
И тут наступит смерть – вечность – великая тайна.
«12. ИХ ПРИВЕЗЛИ»
Старательно бежали вагончики.
Несколько лет подряд Сергей Головин жил с родными на даче по этой самой дороге, часто ездил днём и ночью и знал её хорошо. И если закрыть глаза, то можно было подумать, что и теперь он возвращался домой – запоздал в городе у знакомых и возвращается с последним поездом.
– Теперь скоро, – сказал он, открыв глаза и взглянув в тёмное, забранное решёткой, ничего не говорящее окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19