В ответ Таня заявила, что не может лишить свое дорогое, беззащитное дитя материнской заботы. А Кока, лишенный на десять минут материнской заботы, использовал эту передышку исключительно продуктивно. Он разыскал шляпу гостя и при помощи ножниц разделил ее на две совершенно равные части. Главный механик с пеной у рта доказывал нам, что шляпа была новая, велюровая и стоила десять рублей. Мы согласились, что потерять такую шляпу, по-видимому, неприятно.
Что же делать? Николай подписался на журнал «Работница», мы устраивали диспуты и произносили речи.
Все это производило на Таню не большее впечатление, чем на глухого — трели жаворонка.
Тогда мы решили ввести в бой последний резерв: Коку. Здесь следует заметить, что Таня панически боялась чужих детей. Она называла их не иначе как «носители бацилл». Не успеет Кока запустить свои пальцы в волосы «носителя бацилл», как Таня тащит его домой и подвергает такой дезинфекции, словно ее дитя побывало в холерном бараке. Неудивительно, что слово «детсад» в ее устах звучало как «Голгофа».
Итак, вся надежда была на Коку. Я пришел к Тане и сказал, что хочу пройтись с Кокой по бульвару. Таня разрешила, сто раз напомнив, какое сокровище она мне доверяет. Главное — это держать Коку подальше от испорченных, невоспитанных мальчишек, которые могут дурно повлиять на его характер. Эти мальчики учат Коку словам, от которых темнеет в глазах. Так, недавно он сказал почтенному, уважаемому гостю: «Ты, дядя, нализался как пьяная скотина!»
Я вытащил сокровище из-под кровати, заткнул ему рот горстью конфет и повел прямо к детсаду. Я сознавал, что несу большую ответственность за здоровье «испорченных мальчишек», которых Кока встретит на своем пути, но мне уж очень хотелось, чтобы он проникся духом коллективизма.
Через решетчатую ограду Кока наблюдал, как детишки прыгали, визжали, извивались в ящиках с песком и всеми силами сводили воспитательниц с ума. Это ему так понравилось, что он едва не сломал ограду, стремясь возглавить эту компанию. Я заверил его, что если он попадет в детсад, то наверняка будет самым главным в этом клубке маленьких, веселых и здоровых чертенят. Кроме того, если мама пустит его в детсад, я дам ему сломать свой будильник. Когда я привел Коку домой, он уже представлял собой снаряд, до отказа начиненный динамитом.
Благоразумие мне подсказывало, что Тане на глаза попадаться нельзя. Каждое утро Николай с упоением рассказывал о все новых последствиях моей диверсии. Кока поставил ультиматум: или его пустят в детсад, где он уже «выбран атаманом», или квартиру постигнет неслыханное разрушение. В качестве аванса он швырнул в мусоропровод Танину пудру и воскликнул при этом буквально следующее: «Ты, мамка, иди работать, нечего тебе лодыря гонять!»
А когда я через Николая передал Коке, что в случае успеха дам ему сломать еще и бинокль, Кока начал истребительную войну. Таня капитулировала, и через неделю Кока был уже признанным вожаком целой армии проказников.
И все сразу стало на свое место. Главный механик, которому мы купили новую шляпу, снова посетил Таню, и теперь она работает на заводе. Девице с ястребиным носом она сказала, что я ее недостоин.
Коку в детском саду обуздали, и страшная жажда разрушения сменилась у него обычной любознательностью.
А мы с Николаем работаем, курим, спорим, станок скоро будет готов. Будильник и бинокль Кока сломал давно. Но, честное слово, мне их не жаль. Совсем не жаль!
ЗНАМЕНИТЫЙ ЗЕМЛЯК
Самая непринужденная, откровенная и содержательная беседа начинается тогда, когда собираются бывшие однокашники. Здесь ни у кого нет отчества, есть только имена — Мишка, Гришка, Витька, Галка. Здесь нет званий, должностей, заслуг и регалий — все равны, как в бане. Упаси бог кому-нибудь в такой компании зазнаться! Засмеют, ударят по носу морально и прижмут его физически.
Итак, собрались однокашники. С того времени как они в последний раз тряслись на экзаменах, прошло всего несколько лет, и сегодня самой солидной должностью может похвастаться Гришка Федоров — он председатель сельсовета; самым большим чином — Женька Буркин, лейтенант милиции, и самой почетной наградой — хирург Петька Захаркин, награжденный медалью «За спасение утопающих» (он спас во время ледохода корову).
— Ребята, — сказал председатель Гришка, — наша честь поставлена на карту. Жителям нашего населенного пункта вообще и нам в частности нанесена увесистая пощечина. Как работник выборного органа, готов заверить свое заявление государственной печатью.
— Кто же это сделал? — подскочив на стуле, воскликнул милиционер Женька.
— Да, да, кто? — возмущенно загалдели остальные.
— Спокойствие, — поднимая руку, сказал председатель Гришка, — сейчас все будет ясно, как говорит наш коновал Петька, вскрывая больного, словно консервную банку. Я не буду томить высокое собрание. Сегодня утром останавливает меня соседка, бывшая учительница Прасковья Ивановна, и просит прочитать ей письмо от племянника, так как она разбила очки. Помните Костю Ежевикина? Так он приезжает.
— Ну и что? — недоуменно спросил милиционер Женька. — Прикажешь по этому поводу организовать почетный караул?
Завклубом Симка-Серафимка пожала плечами, давая понять, что она разделяет недоумение предыдущего оратора. И лишь хирург Петька более или менее живо реагировал на эту новость.
— Будет любопытно взглянуть на его левую руку, — сказал он, морща лоб. — Помнится, лет пять назад у него был прелестный вывих локтевого сустава с ограничением подвижности… Кстати, Костя окончил свое театральное училище, кто знает?
— Да, да, — обрадовалась Симка-Серафимка, — ведь он артист! Он даже снимался, мне кто-то рассказывал. Вот здорово, нужно будет пригласить его в наш клуб!
— Артист? — с уважением переспросил Женька. — О, смотри ты!
— Погодите, — председатель Гришка — поморщился. — Что за восторги? Можно подумать, что в село Кашурино приезжает на гастроли миланский театр «Ла Скала». Могу вас огорчить: миланцев у нас кто-то по дороге перехватил. Кажется, Париж. А приезжает к нам киноартист Костя Ежевикин, известный по картине… По какой картине? Никто не знает? Плохо. Впрочем, я тоже не знаю. Вроде бы в каком-то фильме Костя играл толпу. Однако вот что пишет наш приятель, эту цитату я запомнил дословно: «…поэтому возникла возможность на недельку приехать. Приеду уже не как студент, тетушка Прасковья, а как артист, известный в широких кинокругах, со своим творческим почерком. Впрочем, я не удивлюсь, если в вашей глухомани о моем творчестве никто и не слыхивал: свиноферма, несмотря на свою полезность, очень далека от искусства. Однако устал от столичной суеты и хочу отдохнуть. Боюсь только, что бывшие однокашники уж очень будут досаждать своей компанией: ведь каждому хочется погреться в лучах чужой славы…»
— Ну и дворняга же! — возмутился милиционер Женька. — Всех облаял! Он всегда был хвастун, но чтобы так…
— Прошу занести в протокол, — обратился председатель Гришка к Симке-Серафимке, — что кинозвезда Константин Сидорович Ежевикин, обладающий творческим почерком, квалифицирован как дворняга. Товарищи, прошу понять, нам оказывают честь. Устав от суеты, к нам приезжает гость, известный в кинокругах. Не как Чаплин или Брижит Бардо, но все-таки известный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Что же делать? Николай подписался на журнал «Работница», мы устраивали диспуты и произносили речи.
Все это производило на Таню не большее впечатление, чем на глухого — трели жаворонка.
Тогда мы решили ввести в бой последний резерв: Коку. Здесь следует заметить, что Таня панически боялась чужих детей. Она называла их не иначе как «носители бацилл». Не успеет Кока запустить свои пальцы в волосы «носителя бацилл», как Таня тащит его домой и подвергает такой дезинфекции, словно ее дитя побывало в холерном бараке. Неудивительно, что слово «детсад» в ее устах звучало как «Голгофа».
Итак, вся надежда была на Коку. Я пришел к Тане и сказал, что хочу пройтись с Кокой по бульвару. Таня разрешила, сто раз напомнив, какое сокровище она мне доверяет. Главное — это держать Коку подальше от испорченных, невоспитанных мальчишек, которые могут дурно повлиять на его характер. Эти мальчики учат Коку словам, от которых темнеет в глазах. Так, недавно он сказал почтенному, уважаемому гостю: «Ты, дядя, нализался как пьяная скотина!»
Я вытащил сокровище из-под кровати, заткнул ему рот горстью конфет и повел прямо к детсаду. Я сознавал, что несу большую ответственность за здоровье «испорченных мальчишек», которых Кока встретит на своем пути, но мне уж очень хотелось, чтобы он проникся духом коллективизма.
Через решетчатую ограду Кока наблюдал, как детишки прыгали, визжали, извивались в ящиках с песком и всеми силами сводили воспитательниц с ума. Это ему так понравилось, что он едва не сломал ограду, стремясь возглавить эту компанию. Я заверил его, что если он попадет в детсад, то наверняка будет самым главным в этом клубке маленьких, веселых и здоровых чертенят. Кроме того, если мама пустит его в детсад, я дам ему сломать свой будильник. Когда я привел Коку домой, он уже представлял собой снаряд, до отказа начиненный динамитом.
Благоразумие мне подсказывало, что Тане на глаза попадаться нельзя. Каждое утро Николай с упоением рассказывал о все новых последствиях моей диверсии. Кока поставил ультиматум: или его пустят в детсад, где он уже «выбран атаманом», или квартиру постигнет неслыханное разрушение. В качестве аванса он швырнул в мусоропровод Танину пудру и воскликнул при этом буквально следующее: «Ты, мамка, иди работать, нечего тебе лодыря гонять!»
А когда я через Николая передал Коке, что в случае успеха дам ему сломать еще и бинокль, Кока начал истребительную войну. Таня капитулировала, и через неделю Кока был уже признанным вожаком целой армии проказников.
И все сразу стало на свое место. Главный механик, которому мы купили новую шляпу, снова посетил Таню, и теперь она работает на заводе. Девице с ястребиным носом она сказала, что я ее недостоин.
Коку в детском саду обуздали, и страшная жажда разрушения сменилась у него обычной любознательностью.
А мы с Николаем работаем, курим, спорим, станок скоро будет готов. Будильник и бинокль Кока сломал давно. Но, честное слово, мне их не жаль. Совсем не жаль!
ЗНАМЕНИТЫЙ ЗЕМЛЯК
Самая непринужденная, откровенная и содержательная беседа начинается тогда, когда собираются бывшие однокашники. Здесь ни у кого нет отчества, есть только имена — Мишка, Гришка, Витька, Галка. Здесь нет званий, должностей, заслуг и регалий — все равны, как в бане. Упаси бог кому-нибудь в такой компании зазнаться! Засмеют, ударят по носу морально и прижмут его физически.
Итак, собрались однокашники. С того времени как они в последний раз тряслись на экзаменах, прошло всего несколько лет, и сегодня самой солидной должностью может похвастаться Гришка Федоров — он председатель сельсовета; самым большим чином — Женька Буркин, лейтенант милиции, и самой почетной наградой — хирург Петька Захаркин, награжденный медалью «За спасение утопающих» (он спас во время ледохода корову).
— Ребята, — сказал председатель Гришка, — наша честь поставлена на карту. Жителям нашего населенного пункта вообще и нам в частности нанесена увесистая пощечина. Как работник выборного органа, готов заверить свое заявление государственной печатью.
— Кто же это сделал? — подскочив на стуле, воскликнул милиционер Женька.
— Да, да, кто? — возмущенно загалдели остальные.
— Спокойствие, — поднимая руку, сказал председатель Гришка, — сейчас все будет ясно, как говорит наш коновал Петька, вскрывая больного, словно консервную банку. Я не буду томить высокое собрание. Сегодня утром останавливает меня соседка, бывшая учительница Прасковья Ивановна, и просит прочитать ей письмо от племянника, так как она разбила очки. Помните Костю Ежевикина? Так он приезжает.
— Ну и что? — недоуменно спросил милиционер Женька. — Прикажешь по этому поводу организовать почетный караул?
Завклубом Симка-Серафимка пожала плечами, давая понять, что она разделяет недоумение предыдущего оратора. И лишь хирург Петька более или менее живо реагировал на эту новость.
— Будет любопытно взглянуть на его левую руку, — сказал он, морща лоб. — Помнится, лет пять назад у него был прелестный вывих локтевого сустава с ограничением подвижности… Кстати, Костя окончил свое театральное училище, кто знает?
— Да, да, — обрадовалась Симка-Серафимка, — ведь он артист! Он даже снимался, мне кто-то рассказывал. Вот здорово, нужно будет пригласить его в наш клуб!
— Артист? — с уважением переспросил Женька. — О, смотри ты!
— Погодите, — председатель Гришка — поморщился. — Что за восторги? Можно подумать, что в село Кашурино приезжает на гастроли миланский театр «Ла Скала». Могу вас огорчить: миланцев у нас кто-то по дороге перехватил. Кажется, Париж. А приезжает к нам киноартист Костя Ежевикин, известный по картине… По какой картине? Никто не знает? Плохо. Впрочем, я тоже не знаю. Вроде бы в каком-то фильме Костя играл толпу. Однако вот что пишет наш приятель, эту цитату я запомнил дословно: «…поэтому возникла возможность на недельку приехать. Приеду уже не как студент, тетушка Прасковья, а как артист, известный в широких кинокругах, со своим творческим почерком. Впрочем, я не удивлюсь, если в вашей глухомани о моем творчестве никто и не слыхивал: свиноферма, несмотря на свою полезность, очень далека от искусства. Однако устал от столичной суеты и хочу отдохнуть. Боюсь только, что бывшие однокашники уж очень будут досаждать своей компанией: ведь каждому хочется погреться в лучах чужой славы…»
— Ну и дворняга же! — возмутился милиционер Женька. — Всех облаял! Он всегда был хвастун, но чтобы так…
— Прошу занести в протокол, — обратился председатель Гришка к Симке-Серафимке, — что кинозвезда Константин Сидорович Ежевикин, обладающий творческим почерком, квалифицирован как дворняга. Товарищи, прошу понять, нам оказывают честь. Устав от суеты, к нам приезжает гость, известный в кинокругах. Не как Чаплин или Брижит Бардо, но все-таки известный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33