Когда нас вывели, то послышались голоса:
- Зачем их трогать! Довольно крови!…
Из голосов я узнал один - квартирмейстера моей роты…
Произошло некоторое замешательство. Нас повернули и отвели обратно в каюту. При этом нам было заявлено, что Лобадин сказал: «Хорошо, пусть они останутся! Меньше крови - лучше для России!"
Из следственной комиссии по телефону нам передали, что нас доставят в тюрьму в Гельсингфорсе, где мы предстанем перед революционным судом. Позднее нам было неофициально сообщено, что до этого решения Комитет предлагал меня - расстрелять, а Саковича - утопить.
В это время "организация" на корабле была такова: командовал Лобадин, должность старшего офицера исполнял Колодин. Все члены комитета были переодеты "во все черное", то есть были одеты в синие фланелевые рубахи и черные брюки, тогда как остальная команда была в рабочем платье. После съемки с якоря на мостике стояли Лобадин, Колодин и "вольный» Коптюк, все одетые в офицерские тужурки.
По некоторым "келейным" сведениям мы узнали, что большинство команды революционерам не сочувствуют, считают, что произведенный бунт есть страшное преступление и убийство… Многие, при случае, постараются противодействовать мятежникам. Не зря при обстрелах минных судов из орудий "азовские" снаряды цели не достигали. Были случаи "заклинивания" орудий.
Главари чувствовали эту затаенную ненависть и готовность противодействия. Комитет держал власть страхом, террором, беспощадными действиями.
В 11 часов один из вестовых принес нам матросский! Войдя в каюту и, увидя нас, он всхлипнул и тихо сказал:
- Что сделали, что сделали…
Это подслушал часовой, и вестовому попало, хотели его убить, но не решились.
Выйдя в море, крейсер пошел по направлению к Ревелю. В море встретили миноносец "Летучий" под командой лейтенанта Николая Вельцина. Миноносцу подняли сигнал "присоединиться". Причем красный флаг спустили, а подняли снова Андреевский. Ничего не подозревая, миноносец приблизился, но когда там поняли положение, то "Летучий" повернул и стал уходить полным ходом. По нему открыли огонь из орудий, к счастью, безрезультатно.
Подходя к Ревелю, встретили финский пассажирский пароход, идущий из Гельсингфорса. Заставили его остановиться, спустили и послали шестерку, потребовали капитана. Приехал финн и на расспросы ответил, что действительно в Свеаборге - крепости Гельсингфорса - было восстание гарнизона, были беспорядки и на кораблях. Но теперь все подавлено, так как броненосцы обстреливали крепость из 12-дюймовых орудий. Финна отпустили. Комитет был сильно обескуражен. Значит, революция в Гельсингфорсе не удалась. Что делать дальше?
Коптюк уверял, что в Ревеле на корабль прибудет "важный революционер" или "член Государственной думы", который и даст все указания.
Приближаясь с оста к Ревельской бухте, крейсер держался близко к берегу. На мостике красовалось "начальство": "командир" Лобадин, "старший офицер" Колодин и "мичман" Коптюк. Поставили также рулевого кондуктора, но штурманской помощи он оказать в море не мог по незнанию кораблевождения. К тому же был сильно испуган. Находился на мостике и ученик лоцмана, финн, почти мальчик, плававший для изучения русского языка. Флегматично стоял этот чужестранец за спиной рулевого и, казалось, ничто его не трогает, не смущает. Уже вблизи знака, ограждающего большую отмель и гряду подводных камней, возле острова Вульф, лоцманский ученик как-то флегматично сказал, как будто ни к кому не обращаясь:
- Тут сейчас будут камни.
- Стоп машина! Полный назад! Где камни?! Где?!!
"Начальство" впало в панику. У самых камней корабль остановился, пошел назад. Банку обошли. Лоцманский ученик знал эту опасную гряду еще по плаванию на рыбацкой лайбе.
…На Ревельском рейде встали на якорь на обычном месте. Флаг был поднят красный. Кормовой Андреевский поднимали только в море для обмана встречных судов, которым сигналом приказывали приблизиться. Здесь, в Ревеле, делать было нечего. Команда приуныла, сознавая всю тяжесть ответственности за содеянное. Комитет и Коптюк пробовали поднять настроение. Коптюк читал какие-то прокламации, пытался петь революционные песни. С берега не было никаких вестей, никто не приходил. Надо было, помимо всего прочего, достать провизию, так как кладовые на корабле изрядно опустели. Решили послать двух человек из Комитета в штатском на берег.
Обсуждали положение и пришли к тому, чтобы потребовать провизию от Порта под угрозой бомбардировки. Также предполагали огнем судовой артиллерии заставить гарнизон города присоединиться к "Памяти А зова".
В общем, не знали, что делать, на что решиться. Все ждали приезда "члена Государственной думы".
Чем все это закончилось, известно теперь из учебников истории.
Лобадина и его ближайших сообщников по приговору суда (настоящего суда, гласного, с адвокатами, не большевистской "тройки") расстреляли в крепостной башне Вышгорода "Толстая Маргарита". За бунт, за убийство офицеров так поступили бы с ними в любой самой демократической стране.
Корабль был лишен Георгиевского флага и переименован в учебное судно "Двина".
Офицеры, в том числе и Павлинов, были раскассированы по другим кораблям».
* * *
Все-таки тяжкий жребий выпал Николаю Яковлевичу Павлинову - жить в городе, где расстреляли и схоронили моряков из команд обоих его кораблей - "Памяти Азова" и "Спартака". Как не поверить в роковую отметину его судьбы?
Конечно же, сознавал он и то, что пусть хоть и по невольной, но все же твоей командирской вине (командир отвечает за все) полегла твоя команда на острове Нарген. Может, именно эту гнетущую мысль и глушил потом вином бывший командир "Спартака"?
В декабре 1940 года, сидя в пересыльной таллиннской тюрьме, он слышал траурные гудки паровозов, заводских и фабричных труб, когда с острова Нарген доставили в Минную гавань гробы с останками моряков-«спартаковцев». Их перезахоронили на кладбище, что между Нымме и Мустамяэ. Как будто мертвая команда решила поселиться поближе к своему командиру. Но кто скажет, где нашел последнюю гавань их командир?
Глава восьмая
ГДЕ ПРИЗЕМЛИЛСЯ "МАЙСКИЙ ЖУК"?
Москва. Лето 1991 года
Из письма первой дочери Николая Павлинова Нины Николаевны Несмеловой выпало и ее фото 1949 года. С крохотного паспарту "Татфотоиздата" на меня смотрела миловидная женщина. Ей было чуть за тридцать. Тщательно уложенные волосы открывали светлый лоб, большие и по-павлиновски выразительные глаза, нежно очерченные губы. И такой мудрой, кроткой, спокойной красой веяло с этого снимка, что щемило сердце, а на ум приходило только одно: это взгляд самой России, пережившей три (тогда еще всего три) десятилетия большевистского само… нет, не самодержавия - самоуправства… Не сломилась, не померкла, не растеряла гордости и достоинства. Слава Богу, что хоть в Казани сбереглись тогда такие женщины.
Из-за плеча ее выглядывал скуластый и вихрастый парнишка - сын; а значит, внук «командора печального образа"…
Письмо Нины Николаевны было отпечатано на машинке. Стиль, орфография, синтаксис - выдавали интеллигентную руку, хотя, по признанию Несмеловой, высшего образования получить ей не удалось, и большую часть жизни она проработала машинисткой. Но мама ее, истинная петербуржанка, сумела (успела) передать ей то, что не гарантирует ни один институтский диплом - культуру чувств, мышления, письма;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
- Зачем их трогать! Довольно крови!…
Из голосов я узнал один - квартирмейстера моей роты…
Произошло некоторое замешательство. Нас повернули и отвели обратно в каюту. При этом нам было заявлено, что Лобадин сказал: «Хорошо, пусть они останутся! Меньше крови - лучше для России!"
Из следственной комиссии по телефону нам передали, что нас доставят в тюрьму в Гельсингфорсе, где мы предстанем перед революционным судом. Позднее нам было неофициально сообщено, что до этого решения Комитет предлагал меня - расстрелять, а Саковича - утопить.
В это время "организация" на корабле была такова: командовал Лобадин, должность старшего офицера исполнял Колодин. Все члены комитета были переодеты "во все черное", то есть были одеты в синие фланелевые рубахи и черные брюки, тогда как остальная команда была в рабочем платье. После съемки с якоря на мостике стояли Лобадин, Колодин и "вольный» Коптюк, все одетые в офицерские тужурки.
По некоторым "келейным" сведениям мы узнали, что большинство команды революционерам не сочувствуют, считают, что произведенный бунт есть страшное преступление и убийство… Многие, при случае, постараются противодействовать мятежникам. Не зря при обстрелах минных судов из орудий "азовские" снаряды цели не достигали. Были случаи "заклинивания" орудий.
Главари чувствовали эту затаенную ненависть и готовность противодействия. Комитет держал власть страхом, террором, беспощадными действиями.
В 11 часов один из вестовых принес нам матросский! Войдя в каюту и, увидя нас, он всхлипнул и тихо сказал:
- Что сделали, что сделали…
Это подслушал часовой, и вестовому попало, хотели его убить, но не решились.
Выйдя в море, крейсер пошел по направлению к Ревелю. В море встретили миноносец "Летучий" под командой лейтенанта Николая Вельцина. Миноносцу подняли сигнал "присоединиться". Причем красный флаг спустили, а подняли снова Андреевский. Ничего не подозревая, миноносец приблизился, но когда там поняли положение, то "Летучий" повернул и стал уходить полным ходом. По нему открыли огонь из орудий, к счастью, безрезультатно.
Подходя к Ревелю, встретили финский пассажирский пароход, идущий из Гельсингфорса. Заставили его остановиться, спустили и послали шестерку, потребовали капитана. Приехал финн и на расспросы ответил, что действительно в Свеаборге - крепости Гельсингфорса - было восстание гарнизона, были беспорядки и на кораблях. Но теперь все подавлено, так как броненосцы обстреливали крепость из 12-дюймовых орудий. Финна отпустили. Комитет был сильно обескуражен. Значит, революция в Гельсингфорсе не удалась. Что делать дальше?
Коптюк уверял, что в Ревеле на корабль прибудет "важный революционер" или "член Государственной думы", который и даст все указания.
Приближаясь с оста к Ревельской бухте, крейсер держался близко к берегу. На мостике красовалось "начальство": "командир" Лобадин, "старший офицер" Колодин и "мичман" Коптюк. Поставили также рулевого кондуктора, но штурманской помощи он оказать в море не мог по незнанию кораблевождения. К тому же был сильно испуган. Находился на мостике и ученик лоцмана, финн, почти мальчик, плававший для изучения русского языка. Флегматично стоял этот чужестранец за спиной рулевого и, казалось, ничто его не трогает, не смущает. Уже вблизи знака, ограждающего большую отмель и гряду подводных камней, возле острова Вульф, лоцманский ученик как-то флегматично сказал, как будто ни к кому не обращаясь:
- Тут сейчас будут камни.
- Стоп машина! Полный назад! Где камни?! Где?!!
"Начальство" впало в панику. У самых камней корабль остановился, пошел назад. Банку обошли. Лоцманский ученик знал эту опасную гряду еще по плаванию на рыбацкой лайбе.
…На Ревельском рейде встали на якорь на обычном месте. Флаг был поднят красный. Кормовой Андреевский поднимали только в море для обмана встречных судов, которым сигналом приказывали приблизиться. Здесь, в Ревеле, делать было нечего. Команда приуныла, сознавая всю тяжесть ответственности за содеянное. Комитет и Коптюк пробовали поднять настроение. Коптюк читал какие-то прокламации, пытался петь революционные песни. С берега не было никаких вестей, никто не приходил. Надо было, помимо всего прочего, достать провизию, так как кладовые на корабле изрядно опустели. Решили послать двух человек из Комитета в штатском на берег.
Обсуждали положение и пришли к тому, чтобы потребовать провизию от Порта под угрозой бомбардировки. Также предполагали огнем судовой артиллерии заставить гарнизон города присоединиться к "Памяти А зова".
В общем, не знали, что делать, на что решиться. Все ждали приезда "члена Государственной думы".
Чем все это закончилось, известно теперь из учебников истории.
Лобадина и его ближайших сообщников по приговору суда (настоящего суда, гласного, с адвокатами, не большевистской "тройки") расстреляли в крепостной башне Вышгорода "Толстая Маргарита". За бунт, за убийство офицеров так поступили бы с ними в любой самой демократической стране.
Корабль был лишен Георгиевского флага и переименован в учебное судно "Двина".
Офицеры, в том числе и Павлинов, были раскассированы по другим кораблям».
* * *
Все-таки тяжкий жребий выпал Николаю Яковлевичу Павлинову - жить в городе, где расстреляли и схоронили моряков из команд обоих его кораблей - "Памяти Азова" и "Спартака". Как не поверить в роковую отметину его судьбы?
Конечно же, сознавал он и то, что пусть хоть и по невольной, но все же твоей командирской вине (командир отвечает за все) полегла твоя команда на острове Нарген. Может, именно эту гнетущую мысль и глушил потом вином бывший командир "Спартака"?
В декабре 1940 года, сидя в пересыльной таллиннской тюрьме, он слышал траурные гудки паровозов, заводских и фабричных труб, когда с острова Нарген доставили в Минную гавань гробы с останками моряков-«спартаковцев». Их перезахоронили на кладбище, что между Нымме и Мустамяэ. Как будто мертвая команда решила поселиться поближе к своему командиру. Но кто скажет, где нашел последнюю гавань их командир?
Глава восьмая
ГДЕ ПРИЗЕМЛИЛСЯ "МАЙСКИЙ ЖУК"?
Москва. Лето 1991 года
Из письма первой дочери Николая Павлинова Нины Николаевны Несмеловой выпало и ее фото 1949 года. С крохотного паспарту "Татфотоиздата" на меня смотрела миловидная женщина. Ей было чуть за тридцать. Тщательно уложенные волосы открывали светлый лоб, большие и по-павлиновски выразительные глаза, нежно очерченные губы. И такой мудрой, кроткой, спокойной красой веяло с этого снимка, что щемило сердце, а на ум приходило только одно: это взгляд самой России, пережившей три (тогда еще всего три) десятилетия большевистского само… нет, не самодержавия - самоуправства… Не сломилась, не померкла, не растеряла гордости и достоинства. Слава Богу, что хоть в Казани сбереглись тогда такие женщины.
Из-за плеча ее выглядывал скуластый и вихрастый парнишка - сын; а значит, внук «командора печального образа"…
Письмо Нины Николаевны было отпечатано на машинке. Стиль, орфография, синтаксис - выдавали интеллигентную руку, хотя, по признанию Несмеловой, высшего образования получить ей не удалось, и большую часть жизни она проработала машинисткой. Но мама ее, истинная петербуржанка, сумела (успела) передать ей то, что не гарантирует ни один институтский диплом - культуру чувств, мышления, письма;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88