Я заметил, что, как только дело пошло к трем часам ночи,
он стал проявлять признаки какого-то
беспокойства. И кое
с кем начинал о чем-то заговаривать, причем, сколько я понимаю, в
тумане и дыму получал твердые отказы. Я, погрузившись в кресло у
письменного стола, пил кофе, не понимая, почему мне щемило душу и
почему Париж вдруг представился каким-то скучным, так что даже и
побывать в нем вдруг перестало хотеться.
И тут надо мною склонилось широкое лицо с круглейшими очками.
Это был Агап>енов.
- Максудов? - спросил он.
- Да.
- Слышал, слышал, - сказал Агап>енов. - Рудольфи говорил. Вы,
говорят, роман напечатали?
- Да.
- Здоровый роман, говорят. Ух, Максудов! - вдруг зашептал
Агап>енов, подмигивая, - обратите внимание на этот персонаж...
Видите?
- Это - с бородой?
- Он, он, деверь мой.
- Писатель? - спросил я, изучая Василия Петровича, который,
улыбаясь тревожно-ласковой улыбкой, пил
коньяк.
- Нет! Кооператор из Тетюшей... Максудов, не теряйте
времени, - шептал Агап>енов, - жалеть будете. Такой тип поразительный!
Вам в ваших работах он необходим. Вы из него в одну ночь можете
настричь десяток рассказов и каждый выгодно продадите. Ихтиозавр,
бронзовый век! Истории рассказывает потрясающе! Вы представляете,
чего он там в своих Тетюшах насмотрелся. Ловите его, а то другие
перехватят и изгадят.
Василий Петрович, почувствовав, что речь идет о нем,
улыбнулся еще тревожнее и выпил.
- Да самое лучше... Идея! - хрипел Агап>енов. - Я вас сейчас
познакомлю... Вы холостой? - тревожно спросил
Агап>енов.
- Холостой... - сказал я, выпучив глаза на
Агап>енова.
Радость выразилась на лице Агап>енова.
- Чудесно! Вы познакомитесь, и ведите вы его к себе ночевать!
Идея! У вас диван какой-нибудь есть? На диване он заснет, ничего ему
не сделается. А через два дня он уедет.
Вследствие ошеломления я не нашелся ничего ответить, кроме
одного:
- У меня один диван...
- Широкий? - спросил тревожно Агап>енов.
Но тут я уже немного пришел в себя. И очень вовремя, потому
что Василий Петрович уж начал ерзать с явной готовностью
познакомиться, а Агап>енов начал меня тянуть за
руку.
- Простите, - сказал я, - к сожалению, ни в каком случае не
могу его взять. Я живу в проходной комнате в чужой квартире, а за
ширмой спят дети хозяйки (я хотел добавить еще, что у них скарлатина,
потом решил, что это лишнее нагромождение лжи, и все-таки добавил)...
и у них скарталина.
- Василий! - вскричал Агап>енов, - у тебя была
скарлатина?
Сколько раз в жизни мне приходилось слышать слово
"интеллигент" по своему адресу. Не спорю, я, может быть, и заслужил
это печальное название. Но тут я все же собрал силы и, не успел
Василий Петрович с молящей улыбкой ответить: "Бы..." - как я твердо
сказал Агап>енову:
- Категорически отказываюсь взять его. Не
могу.
- Как-нибудь, - тихо шепнул Агап>енов, - а?
- Не могу.
Агап>енов повесил голову, пожевал
губами.
- Но, позвольте, он же к вам приехал? Где же он
остановился?
- Да у меня и остановился, черт его возьми, - сказал тоскливо
Агап>енов.
- Ну, и...
- Да теща ко мне с сестрой приехала сегодня, поймите, милый
человек, а тут китаец еще... И носит их черт, - внезапно добавил
Агап>енов, - этих деверей. Сидел бы в Тетюшах...
И тут Агап>енов ушел от меня.
Смутная тревога овладела мною почему-то, и, не прощаясь ни с
кем, кроме Конкина, я покинул квартиру.
Глава 6. КАТАСТРОФА
Да, эта глава будет, пожалуй, самой короткой. На рассвете я
почувствовал, что по спине моей прошел озноб. Потом он повторился. Я
скорчился и влез под одеяло с головой, стало легче, но только на
минуту. Вдруг сделалось жарко. Потом опять холодно, и до того, что
зубы застучали. У меня был термометр. Он показал 38,8. Стало быть, я
заболел.
Совсем под утро я попытался
заснуть и до сих пор помню это утро. Только что закрою глаза, как ко
мне наклоняется лицо в очках и бубнит: "Возьми", а я повторяю только
одно: "Нет, не возьму". Василий Петрович не то снился, не то
действительно поместился в моей комнате, причем ужас заключался в
том, что он наливал коньяк себе, а пил его я. Париж стал совершенно
невыносим. Гранд-Опера, а в ней кто-то показывает кукиш. Сложит,
покажет и спрячет опять. Сложит, покажет.
- Я хочу сказать правду, - бормотал я, когда день уже разлился
за драной нестираной шторой, - полную правду. Я вчера видел новый мир,
и этот мир мне был противен. Я в него не пойду. Он - чужой мир.
Отвратительный мир! Надо держать это в полном секрете,
т-сс!
Губы мои высохли как-то необыкновенно быстро. Я, неизвестно
зачем, положил рядом с собою книжку журнала; с целью читать, надо
полагать. Но ничего не прочел. Хотел поставить еще раз термометр, но
не поставил. Термометр лежит рядом на стуле, а мне за ним почему-то
надо идти куда-то. Потом стал совсем забываться. Лицо моего
сослуживца из "Пароходства" я помню, а лицо доктора расплылось.
Словом, это был грипп. Несколько дней я проплавал в жару, а потом
температура упала. Я перестал видеть Шан-Зелизе, и никто не плевал на
шляпку, и Париж не растягивался на сто верст.
Мне захотелось есть, и добрая соседка, жена мастера, сварила
мне бульон. Я его пил из чашки с отбитой ручкой, пытался читать свое
собственное сочинение, но читал строк по десяти и оставлял это
занятие.
На двенадцатый примерно день я был здоров. Меня удивило то,
что Рудольфи не навестил меня, хотя я и написал ему записку, чтобы он
пришел ко мне.
На двенадцатый день я вышел из дому, пошел в "Бюро
медицинских банок" и увидел на нем большой замок. Тогда я сел в
трамвай и долго ехал, держась за раму от слабости и дыша на замерзшее
стекло. Приехал туда, где жил Рудольфи. Позвонил. Не открывают. Еще
раз позвонил. Открыл старичок и поглядел на меня с
отвращением.
- Рудольфи дома?
Старичок посмотрел на носки своих ночных туфель и
ответил:
- Нету его.
На мои вопросы - куда он девался, когда будет, и даже на
нелепый вопрос, почему замок висит на "Бюро", стари
к как-то мялся, осведомился, кто я таков. Я объяснил все, даже про
роман рассказал. Тогда старичок сказал:
- Он уехал в Америку неделю тому
назад.
Можете убить меня, если я знаю, куда девался Рудольфи и
почему.
Куда девался журнал, что произошло с "Бюро", какая Америка,
как он уехал, не знаю и никогда не узнаю. Кто таков старичок, черт
его знает!
Под влиянием слабости после гриппа в истощенном моем мозгу
мелькнула даже мысль, что не видел ли я во сне все - то есть и самого
Рудольфи, и напечатанный роман, и Шан-Зелизе, и Василия Петровича, и
ухо, распоротое гвоздем. Но по приезде домой я нашел у себя девять
голубых книжек. Был напечатан роман. Был. Вот он.
Из напечатавшихся в книжке я, к сожалению, не знал никого.
Так что ни у кого не мог и справиться о
Рудольфи.
Съездив еще раз в "Бюро", я убедился, что никакого бюро там
уже нет, а есть кафе со столиками, покрытыми
клеенкой.
Нет, вы объясните мне, куда девались несколько сот книжек?
Где они?
Такого загадочного случая, как с этим романом и Рудольфи,
никогда в моей жизни не было.
Глава 7.
Самым разумным в таких странных обстоятельствах представлялось
просто все это забыть и перестать думать о Рудольфи, и об
исчезновении вместе с ним и номера журнала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39