Игнат, скажем, иногда мог нагрубить, Маслову трудно было угодить, а Давиду, наоборот, что ни подашь — все съест без разбора, в облизну; Сомов — молчун, а Тошка уж очень балагур; перед Алексеем как-то робеешь, доктор всё-таки, а Ленька хоть и старается, скромничает, а знаменитость свою спрятать в себе не может. Все они хорошие ребята, как братья, и все же такого, как Валера, второго нет. «Походник без страха и упрёка»,-с уважением сказал о нем Алексей. Не образованию доктора, не уму его завидовал Петя, а тому, что ни с кем Валера так не разговаривает, как с Алексеем. Любят Валеру все, чистый и справедливый он человек, хотя большим начальником никогда не станет, потому что начальник, как сказал батя, должен, уметь обижать, а разве Валера кого-нибудь обидит? Петя понимал, что слово «обижать» у бати нельзя понимать слишком буквально, но про себя порадовался за Валеру. И не надо всем быть начальниками.
К тому же Петя не мог забыть, что именно Валера его нашёл и отличил среди многих.
Произошло это так. Гаврилов послал Никитина па швейную фабрику — выразить, от имени походников признательность за хорошую одежду. Валера выступил в клубе, рассказал про антарктические морозы, пингвинов, походы, а когда беседа закончилась, к докладчику подошёл худенький отрок с ясными глазами н, краснея от смущения, как девушка, представился:
— Я, извините, повар. Меня зовут Петя Задирако.
— Извиняю, — великодушно сказал Валера. — Ну и что?
— Вот вы рассказывали, что походники едят на обед по большой миске щей с мясом, бифштексов по две порции с гарниром, компота по две порции. А почему так много?
— Кто силён за столом, тот вообще силён, — пошутил Валера.
— Это, конечно, правильно, но не всегда, — подумав, возразил отрок. — Аристократы тоже много ели, особенно дичи и мяса, но ведь работали они мало.
— А ты по происхождению не аристократ? — с улыбкой поинтересовался Валера.
— Нет, — чистосердечно признался паренёк. — Я из детдома.
Обезоруженный Валера долго беседовал с Петей, удовлетворяя его любознательность, а при встрече доложил Гаврилову, что нашёл повара для очередного похода. Гаврилов поехал на фабрику и пообедал в столовой — понравилось. Встретился с Петей, поговорил с ним и, поражаясь скороспелости своего решения, предложил идти в экспедицию. Петя невероятно обрадовался и бросился обнимать Гаврилова, но вдруг помрачнел.
— А на меня не обидятся?
— За что?
— За то, что я столовую бросаю на произвол.
— Наоборот, будут гордиться, — заверил Гаврилов, проникаясь к отроку все большей симпатией. — Не каждая столовая, друг мой, посылает своего повара в Антарктиду.
С того разговора прошло пять лет и два похода. Но хотя Задирако считался уже опытным полярником, даже самые зелёные новички смотрели на него сверху вниз, настолько безобидным и беззащитным выглядел этот долговязый, худой и чудовищно доверчивый взрослый младенец.
Незадолго до начала первого похода Давид спросил у Пети:
— Гульфик получил?
— Какой гульфик?
— Вот тебе и на! — встревожился Давид. — Ну, мешочек из меха, надевается на это самое, чтобы не отморозить. Беги на склад, требуй у Спиридоныча, всем походникам положено.
Степан Спиридоныч, начальник склада, долго не мог понять, что от него требует повар, а сообразив, велел принести заявление с резолюцией заместителя начальника экспедиции Рогова. Петя написал под диктовку: «Прошу выдать положенный мне гульфик на гагачьем пуху. К сему — Задирако» — и понёс бумагу Рогову. Тот, вникнув, сказал, что гульфики кончились, и рекомендовал изготовить своими силами. Весь Мирный побывал в примыкавшей к медпункту комнате, где жили повара, чтобы своими глазами увидеть, как Петя шьёт гульфик. Радисты морзянкой сообщили о чудаке на другие станции, и эта история в один день облетела всю Антарктиду.
Когда походники уже вернулись с Востока, при Пете завели разговор, что, мол, с завтрашнего дня вводится такой порядок: в шесть тридцать утра каждый должен являться в кабинет Рогова и докладывать о своём самочувствии. Повозмущались бюрократизмом, но приказ есть приказ, нужно являться. Наутро в шесть тридцать Петя постучался в кабинет заместителя начальника экспедиции. Рогов ещё спал, и Петя постучал погромче, а получив разрешение войти, вошёл и доложил, что чувствует себя хорошо и готов приступить к выполнению своих обязанностей. Спросонья Рогов решил, что это продолжение сна, и что-то промычал. Но когда и на следующее утро повар его разбудил, чтобы доложить о своём хорошем самочувствии, Рогов запустил в него подушку.
Скоро, правда, над Петей подшучивать перестали, потому что он так легко всему верил, что розыгрыш терял спортивный интерес.
Рассказывать Петя не умел. Его окружали умные люди, знающие неизмеримо больше его и умеющие интересно подать свои знания. Петя с уважением их слушал, узнавал много нового для себя и радовался, что ему так повезло. Возвратившись после первой экспедиции домой, он, сбиваясь и путаясь, изложил свои впечатления, и у него получилось, что ничего особенного он не видел. И друзья, которые поначалу смотрели на него разинув рот, быстро осознали своё превосходство и рассказали о действительно интересных и важных вещах: о событиях в столовой, о новом директоре фабрики, который Рыбкину в подмётки не годится, и о прочем.
Когда выпадала свободная минутка и можно было беззаботно посидеть в кают-компании, Пете иногда хотелось поведать товарищам о главных событиях в его жизни. Но он боялся, что события эти покажутся слишком мелкими, что слушать его будут из вежливости, и поэтому молчал. А когда интересовались, спрашивали, то беспомощно улыбался и бормотал что-то маловразумительное. И постепенно все поняли, что в биографии повара не было сколько-нибудь важного и интересного, о чём стоило бы говорить.
А между тем таких событий, как полагал Петя, по крайней мере имелось три. О них, во всяком случае, он чаще всего вспоминал и порою, пытаясь в них разобраться, даже прибегал к благожелательной помощи Валеры.
Ни своих родителей, ни того, какими судьбами он оказался в детдоме, Петя не помнил. Где-то в памяти мелькали смутные воспоминания о женщине, лежавшей в постели, о множестве людей, заполнивших комнату, — и все. Детдом был хороший, и люди в нём работали хорошие, но всё равно, ложась спать, Петя всегда долго лежал с закрытыми глазами и мечтал, что вот-вот прибегут и скажут, что его нашли. Такие случаи бывали, на его памяти нашли двоих. Может, это были и ненастоящие родители, но те ребята считали, что настоящие, и радовались своей участи, потому что, как известно, самое большое счастье, доступное человеку, — это жить в семье.
И все же о своём детдоме Петя вспоминал с гордостью и любовью, с горячей благодарностью к воспитавшим его людям. Ибо каждый детдомовец, даже если его и не нашли, уверенно смотрел в будущее, знал: у него будет работа, дом и семья!
Много лет назад, ещё до войны, на большую швейную фабрику, находившуюся по соседству, назначили директором Григория Сергеевича Рыбкина, молодого выдвиженца из рабочих. Это был удивительный человек. Старые детдомовцы вспоминали, как он пришёл и сказал: «Кто это распустил слух, что у вас нет родителей? Голову ему оторвать мало, такому дураку. Мы, швейники, ваши родители, а вы наши сыновья и дочки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
К тому же Петя не мог забыть, что именно Валера его нашёл и отличил среди многих.
Произошло это так. Гаврилов послал Никитина па швейную фабрику — выразить, от имени походников признательность за хорошую одежду. Валера выступил в клубе, рассказал про антарктические морозы, пингвинов, походы, а когда беседа закончилась, к докладчику подошёл худенький отрок с ясными глазами н, краснея от смущения, как девушка, представился:
— Я, извините, повар. Меня зовут Петя Задирако.
— Извиняю, — великодушно сказал Валера. — Ну и что?
— Вот вы рассказывали, что походники едят на обед по большой миске щей с мясом, бифштексов по две порции с гарниром, компота по две порции. А почему так много?
— Кто силён за столом, тот вообще силён, — пошутил Валера.
— Это, конечно, правильно, но не всегда, — подумав, возразил отрок. — Аристократы тоже много ели, особенно дичи и мяса, но ведь работали они мало.
— А ты по происхождению не аристократ? — с улыбкой поинтересовался Валера.
— Нет, — чистосердечно признался паренёк. — Я из детдома.
Обезоруженный Валера долго беседовал с Петей, удовлетворяя его любознательность, а при встрече доложил Гаврилову, что нашёл повара для очередного похода. Гаврилов поехал на фабрику и пообедал в столовой — понравилось. Встретился с Петей, поговорил с ним и, поражаясь скороспелости своего решения, предложил идти в экспедицию. Петя невероятно обрадовался и бросился обнимать Гаврилова, но вдруг помрачнел.
— А на меня не обидятся?
— За что?
— За то, что я столовую бросаю на произвол.
— Наоборот, будут гордиться, — заверил Гаврилов, проникаясь к отроку все большей симпатией. — Не каждая столовая, друг мой, посылает своего повара в Антарктиду.
С того разговора прошло пять лет и два похода. Но хотя Задирако считался уже опытным полярником, даже самые зелёные новички смотрели на него сверху вниз, настолько безобидным и беззащитным выглядел этот долговязый, худой и чудовищно доверчивый взрослый младенец.
Незадолго до начала первого похода Давид спросил у Пети:
— Гульфик получил?
— Какой гульфик?
— Вот тебе и на! — встревожился Давид. — Ну, мешочек из меха, надевается на это самое, чтобы не отморозить. Беги на склад, требуй у Спиридоныча, всем походникам положено.
Степан Спиридоныч, начальник склада, долго не мог понять, что от него требует повар, а сообразив, велел принести заявление с резолюцией заместителя начальника экспедиции Рогова. Петя написал под диктовку: «Прошу выдать положенный мне гульфик на гагачьем пуху. К сему — Задирако» — и понёс бумагу Рогову. Тот, вникнув, сказал, что гульфики кончились, и рекомендовал изготовить своими силами. Весь Мирный побывал в примыкавшей к медпункту комнате, где жили повара, чтобы своими глазами увидеть, как Петя шьёт гульфик. Радисты морзянкой сообщили о чудаке на другие станции, и эта история в один день облетела всю Антарктиду.
Когда походники уже вернулись с Востока, при Пете завели разговор, что, мол, с завтрашнего дня вводится такой порядок: в шесть тридцать утра каждый должен являться в кабинет Рогова и докладывать о своём самочувствии. Повозмущались бюрократизмом, но приказ есть приказ, нужно являться. Наутро в шесть тридцать Петя постучался в кабинет заместителя начальника экспедиции. Рогов ещё спал, и Петя постучал погромче, а получив разрешение войти, вошёл и доложил, что чувствует себя хорошо и готов приступить к выполнению своих обязанностей. Спросонья Рогов решил, что это продолжение сна, и что-то промычал. Но когда и на следующее утро повар его разбудил, чтобы доложить о своём хорошем самочувствии, Рогов запустил в него подушку.
Скоро, правда, над Петей подшучивать перестали, потому что он так легко всему верил, что розыгрыш терял спортивный интерес.
Рассказывать Петя не умел. Его окружали умные люди, знающие неизмеримо больше его и умеющие интересно подать свои знания. Петя с уважением их слушал, узнавал много нового для себя и радовался, что ему так повезло. Возвратившись после первой экспедиции домой, он, сбиваясь и путаясь, изложил свои впечатления, и у него получилось, что ничего особенного он не видел. И друзья, которые поначалу смотрели на него разинув рот, быстро осознали своё превосходство и рассказали о действительно интересных и важных вещах: о событиях в столовой, о новом директоре фабрики, который Рыбкину в подмётки не годится, и о прочем.
Когда выпадала свободная минутка и можно было беззаботно посидеть в кают-компании, Пете иногда хотелось поведать товарищам о главных событиях в его жизни. Но он боялся, что события эти покажутся слишком мелкими, что слушать его будут из вежливости, и поэтому молчал. А когда интересовались, спрашивали, то беспомощно улыбался и бормотал что-то маловразумительное. И постепенно все поняли, что в биографии повара не было сколько-нибудь важного и интересного, о чём стоило бы говорить.
А между тем таких событий, как полагал Петя, по крайней мере имелось три. О них, во всяком случае, он чаще всего вспоминал и порою, пытаясь в них разобраться, даже прибегал к благожелательной помощи Валеры.
Ни своих родителей, ни того, какими судьбами он оказался в детдоме, Петя не помнил. Где-то в памяти мелькали смутные воспоминания о женщине, лежавшей в постели, о множестве людей, заполнивших комнату, — и все. Детдом был хороший, и люди в нём работали хорошие, но всё равно, ложась спать, Петя всегда долго лежал с закрытыми глазами и мечтал, что вот-вот прибегут и скажут, что его нашли. Такие случаи бывали, на его памяти нашли двоих. Может, это были и ненастоящие родители, но те ребята считали, что настоящие, и радовались своей участи, потому что, как известно, самое большое счастье, доступное человеку, — это жить в семье.
И все же о своём детдоме Петя вспоминал с гордостью и любовью, с горячей благодарностью к воспитавшим его людям. Ибо каждый детдомовец, даже если его и не нашли, уверенно смотрел в будущее, знал: у него будет работа, дом и семья!
Много лет назад, ещё до войны, на большую швейную фабрику, находившуюся по соседству, назначили директором Григория Сергеевича Рыбкина, молодого выдвиженца из рабочих. Это был удивительный человек. Старые детдомовцы вспоминали, как он пришёл и сказал: «Кто это распустил слух, что у вас нет родителей? Голову ему оторвать мало, такому дураку. Мы, швейники, ваши родители, а вы наши сыновья и дочки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57