Десятки мужчин, молодых и среднего возраста, мигом заполонили скамейки и туго забили проходы. Вагон наполнился взволнованным гомоном. Говорили все сразу и все об одном.
— “Спартачки” напортачили.
— Они были, есть и будут мастерами.
— Мастера, мастера, а штуку всунуть не могли.
— Если бы Галимзянчик не затыркался, перекидывая с правой на левую…
— “Нефтичи” — портачи!
— Но-но, полегче. Видали, как Бекназаров прошел по левому краю! Троих обфинтил.
— Офсайта не было. Я сам сидел против линии.
В общем, по репликам вы уже сами поняли трагедию. Московский “Спартак” сражался с бакинцами и безответственно проиграл на своем поле, “не сумел всунуть штуку в ворота”.
— Счет какой? — спросил я ближайшего соседа, навалившегося мне на колени.
И вдруг заметил укоризненный, почти горький взгляд Гелия. “И ты, Брут, продался болельщикам!” — как бы говорил этот взгляд.
— А вы равнодушны к футболу? — спросил я, невольно оправдываясь. — Но это же игра века. Видите, сто тысяч человек ездили на стадион, чтобы своими глазами посмотреть…
Пальцы Гелия медленно поползли к вискам.
— Вы что задумали?
Не ответил.
— Что вы придумали, Гелий? — спросил я снова, выходя из метро на вокзальной площади.
— Пока не придумал ничего. Я занимался арифметикой. Сто тысяч болельщиков провели на стадионе два часа. Двести тысяч человеко-часов потрачено на один гол. А знаете ли вы, что взрослый мужчина в течение всей своей сознательной жизни успевает проработать не более ста тысяч часов. Значит, две жизни убито на стадионе. Ценой двух жизней забит гол. Искусно пройдя по левому краю, Бекназаров укокошил двух работников.
— Так нельзя рассуждать, Гелий. На самом деле, пройдя по левому краю, Бекназаров продлил жизнь ста тысяч людей.
— Это каким же способом?
— Они увлекутся спортом, будут заниматься регулярно. Если хотя бы два часа в неделю…
Гелий был непробиваем:
— Сто тысяч человек по два часа в неделю! Но это же еще хуже. Это убиение двух работников еженедельно. Сто человек в год загублено ради времяпрепровождения.
— Вы говорите ерунду, Гелий. Игра — не времяпрепровождение, игра необходима живому существу. Я как биолог могу вам сказать, что играют все животные, и не от нечего делать. Играют, чтобы учиться жить, чтобы мускулы тренировать. Телята бодаются, чтобы подготовиться к будущим битвам, волчата прячутся, нападают, борются, котята ловят клубок, чтобы научиться ловить мышей. И взрослая кошка тренируется, жестоко играя с мышью.
— Каких мышей собираются ловить футболисты?
— Гелий, не острите. Футболисты тренируют ноги.
— Зачем им бегать? Они же ездят на метро.
— Гелий, не надо задавать наивных вопросов. Ноги отсохнут, если их держать на подушке.
Мы спорили всю дорогу до Одинцова — ив электричке, и по пути от станции. Придя в дом, Гелий по-новому осмотрел комнату, тоном прокурора-обличителя сказал:
— Юра, я вижу теперь, вы из той же породы убийц времени. Вот лыжи. Гири! Ружье и охотничьи трофеи. Зачем вы охотитесь? Сколько обедов добываете охотой? Я скажу, я разоблачу вас! Ваши далекие предки оставили вам ненужное наследство. Они добывали мясо насущное охотой, а вы в охоту играете, вы трех дней не прокормитесь дичью. Они гонялись на лыжах за оленем, а вы ходите на лыжах просто так, вы играете в гонку. Для чего? Потому что вам досталось тело первобытного охотника и вы его холите, вы лелеете, вы тратите время на поддержание тела лесного охотника, хотя сами вы добываете свои отбивные и шашлыки, исписывая бумагу за письменным столом.
— Ну и что вы предлагаете? Отсечь ноги и руки?
— Я ничего не предлагаю пока. Я только вижу проблему. Вижу пласт человеко-часов, пропадающих втуне.
Тот разговор был осенью, в конце футбольного сезона, а в начале лета я получил письмо:
“Есть решение, — писал Гелий. — Приезжайте — продемонстрирую. Обеспечиваю виллу на берегу моря, отдых в масличной роще и сколько угодно разговоров о будущем человека и техники”.
Я подсчитал свои возможности и согласился. Дел особых у меня не было: минимум я сдал, а тему должны были утверждать осенью. Путевки не было тоже, а денег… Какие же деньги у аспиранта? Да и велик ли труд в наше время посетить Крым? Под Москвой вы выходите на просторное поле, разлинованное бетонными дорожками, поеживаясь от прохладного ветра, разгоняющего рябь на зеленой траве, два часа сидите в трясущейся от рева алюминиевой трубе, глядите, как за круглым окном проплывают очень белые, очень туго набитые и очень однообразные подушки, затем пристегиваетесь, перестаете курить и выходите на просторное поле, разлинованное бетонными дорожками. Вся разница, что это новое поле желтое от засохшей травы и мелкой рябью дрожит от густого зноя.
Не без удивления увидел я среди встречающих за загородкой сухонькую фигуру Гелия. Изысканной вежливости я как-то не замечал в его натуре. От аэропорта до Приморского надо было ехать километров полтораста на автобусе. Право же, не имело смысла тратить целый день на то, чтобы указать мне дорогу к автостанции.
— Я тронут, но, честное слово, мог доехать и без вас, — сказал я, здороваясь.
— Я довезу вас на машине.
— На собственной? Вы обрастаете, Гелий.
— Руки надо приложить, — ответил он, как обычно.
Собственность Гелия выглядела очень скромно в ряду блистательных курортных машин: крошечный старой марки “Запорожец”, кургузенький, горбатенький, пронзительно-голубой. Но густой слой свежей краски не мог скрыть вмятин и швов залатанного кузова. Видно было, что он не один год провел на свалке, прежде чем Гелий выкопал и вернул его к жизни.
Не без труда я боком влез в машину и долго размещал там свои ноги. Гелий приспособил еще какой-то ящик перед сиденьем, так что колени пришлось подтягивать чуть ли не к подбородку. Занятый размещением своих ног, я не сразу заметил всех новшеств. Гелий вынес все управление на щит — и тормоза были кнопочные, и сцепление. Но зато ноги были заняты педалями. Все время Гелий накручивал их, словно на велосипеде сидел.
— Это зачем? — спросил я.
— Потом объясню. За городом.
Видимо, Гелий был не слишком опытным автомобилистом. С напряженным лицом следя за светофорами и круглыми знаками, разрешающими, запрещающими и предписывающими, Гелий довольно медленно вел машину по городу, пробираясь в сутолоке симферопольских улиц, заполоненных трамваями, курортными машинами и курортниками. Но вот мы миновали центр с тенистыми акациями и двухэтажными домами губернского стиля, миновали окраины с пятиэтажными зданиями современного черемушкинского стиля, открылись просторы степей, асфальт запрыгал с холма на холм. И тут Гелий, нагнувшись, откинул крышку ящика, из-за которого я сидел скрючившись. Под ней оказались педали, такие же как под рулем, — вторая пара.
— Работайте, — сказал Гелий. — И как следует работайте, если не хотите ночевать в дороге.
Я крутанул, стрелка спидометра тут же дрогнула, отмечая мои усилия. Нажал — кусты рванулись навстречу. Убрал ноги — машина тут же сбавила ход.
— Но-но, не ленитесь, не так уж вы устали, — подзуживал Гелий. — Вон грузовик впереди, неужели мы не обгоним грузовик?
Я потрудился на совесть. Ветер свистел в левом ухе; разбившиеся мошки желтыми крапинками забрызгали стекло. Грузовик мы обошли как стоячий.
1 2 3 4 5 6 7
— “Спартачки” напортачили.
— Они были, есть и будут мастерами.
— Мастера, мастера, а штуку всунуть не могли.
— Если бы Галимзянчик не затыркался, перекидывая с правой на левую…
— “Нефтичи” — портачи!
— Но-но, полегче. Видали, как Бекназаров прошел по левому краю! Троих обфинтил.
— Офсайта не было. Я сам сидел против линии.
В общем, по репликам вы уже сами поняли трагедию. Московский “Спартак” сражался с бакинцами и безответственно проиграл на своем поле, “не сумел всунуть штуку в ворота”.
— Счет какой? — спросил я ближайшего соседа, навалившегося мне на колени.
И вдруг заметил укоризненный, почти горький взгляд Гелия. “И ты, Брут, продался болельщикам!” — как бы говорил этот взгляд.
— А вы равнодушны к футболу? — спросил я, невольно оправдываясь. — Но это же игра века. Видите, сто тысяч человек ездили на стадион, чтобы своими глазами посмотреть…
Пальцы Гелия медленно поползли к вискам.
— Вы что задумали?
Не ответил.
— Что вы придумали, Гелий? — спросил я снова, выходя из метро на вокзальной площади.
— Пока не придумал ничего. Я занимался арифметикой. Сто тысяч болельщиков провели на стадионе два часа. Двести тысяч человеко-часов потрачено на один гол. А знаете ли вы, что взрослый мужчина в течение всей своей сознательной жизни успевает проработать не более ста тысяч часов. Значит, две жизни убито на стадионе. Ценой двух жизней забит гол. Искусно пройдя по левому краю, Бекназаров укокошил двух работников.
— Так нельзя рассуждать, Гелий. На самом деле, пройдя по левому краю, Бекназаров продлил жизнь ста тысяч людей.
— Это каким же способом?
— Они увлекутся спортом, будут заниматься регулярно. Если хотя бы два часа в неделю…
Гелий был непробиваем:
— Сто тысяч человек по два часа в неделю! Но это же еще хуже. Это убиение двух работников еженедельно. Сто человек в год загублено ради времяпрепровождения.
— Вы говорите ерунду, Гелий. Игра — не времяпрепровождение, игра необходима живому существу. Я как биолог могу вам сказать, что играют все животные, и не от нечего делать. Играют, чтобы учиться жить, чтобы мускулы тренировать. Телята бодаются, чтобы подготовиться к будущим битвам, волчата прячутся, нападают, борются, котята ловят клубок, чтобы научиться ловить мышей. И взрослая кошка тренируется, жестоко играя с мышью.
— Каких мышей собираются ловить футболисты?
— Гелий, не острите. Футболисты тренируют ноги.
— Зачем им бегать? Они же ездят на метро.
— Гелий, не надо задавать наивных вопросов. Ноги отсохнут, если их держать на подушке.
Мы спорили всю дорогу до Одинцова — ив электричке, и по пути от станции. Придя в дом, Гелий по-новому осмотрел комнату, тоном прокурора-обличителя сказал:
— Юра, я вижу теперь, вы из той же породы убийц времени. Вот лыжи. Гири! Ружье и охотничьи трофеи. Зачем вы охотитесь? Сколько обедов добываете охотой? Я скажу, я разоблачу вас! Ваши далекие предки оставили вам ненужное наследство. Они добывали мясо насущное охотой, а вы в охоту играете, вы трех дней не прокормитесь дичью. Они гонялись на лыжах за оленем, а вы ходите на лыжах просто так, вы играете в гонку. Для чего? Потому что вам досталось тело первобытного охотника и вы его холите, вы лелеете, вы тратите время на поддержание тела лесного охотника, хотя сами вы добываете свои отбивные и шашлыки, исписывая бумагу за письменным столом.
— Ну и что вы предлагаете? Отсечь ноги и руки?
— Я ничего не предлагаю пока. Я только вижу проблему. Вижу пласт человеко-часов, пропадающих втуне.
Тот разговор был осенью, в конце футбольного сезона, а в начале лета я получил письмо:
“Есть решение, — писал Гелий. — Приезжайте — продемонстрирую. Обеспечиваю виллу на берегу моря, отдых в масличной роще и сколько угодно разговоров о будущем человека и техники”.
Я подсчитал свои возможности и согласился. Дел особых у меня не было: минимум я сдал, а тему должны были утверждать осенью. Путевки не было тоже, а денег… Какие же деньги у аспиранта? Да и велик ли труд в наше время посетить Крым? Под Москвой вы выходите на просторное поле, разлинованное бетонными дорожками, поеживаясь от прохладного ветра, разгоняющего рябь на зеленой траве, два часа сидите в трясущейся от рева алюминиевой трубе, глядите, как за круглым окном проплывают очень белые, очень туго набитые и очень однообразные подушки, затем пристегиваетесь, перестаете курить и выходите на просторное поле, разлинованное бетонными дорожками. Вся разница, что это новое поле желтое от засохшей травы и мелкой рябью дрожит от густого зноя.
Не без удивления увидел я среди встречающих за загородкой сухонькую фигуру Гелия. Изысканной вежливости я как-то не замечал в его натуре. От аэропорта до Приморского надо было ехать километров полтораста на автобусе. Право же, не имело смысла тратить целый день на то, чтобы указать мне дорогу к автостанции.
— Я тронут, но, честное слово, мог доехать и без вас, — сказал я, здороваясь.
— Я довезу вас на машине.
— На собственной? Вы обрастаете, Гелий.
— Руки надо приложить, — ответил он, как обычно.
Собственность Гелия выглядела очень скромно в ряду блистательных курортных машин: крошечный старой марки “Запорожец”, кургузенький, горбатенький, пронзительно-голубой. Но густой слой свежей краски не мог скрыть вмятин и швов залатанного кузова. Видно было, что он не один год провел на свалке, прежде чем Гелий выкопал и вернул его к жизни.
Не без труда я боком влез в машину и долго размещал там свои ноги. Гелий приспособил еще какой-то ящик перед сиденьем, так что колени пришлось подтягивать чуть ли не к подбородку. Занятый размещением своих ног, я не сразу заметил всех новшеств. Гелий вынес все управление на щит — и тормоза были кнопочные, и сцепление. Но зато ноги были заняты педалями. Все время Гелий накручивал их, словно на велосипеде сидел.
— Это зачем? — спросил я.
— Потом объясню. За городом.
Видимо, Гелий был не слишком опытным автомобилистом. С напряженным лицом следя за светофорами и круглыми знаками, разрешающими, запрещающими и предписывающими, Гелий довольно медленно вел машину по городу, пробираясь в сутолоке симферопольских улиц, заполоненных трамваями, курортными машинами и курортниками. Но вот мы миновали центр с тенистыми акациями и двухэтажными домами губернского стиля, миновали окраины с пятиэтажными зданиями современного черемушкинского стиля, открылись просторы степей, асфальт запрыгал с холма на холм. И тут Гелий, нагнувшись, откинул крышку ящика, из-за которого я сидел скрючившись. Под ней оказались педали, такие же как под рулем, — вторая пара.
— Работайте, — сказал Гелий. — И как следует работайте, если не хотите ночевать в дороге.
Я крутанул, стрелка спидометра тут же дрогнула, отмечая мои усилия. Нажал — кусты рванулись навстречу. Убрал ноги — машина тут же сбавила ход.
— Но-но, не ленитесь, не так уж вы устали, — подзуживал Гелий. — Вон грузовик впереди, неужели мы не обгоним грузовик?
Я потрудился на совесть. Ветер свистел в левом ухе; разбившиеся мошки желтыми крапинками забрызгали стекло. Грузовик мы обошли как стоячий.
1 2 3 4 5 6 7