Они не переставая следят, чтобы вы не сачковали, и чуть что, сразу начинают ныть. Они слишком серьезно относятся к себе и к своей работе и вечно со всеми соревнуются на предмет добросовестности. Они прямо из себя выходят, когда, оглянувшись, вдруг обнаруживают, что конкуренты и соперники все как один смылись в паб или стоят толпой перед зеркалом, пририсовывая себе черными маркерами усы на мексиканско-бандитский манер. Им ненавистна усталость ("я-то-тут-при-чем-отвалите-срочно-все"), которая охватывает большинство из нас после десяти лет, проведенных на рабочем месте. Им непонятно такое отношение ко времени, непонятно это мелкое воровство. И работают они недавно.
Ведь, согласитесь, стоит только парню родиться, и ему с первого же дня начинают говорить про работу: "Давай, приятель, и не рыпайся!" Сколько бы вам ни было лет по выходе из школы – шестнадцать, восемнадцать, двадцать один или двадцать восемь (яйцеголовые могут сколько угодно оттягивать это мгновение, но и им никуда не деться), – в конце всех ждет работа в каком-нибудь изматывающем душу месте: офисе, фабрике или в поле. Восемь часов в день, пока не состаритесь. А уж тогда... Только тогда вам разрешат остаться дома и трепаться о том, какой потрясающей жизнью вы жили последние пятьдесят лет, полируя бамперы машин, да, и нарежьте мне бланманже, будьте добры, а то у меня руки немного того...
А вот женщины еще только начинают осваивать "серьезную", на полный рабочий день службу. Им еще не открылась вся мерзость такого времяпрепровождения. Кроме того, нравится вам это или нет, у них всегда есть за душой "вечное" разрешение на отгул, хотя вы наверняка окрестите меня крайне правым шовинистом за само упоминание об этом. Когда пройдет радость новизны и Дженнифер надоест посылать мне по шестнадцать напоминаний в день, ей просто нужно будет с кем-нибудь переспать, и... "прощай, работа", "привет, кофе по утрам и прогулки в парке". А также: "Дорогой, по дороге с работы, будь добр, купи удлинитель. Я хочу переставить телевизор в сад". Таковы факты. Женщины могут и рожают детей. А мужчины – нет. Если бы мужчины могли, я бы стоял сейчас, наклонившись над столом, и Хассим показал бы все, на что он способен, – пистолет там у него или не пистолет. Вот мы и вернулись к моему утверждению и Сьюзиному крючкотворству.
Как я уже говорил, ее раздражал наш маленький мозговой центр, ей претила сама мысль о такой потере времени. Откуда здесь взяться большому, истосковавшемуся по нашей любви негру с пистолетом? Так почему же нам неймется, и мы неизбежно пять дней в неделю обсуждаем эту тему? От непонимания у нее начинали кипеть мозги. Само по себе это было неплохо, особенно с точки зрения Дона. Он вел невыносимо жалкую борьбу с женщиной, превратившей последние несколько лет его жизни в одно большое унижение. А почему она превратила последние несколько лет его жизни в одно большое унижение? Я уже объяснял. Потому что она была сукой. Сукам так и положено себя вести. Мы все это знаем. Возможно, сам Дон здесь ни при чем, просто он парень, а она – склочная старая сука. Не могу говорить наверняка, но готов побиться об заклад, что с ней плохо обращались, а расплачивался за все – Дон. Не очень-то мило, не очень-то честно со стороны Сьюзи. А она и не была ни честной, ни милой! Она была сукой. Картина ясна?
– В один прекрасный день мы придем, а вы тут валяетесь в обнимку по всей комнате... – припечатала нас Сьюзи.
– Людям, живущим в стеклянных домах, не стоит швыряться камнями, – осадил ее Толстый Пол, а потом добавил: – Особенно лесбиянкам вроде тебя – ты ведь занималась этим с другими бабами.
– Ну наконец-то! Я очень довольна своей сексуальной жизнью, благодарю. Похоже, я тут такая одна-единственная. Потому что вы все – унылое стадо пидорасов!
– Ты остановись на чем-нибудь одном! Или мы стадо расистов, или стадо гомосеков! Вряд ли мы можем быть и теми, и другими, – сказал Дон.
– Ты сделал те страницы? – огрызнулась Сьюзи, демонстрируя свою власть и давая понять, что недовольна участием Дона в общей беседе.
Дон не ответил. Он на мгновение задержал на ней взгляд, потом скрипнул зубами и вернулся к работе. Он не ответил на вопрос, хотя Сьюзи ответ и не требовался – ей лишь нужно было поставить его на колени. Все мы это видели и переживали за Дона.
Вернувшийся из туалета Пэдди, который, единственный из нас, занимал равное с ней положение, спросил у Сьюзи, почему она вечно делает втык Дону, а Хейзл все сходит с рук.
– Спите вы вместе, что ли? Если да, то не надо этого так выпячивать!
Хейзл, которая до сих пор оставалась более или менее в стороне, принялась все отрицать.
– Как можно быть такими любопытными! Конечно, нет, придурок несчастный! Чего вы все до меня докопались? Я вам ни слова не сказала, каждый раз одно и то же, онанисты недоразвитые...
Она разорялась еще некоторое время, а я не мог не заметить уязвленного выражения на лице Сьюзи, для которой такая бурная реакция выглядела хуже пощечины. Этого-то Пэдди, судя по всему, и добивался.
– ... трахайтесь сколько влезет, а меня увольте! – не унималась Хейзл, словно от этого зависела вся ее жизнь.
Так-так, что-то там должно быть. Я решил при случае попытаться и все у Хейзл выведать (при помощи алкоголя, когда она зайдет в паб).
– Эй, что-то тут не так! – сказал Пэдди. – Я-то не против. Как говорится, живи сам и дай жить другим. Будь я бабой, я бы, возможно, тоже стал лесбиянкой.
– Я не лесбиянка! – настаивала Хейзл.
– Как и я, – откликнулась Сьюзи.
– Ну ладно, бисексуалка. Какая разница?
– Разница есть. Я не то и не другое – я просто сплю с кем хочу. Зачем исключать из своей постели половину населения?
– Я так и понял, – перебил ее Мэтт.
– Знаете, на вас жалко смотреть! Как с такими узкими взглядами можно работать в порнографии?! Чем вы лучше тех идиотов на стройках и фабриках? Самые настоящие консервативные неандертальцы! – говорила нам Сьюзи. – Интересно узнать, что такого страшного в том, чтобы переспать с другим мужчиной? Только без всяких там пистолетов и миллионов.
– Отвали... – сказал Пэдди, закуривая.
– Да почему? Почему "отвали"? Вы хоть задумывались, как это? Я серьезно! Задумывались? Вам что, совсем неинтересно? Хоть чуть-чуть?
– Ни капельки, – ответил Мэтт, которому вторило всеобщее "исключено!".
– Как вы можете знать, что вам это не нравится, если вы ни разу не пробовали?
– Это вам, лесбиянкам, хорошо. То есть, извините, не лесбиянкам, а би-как-вас-там. Вы только почем зря друг дружку вылизываете, а нам будут вставлять в задницу большой-пребольшой... Да-да, он самый, – объяснил Пэдди.
– Ага, большой и черный! – крикнул я со своего места.
– Ну и что? У мужчин там главная эрогенная зона. Попробуйте, и вам обязательно понравится.
– Говоришь со знанием дела, да? – спросил Пэдди.
– У нас не так. Главная эрогенная зона у женщин находится в другом месте.
– Хорошо устроились! – сказал Мэтт. – Значит, пока мы все запасаемся снадобьями от боли в жопе и утираем слезы, вас где-то там, среди полей, нежно похлопывают по локтю.
– Это вовсе не так больно, – подняла голову Мэри.
– Мэри, ты ведь не...
Джеки даже выговорить не могла столь ужасное предположение.
– Ага, обожаю. А что, ты ни разу не пробована?
– Не пробовала и не собираюсь. Какой ужас! У этого места совсем другое предназначение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Ведь, согласитесь, стоит только парню родиться, и ему с первого же дня начинают говорить про работу: "Давай, приятель, и не рыпайся!" Сколько бы вам ни было лет по выходе из школы – шестнадцать, восемнадцать, двадцать один или двадцать восемь (яйцеголовые могут сколько угодно оттягивать это мгновение, но и им никуда не деться), – в конце всех ждет работа в каком-нибудь изматывающем душу месте: офисе, фабрике или в поле. Восемь часов в день, пока не состаритесь. А уж тогда... Только тогда вам разрешат остаться дома и трепаться о том, какой потрясающей жизнью вы жили последние пятьдесят лет, полируя бамперы машин, да, и нарежьте мне бланманже, будьте добры, а то у меня руки немного того...
А вот женщины еще только начинают осваивать "серьезную", на полный рабочий день службу. Им еще не открылась вся мерзость такого времяпрепровождения. Кроме того, нравится вам это или нет, у них всегда есть за душой "вечное" разрешение на отгул, хотя вы наверняка окрестите меня крайне правым шовинистом за само упоминание об этом. Когда пройдет радость новизны и Дженнифер надоест посылать мне по шестнадцать напоминаний в день, ей просто нужно будет с кем-нибудь переспать, и... "прощай, работа", "привет, кофе по утрам и прогулки в парке". А также: "Дорогой, по дороге с работы, будь добр, купи удлинитель. Я хочу переставить телевизор в сад". Таковы факты. Женщины могут и рожают детей. А мужчины – нет. Если бы мужчины могли, я бы стоял сейчас, наклонившись над столом, и Хассим показал бы все, на что он способен, – пистолет там у него или не пистолет. Вот мы и вернулись к моему утверждению и Сьюзиному крючкотворству.
Как я уже говорил, ее раздражал наш маленький мозговой центр, ей претила сама мысль о такой потере времени. Откуда здесь взяться большому, истосковавшемуся по нашей любви негру с пистолетом? Так почему же нам неймется, и мы неизбежно пять дней в неделю обсуждаем эту тему? От непонимания у нее начинали кипеть мозги. Само по себе это было неплохо, особенно с точки зрения Дона. Он вел невыносимо жалкую борьбу с женщиной, превратившей последние несколько лет его жизни в одно большое унижение. А почему она превратила последние несколько лет его жизни в одно большое унижение? Я уже объяснял. Потому что она была сукой. Сукам так и положено себя вести. Мы все это знаем. Возможно, сам Дон здесь ни при чем, просто он парень, а она – склочная старая сука. Не могу говорить наверняка, но готов побиться об заклад, что с ней плохо обращались, а расплачивался за все – Дон. Не очень-то мило, не очень-то честно со стороны Сьюзи. А она и не была ни честной, ни милой! Она была сукой. Картина ясна?
– В один прекрасный день мы придем, а вы тут валяетесь в обнимку по всей комнате... – припечатала нас Сьюзи.
– Людям, живущим в стеклянных домах, не стоит швыряться камнями, – осадил ее Толстый Пол, а потом добавил: – Особенно лесбиянкам вроде тебя – ты ведь занималась этим с другими бабами.
– Ну наконец-то! Я очень довольна своей сексуальной жизнью, благодарю. Похоже, я тут такая одна-единственная. Потому что вы все – унылое стадо пидорасов!
– Ты остановись на чем-нибудь одном! Или мы стадо расистов, или стадо гомосеков! Вряд ли мы можем быть и теми, и другими, – сказал Дон.
– Ты сделал те страницы? – огрызнулась Сьюзи, демонстрируя свою власть и давая понять, что недовольна участием Дона в общей беседе.
Дон не ответил. Он на мгновение задержал на ней взгляд, потом скрипнул зубами и вернулся к работе. Он не ответил на вопрос, хотя Сьюзи ответ и не требовался – ей лишь нужно было поставить его на колени. Все мы это видели и переживали за Дона.
Вернувшийся из туалета Пэдди, который, единственный из нас, занимал равное с ней положение, спросил у Сьюзи, почему она вечно делает втык Дону, а Хейзл все сходит с рук.
– Спите вы вместе, что ли? Если да, то не надо этого так выпячивать!
Хейзл, которая до сих пор оставалась более или менее в стороне, принялась все отрицать.
– Как можно быть такими любопытными! Конечно, нет, придурок несчастный! Чего вы все до меня докопались? Я вам ни слова не сказала, каждый раз одно и то же, онанисты недоразвитые...
Она разорялась еще некоторое время, а я не мог не заметить уязвленного выражения на лице Сьюзи, для которой такая бурная реакция выглядела хуже пощечины. Этого-то Пэдди, судя по всему, и добивался.
– ... трахайтесь сколько влезет, а меня увольте! – не унималась Хейзл, словно от этого зависела вся ее жизнь.
Так-так, что-то там должно быть. Я решил при случае попытаться и все у Хейзл выведать (при помощи алкоголя, когда она зайдет в паб).
– Эй, что-то тут не так! – сказал Пэдди. – Я-то не против. Как говорится, живи сам и дай жить другим. Будь я бабой, я бы, возможно, тоже стал лесбиянкой.
– Я не лесбиянка! – настаивала Хейзл.
– Как и я, – откликнулась Сьюзи.
– Ну ладно, бисексуалка. Какая разница?
– Разница есть. Я не то и не другое – я просто сплю с кем хочу. Зачем исключать из своей постели половину населения?
– Я так и понял, – перебил ее Мэтт.
– Знаете, на вас жалко смотреть! Как с такими узкими взглядами можно работать в порнографии?! Чем вы лучше тех идиотов на стройках и фабриках? Самые настоящие консервативные неандертальцы! – говорила нам Сьюзи. – Интересно узнать, что такого страшного в том, чтобы переспать с другим мужчиной? Только без всяких там пистолетов и миллионов.
– Отвали... – сказал Пэдди, закуривая.
– Да почему? Почему "отвали"? Вы хоть задумывались, как это? Я серьезно! Задумывались? Вам что, совсем неинтересно? Хоть чуть-чуть?
– Ни капельки, – ответил Мэтт, которому вторило всеобщее "исключено!".
– Как вы можете знать, что вам это не нравится, если вы ни разу не пробовали?
– Это вам, лесбиянкам, хорошо. То есть, извините, не лесбиянкам, а би-как-вас-там. Вы только почем зря друг дружку вылизываете, а нам будут вставлять в задницу большой-пребольшой... Да-да, он самый, – объяснил Пэдди.
– Ага, большой и черный! – крикнул я со своего места.
– Ну и что? У мужчин там главная эрогенная зона. Попробуйте, и вам обязательно понравится.
– Говоришь со знанием дела, да? – спросил Пэдди.
– У нас не так. Главная эрогенная зона у женщин находится в другом месте.
– Хорошо устроились! – сказал Мэтт. – Значит, пока мы все запасаемся снадобьями от боли в жопе и утираем слезы, вас где-то там, среди полей, нежно похлопывают по локтю.
– Это вовсе не так больно, – подняла голову Мэри.
– Мэри, ты ведь не...
Джеки даже выговорить не могла столь ужасное предположение.
– Ага, обожаю. А что, ты ни разу не пробована?
– Не пробовала и не собираюсь. Какой ужас! У этого места совсем другое предназначение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48