Ну? Ки...
Ц а р е в. Китаец?
К у б и с т (в восторге). Абсолютно! У вас точный глаз. Китайский рабочий. Кули. А они утверждают, что непонятно массам. А вот смотрите - вот этот? (Показывает на другую фигуру.)
Ц а р е в. Вроде бы...
К у б и с т. Вот, вот. Совершенно верно. Вы заметили, какой черный? Жженая кость. И курчавые волосы. Ну? Не-е-е...
Ц а р е в (нерешительно). Негр?
К у б и с т. Совершенно! Негр. А у того замечаете в руках что? Молоток и кувалда.
Ц а р е в. Молоток?.. Гм... Он у вас кто - кузнец?
К у б и с т. Верно! Кузнец. Понимаете: мы кузнецы, и дух наш молод!
Ц а р е в. Ну так что ж. Это все политически вполне правильно.
К у б и с т (с жаром). Спасибо! (Жмет Цареву руку.) Вопросов больше не имею. (Испепеляюще смотрит на реалиста.) Ну, теперь вы убедились, что кубизм - это единственно мыслимое революционное искусство? Вот и товарищ матрос может подтвердить.
Ц а р е в. Кубизм у тебя правильный.
Реалист бросается к Цареву.
Р е а л и с т. Идите сюда.
Реалист тащит Царева за рукав к своему плакату,
изображающему в реалистическом духе летящего вверх
тормашками Врангеля.
Что скажете?
Ц а р е в (смотрит на плакат и смеется). Ловко ты его обрисовал, гада! Правильный кубизм.
Р е а л и с т. Это не кубизм. Это - чистейший реализм!
Ц а р е в. Ага. Правильный реализм. Только тут еще надо какой-нибудь стих написать. Коля, где ты? Иди сюда. Видишь картину? Можешь сюда составить стих?
Тарасов подходит.
Р е а л и с т. Только что-нибудь, если можно, классическое.
Т а р а с о в. Классическое? Хорошо, можно классическое. (Лениво зевая.)
По небу полуночи Врангель летел,
И старую песню он пел.
Товарищ, барона бери на прицел,
Чтоб ахнуть барон не успел.
Ц а р е в (в восторге). А, чтоб тебя! Ну, Коля, ты золотой человек! (Жмет Тарасову руку.) Оля, ты все время плакала, что у тебя не хватает для агитации хорошо грамотных людей. Тарасов, иди сюда, познакомься с товарищем. Олей.
О л я. Мы знакомы.
Ц а р е в. Знаешь, что это за человек? Он тебе какой хочешь политический лозунг может застругать в рифму. Я его специально для тебя нашел и мобилизовал в первомайскую комиссию.
Т а р а с о в. Как это - "мобилизовал"?
Ц а р е в. Обыкновенно как. Ну и с тем, товарищи, до свидания. У меня еще делов выше головы. Мне еще надо сейфы экспроприировать.
Царев быстро пожимает всем руки.
(Тарасову.) Ты ее слушайся. (Уходит.)
Т а р а с о в. Это что же - выходит, что я мобилизован?
О л я. Всего на три-четыре дня, не больше. Ничего?
Т а р а с о в. Переживу. А что я должен делать?
О л я. Это мы сейчас поговорим. Пойдем. Здесь невозможный галдеж.
Т а р а с о в. Пойдем.
Тарасов и Оля идут по зале. По сравнению с
двухэтажными фигурами плакатов они кажутся
трогательно маленькими. Художник-реалист белой
краской выводит на своем плакате:
По небу полуночи Врангель летел
И старую песню он пел...
А я уже думал, что потерял вас навсегда.
О л я. А я вдруг нашлась. Вот видите, как хорошо.
Т а р а с о в. Теперь вы уже не фурия революции, и не мадонна Мурильо, и не фея Берилюна.
О л я. А кто же я?
Т а р а с о в. Вы просто Оля. Даже, если хотите, Олечка. Пожалуйте ручку. Я ее нежно поцелую в ладошку.
О л я. Товарищ Тарасов. (Краснеет, сердится. Строго.) Я вас призываю...
Т а р а с о в (в другом смысле, нежно). Я вас тоже призываю.
О л я. Ох, какой же вы пустой человек!
Одна из комнат губкома. На стенах - печатные
плакаты, портреты Ленина. За столом банкира сидит
Тарасов и пишет. Чуб на лоб. Вокруг масса исписанной
бумаги. Четвертка табаку. Тарасов зажигает цигарку
большой медной зажигалкой. Курит. Пишет. Ночь.
Туча сонного табачного дыма. В углу на громадном
ундервуде спит обессиленная работой машинистка.
Тарасов кончает писать, подходит к машинистке.
Т а р а с о в. Мадам, проснитесь. (Машинистка продолжает спать. Тарасов кричит ей в ухо.)
Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало!
Машинистка просыпается. Это немолодая женщина с
отекшим лицом. Она быстро поправляет волосы, сердито
смотрит на Тарасова и кладет руки на клавиши.
М а ш и н и с т к а. Ну?
Т а р а с о в (диктует с выражением).
Знамена цветут, проплывая,
Горит боевая звезда.
Да здравствует Первое мая
Сияющий праздник труда!
Машинистка быстро щелкает, после каждой строки
шумно переводя регистр, и звоночек машинки как бы
ставит ударение на каждой рифме.
Входит Оля с ворохом только что напечатанных
лозунгов. Она шатается от усталости, но пытается
держаться бодро.
О л я. Готово?
Т а р а с о в. Диктую.
О л я. А ну, дай посмотреть. (Заглядывает через плечо машинистки, читает про себя.) Хорошо. Диктуй дальше.
Т а р а с о в (машинистке, которая уже опять заснула). Мадам, встрепенитесь.
Машинистка вздрагивает, просыпается, сердито
поправляет волосы.
М а ш и н и с т к а. Ну?
Т а р а с о в.
Пусть враг не сдается упорный,
Но множатся наши полки.
Вздувайте, товарищи, горны,
В огне закаляйте клинки.
Машинистка стучит, Оля слушает.
О л я. Хорошо.
Т а р а с о в.
Знамена цветут, проплывая,
Горит боевая звезда.
О л я. Подожди. (Собирает морщины на лбу, думает.) А ну покажи, как у тебя дальше.
Тарасов показывает. Оля смотрит в рукопись.
Опять "сияющий праздник труда"?
Т а р а с о в. А что?
О л я. Пролетариат еще не победил. Это надо выделить.
Т а р а с о в. Я ж пишу - "боевая звезда".
О л я. Еще определеннее.
Т а р а с о в. Ну, так пиши сама, а у меня голова больше не работает. Я сутки не спал.
О л я. Я тоже сутки не спала. Думай!
Т а р а с о в. Я думаю. (Бормочет про себя.) Совершенно котелок не варит.
О л я. Колечка, последнее напряжение.
Т а р а с о в. Смотри, я и так за сегодняшний день написал полное собрание сочинений. (Показывает на столе бумаги.)
О л я. Понимаю. Но надо.
Тарасов садится за стол и засыпает.
Проснись, Тарасов.
Т а р а с о в. А?
О л я. Ну!
Т а р а с о в. Погоди, сейчас. (Вскакивает, думает.) Есть. (Идет и будит машинистку.)
Машинистка вздрагивает, сердито поправляет
волосы, кладет руки на клавиши.
М а ш и н и с т к а. Ну?
Т а р а с о в.
Да здравствует Первое мая,
Наш праздник борьбы и труда!
"Борьбы и труда" - это тебя устраивает?
О л я. Хорошо. Теперь хорошо.
М а ш и н и с т к а. Все?
Т а р а с о в. Все.
Машинистка идет к дивану, ложится и засыпает.
Оля вынимает лист из машинки, идет к двери.
О л я (кричит). Вайнштейн!
Входит заспанный комсомолец Вайнштейн. Он в
самодельных шлепанцах, с наганом, в косоворотке, с
расстегнутым воротом. Оля дает ему лист.
О л я. В типографию! Немедленно!
Вайнштейн берет лист, чешет голову и, шлепая
самодельными туфлями, уходит. Роскошные банковские
часы шумят и бьют три раза.
Кушать хочешь? (Берет с подоконника кусок хлеба и солдатский бачок с похлебкой.)
Т а р а с о в. Спать хочу.
О л я. Ну, так спи.
Т а р а с о в. А ты?
О л я. И я.
Тарасов сгребает все свои рукописи, делает из
них подушку. И ложится на письменный стол. Оля
занавешивает бумажкой лампочку и ложится на этот же
стол головой в другую сторону. Пауза.
Тарасов?
Т а р а с о в. А?
О л я. Тебе не холодно?
Т а р а с о в. Немножко. А что?
О л я. Подожди. (Идет в угол, берет кучу лозунгов на кумачовых полотнищах и укрывает Тарасова.)
Т а р а с о в. Спасибо, Олечка. А тебе не холодно?
О л я (укладываясь и укрывая ноги своей кожаной курткой). У меня кожаное.
Оля вертится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Ц а р е в. Китаец?
К у б и с т (в восторге). Абсолютно! У вас точный глаз. Китайский рабочий. Кули. А они утверждают, что непонятно массам. А вот смотрите - вот этот? (Показывает на другую фигуру.)
Ц а р е в. Вроде бы...
К у б и с т. Вот, вот. Совершенно верно. Вы заметили, какой черный? Жженая кость. И курчавые волосы. Ну? Не-е-е...
Ц а р е в (нерешительно). Негр?
К у б и с т. Совершенно! Негр. А у того замечаете в руках что? Молоток и кувалда.
Ц а р е в. Молоток?.. Гм... Он у вас кто - кузнец?
К у б и с т. Верно! Кузнец. Понимаете: мы кузнецы, и дух наш молод!
Ц а р е в. Ну так что ж. Это все политически вполне правильно.
К у б и с т (с жаром). Спасибо! (Жмет Цареву руку.) Вопросов больше не имею. (Испепеляюще смотрит на реалиста.) Ну, теперь вы убедились, что кубизм - это единственно мыслимое революционное искусство? Вот и товарищ матрос может подтвердить.
Ц а р е в. Кубизм у тебя правильный.
Реалист бросается к Цареву.
Р е а л и с т. Идите сюда.
Реалист тащит Царева за рукав к своему плакату,
изображающему в реалистическом духе летящего вверх
тормашками Врангеля.
Что скажете?
Ц а р е в (смотрит на плакат и смеется). Ловко ты его обрисовал, гада! Правильный кубизм.
Р е а л и с т. Это не кубизм. Это - чистейший реализм!
Ц а р е в. Ага. Правильный реализм. Только тут еще надо какой-нибудь стих написать. Коля, где ты? Иди сюда. Видишь картину? Можешь сюда составить стих?
Тарасов подходит.
Р е а л и с т. Только что-нибудь, если можно, классическое.
Т а р а с о в. Классическое? Хорошо, можно классическое. (Лениво зевая.)
По небу полуночи Врангель летел,
И старую песню он пел.
Товарищ, барона бери на прицел,
Чтоб ахнуть барон не успел.
Ц а р е в (в восторге). А, чтоб тебя! Ну, Коля, ты золотой человек! (Жмет Тарасову руку.) Оля, ты все время плакала, что у тебя не хватает для агитации хорошо грамотных людей. Тарасов, иди сюда, познакомься с товарищем. Олей.
О л я. Мы знакомы.
Ц а р е в. Знаешь, что это за человек? Он тебе какой хочешь политический лозунг может застругать в рифму. Я его специально для тебя нашел и мобилизовал в первомайскую комиссию.
Т а р а с о в. Как это - "мобилизовал"?
Ц а р е в. Обыкновенно как. Ну и с тем, товарищи, до свидания. У меня еще делов выше головы. Мне еще надо сейфы экспроприировать.
Царев быстро пожимает всем руки.
(Тарасову.) Ты ее слушайся. (Уходит.)
Т а р а с о в. Это что же - выходит, что я мобилизован?
О л я. Всего на три-четыре дня, не больше. Ничего?
Т а р а с о в. Переживу. А что я должен делать?
О л я. Это мы сейчас поговорим. Пойдем. Здесь невозможный галдеж.
Т а р а с о в. Пойдем.
Тарасов и Оля идут по зале. По сравнению с
двухэтажными фигурами плакатов они кажутся
трогательно маленькими. Художник-реалист белой
краской выводит на своем плакате:
По небу полуночи Врангель летел
И старую песню он пел...
А я уже думал, что потерял вас навсегда.
О л я. А я вдруг нашлась. Вот видите, как хорошо.
Т а р а с о в. Теперь вы уже не фурия революции, и не мадонна Мурильо, и не фея Берилюна.
О л я. А кто же я?
Т а р а с о в. Вы просто Оля. Даже, если хотите, Олечка. Пожалуйте ручку. Я ее нежно поцелую в ладошку.
О л я. Товарищ Тарасов. (Краснеет, сердится. Строго.) Я вас призываю...
Т а р а с о в (в другом смысле, нежно). Я вас тоже призываю.
О л я. Ох, какой же вы пустой человек!
Одна из комнат губкома. На стенах - печатные
плакаты, портреты Ленина. За столом банкира сидит
Тарасов и пишет. Чуб на лоб. Вокруг масса исписанной
бумаги. Четвертка табаку. Тарасов зажигает цигарку
большой медной зажигалкой. Курит. Пишет. Ночь.
Туча сонного табачного дыма. В углу на громадном
ундервуде спит обессиленная работой машинистка.
Тарасов кончает писать, подходит к машинистке.
Т а р а с о в. Мадам, проснитесь. (Машинистка продолжает спать. Тарасов кричит ей в ухо.)
Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало!
Машинистка просыпается. Это немолодая женщина с
отекшим лицом. Она быстро поправляет волосы, сердито
смотрит на Тарасова и кладет руки на клавиши.
М а ш и н и с т к а. Ну?
Т а р а с о в (диктует с выражением).
Знамена цветут, проплывая,
Горит боевая звезда.
Да здравствует Первое мая
Сияющий праздник труда!
Машинистка быстро щелкает, после каждой строки
шумно переводя регистр, и звоночек машинки как бы
ставит ударение на каждой рифме.
Входит Оля с ворохом только что напечатанных
лозунгов. Она шатается от усталости, но пытается
держаться бодро.
О л я. Готово?
Т а р а с о в. Диктую.
О л я. А ну, дай посмотреть. (Заглядывает через плечо машинистки, читает про себя.) Хорошо. Диктуй дальше.
Т а р а с о в (машинистке, которая уже опять заснула). Мадам, встрепенитесь.
Машинистка вздрагивает, просыпается, сердито
поправляет волосы.
М а ш и н и с т к а. Ну?
Т а р а с о в.
Пусть враг не сдается упорный,
Но множатся наши полки.
Вздувайте, товарищи, горны,
В огне закаляйте клинки.
Машинистка стучит, Оля слушает.
О л я. Хорошо.
Т а р а с о в.
Знамена цветут, проплывая,
Горит боевая звезда.
О л я. Подожди. (Собирает морщины на лбу, думает.) А ну покажи, как у тебя дальше.
Тарасов показывает. Оля смотрит в рукопись.
Опять "сияющий праздник труда"?
Т а р а с о в. А что?
О л я. Пролетариат еще не победил. Это надо выделить.
Т а р а с о в. Я ж пишу - "боевая звезда".
О л я. Еще определеннее.
Т а р а с о в. Ну, так пиши сама, а у меня голова больше не работает. Я сутки не спал.
О л я. Я тоже сутки не спала. Думай!
Т а р а с о в. Я думаю. (Бормочет про себя.) Совершенно котелок не варит.
О л я. Колечка, последнее напряжение.
Т а р а с о в. Смотри, я и так за сегодняшний день написал полное собрание сочинений. (Показывает на столе бумаги.)
О л я. Понимаю. Но надо.
Тарасов садится за стол и засыпает.
Проснись, Тарасов.
Т а р а с о в. А?
О л я. Ну!
Т а р а с о в. Погоди, сейчас. (Вскакивает, думает.) Есть. (Идет и будит машинистку.)
Машинистка вздрагивает, сердито поправляет
волосы, кладет руки на клавиши.
М а ш и н и с т к а. Ну?
Т а р а с о в.
Да здравствует Первое мая,
Наш праздник борьбы и труда!
"Борьбы и труда" - это тебя устраивает?
О л я. Хорошо. Теперь хорошо.
М а ш и н и с т к а. Все?
Т а р а с о в. Все.
Машинистка идет к дивану, ложится и засыпает.
Оля вынимает лист из машинки, идет к двери.
О л я (кричит). Вайнштейн!
Входит заспанный комсомолец Вайнштейн. Он в
самодельных шлепанцах, с наганом, в косоворотке, с
расстегнутым воротом. Оля дает ему лист.
О л я. В типографию! Немедленно!
Вайнштейн берет лист, чешет голову и, шлепая
самодельными туфлями, уходит. Роскошные банковские
часы шумят и бьют три раза.
Кушать хочешь? (Берет с подоконника кусок хлеба и солдатский бачок с похлебкой.)
Т а р а с о в. Спать хочу.
О л я. Ну, так спи.
Т а р а с о в. А ты?
О л я. И я.
Тарасов сгребает все свои рукописи, делает из
них подушку. И ложится на письменный стол. Оля
занавешивает бумажкой лампочку и ложится на этот же
стол головой в другую сторону. Пауза.
Тарасов?
Т а р а с о в. А?
О л я. Тебе не холодно?
Т а р а с о в. Немножко. А что?
О л я. Подожди. (Идет в угол, берет кучу лозунгов на кумачовых полотнищах и укрывает Тарасова.)
Т а р а с о в. Спасибо, Олечка. А тебе не холодно?
О л я (укладываясь и укрывая ноги своей кожаной курткой). У меня кожаное.
Оля вертится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14