– Еще будут.
– А ныне-то пуст.
– Все об муже сохнешь?
– Ну его!
– А что?
– Да ну, пойдем! Зашью.
Она его повела в слободу. Сердце Кирилла заныло. Улица заросла травой, мирно вились тропинки. Гусята жадно, большими глотками рвали пушистые ростки ромашки. На такой вот улице, где-то здесь, недалеко-от колодца, Анюта хоронится в ветхой хоромине. Может, и в Коломну-то лесами шел, и в лесах изловчался, только б пройти этой улочкой, глянуть на колодец и снова навеки сгинуть в лесной тьме. Домна остановилась у своей калитки.
– Нет, – сказал Кирилл, – недосуг сейчас. Другой раз.
– Чего ж вел?
– Другой раз приду.
– Подь поснедай.
– Другой раз, Домна.
– Заладил. Не пойду домой одна!
– Я тебе муж, что ли?
– А чего ж мне дома одной сидеть?
Нежная тоска сжала его дыхание. Пусть бы хоть она вот так звала и вела домой… Всю жизнь без семьи, без дома. В дорогах, в труде, в обидах рос. Рос до бороды. Одиноко, неласково. Сварливый бабий попрек Домны неожиданно приласкал его, как, может быть, ни одна ласка не смогла бы пригреть. Не попрекнула бы, если б не нужен ей был.
– Ну, покорми, что ль.
Они вошли в низкую дверь. Потолок покосился и навис.
Кирилл сел у двери за стол. Домна заспешила у печки.
– Чего ж сел? Скинь одежу-то. Ноги-то разуй.
Как сразу свободно и хорошо стало.
Она села рядом, и они похлебали варева из одной чашки.
Кирилл смотрел на ее худощавую смуглую руку, лежащую на столе, и положил на эту руку свою ладонь.
Но Домна отодвинулась:
– Ой, нет!
– А что?
– Не венчаны.
– А ты попробуй.
– Смотри, сгоню.
– А повенчаться хочешь?
– Думаешь, он не вернется?
– Не знаю.
– А ты говорил: вернется.
– Не знаю.
– Ой, пожалей меня.
Он погладил ее по голове неловкой рукой. Потом обхватил и прижал к себе. Но она отбилась.
– Сгоню! – Поправив сарафан, встала. – Ну, что чинить? Сымай.
Он вдруг поднялся.
– Не надо.
В пояс поклонился ей:
– Благодарствую, Домнушка, за хлеб-соль.
– Не взыщи.
Не сводя с него глаз, она стояла посередь избы. Он пригнулся, пролезая в дверь, и не услышал за собой ее шагов. Стоя за дверью, он обернулся и увидел ее на том же месте.
– Чего ты? – спросила она.
– Так, взглянул.
– Слышь-ка!
– Ну?
– А ежли – женишься?
– Ежли что?
– Ежли его убьют.
– Не знаю.
– Ну ступай. Да дорогу ко мне запомни.
– А зачем?
– Ежли его убьют…
– Ладно.
Туман как будто редеть стал. На тесовых крышах густыми пятнами зеленел мох. На берегу Оки горбились бани. По дыму, сочащемуся меж тесовин в крыше, видно было, что бани топятся.
В предбаннике было людно, трудно пробиться. Одетые и голые теснились, слушая парня, которого посылали разузнать новости.
– А на торгу, – рассказывал он, – татарина поймали. Вот истинный бог!
Сам видел!
– Кто ж таков?
– А Сысой-шорник. Вот кто!
– Вот сучий сын! Кто б мог подумать? – удивился хилый голый старик, прикрывая веником срам.
Кто-то переспросил:
– Сысой? Ух и язва был!
– Татарин! – объяснил поп. – Они все злы на христиан.
– А попов татары милуют, – ответил Кирилл, – знать, за христиан не чтут!..
– Ох, я тебя за эти слова…
– А что? – спросил Кирилл, трогая рукоять кинжала.
– Да слова как слова! Что в них такого? Благослови тя бог! – ответил поп.
– Ну ин и добро, что заспешил: мне место ослобонилось! – одобрил Кирилл.
– Да он что-то забыл помыться. Только было раздеваться сел! – сказал банщик.
– Звонить побежал.
– Чего?
– О поимании супостата Сысоя благодарственный молебен служить.
– А! – догадался банщик.
Едва вошел в парню, тело запахло лесом, смолой, дегтем и ладаном, пока не домылся до нежного аромата тела.
Кирилл хлестал себя веником, и кожа зарозовела, заблагоухала березой.
А парня пахла дымом и сыростью, мутная склизь текла со стен, и скамья, на которую сел, осклизла. Но он лил на себя воду, воду Оки, реки, на которой жила Анюта.
«А может, и она теперь тревожится? Куда ей идти, если и впрямь побегут из города?»
Он вышел в застланный свежей соломой предбанник, напился воды из ушата. И оделся.
Пока он мылся, прояснело. К западу текли низкие облака, и в прорывах темнела густая синева августовского неба. Но, как ни зорко вглядывались коломяне в заокские дали, дорога оставалась пустой, не было вестей от войска, словно никого и не было там, за сизыми шеломами лесов. Это был час, когда Бегич перешел Вожу.
Глава 14
ВОЖА
Бегич смотрел вдаль: все туман и туман! Сырой холод вставал с земли.
Орда вставала. Воины вскакивали на коней; сотня за сотней мчалась вперед по его слову. Они внезапно появлялись и тотчас исчезали в тумане, словно их поглощал воздух.
Лишь назойливое ржанье коней, крики и свист людей не смолкая катились перед ним вперед.
Бегич стоял на своих коротких ногах, непомерно широкоплечий, круглоголовый, с глазами, оттянутыми к вискам. Ноздрями, вздернутыми вверх, он вдыхал воздух чужой земли, улавливал в этой земле, в траве, в воздухе неопределенный, но чуждый, гнетущий запах: за туманом, где-то далеко или близко – впереди, пахло гарью и дымом костров. Чуть заспанные, раскрасневшиеся от холода и сырости, прилаживая оружие или оправляя седла, всадники проходили на рысях.
"Наша конница хороша на рысях, – подумал Бегич. – Русы сказали бы:
«Добры тухтарски комони на грунах». Некого спросить, верно ли так? (Много лет силился он изучить язык русских.) Позади воин держал Бегичева коня. Пегий конь шевелил розовыми ноздрями. Позади стояли в стременах ордынские князья-мурзы. Некоторые из них знали и персидский, и джагатайский языки. Бегич обернулся к Хазибею:
– Русского не разумеешь, князь?
– Я общаюсь с ними не языком, а плетью.
– Давно общаешься, князь?
– Их у нас в Орде немало.
– Но это пленники, князь.
– Все они одинаковы.
– А их воинов ты видел?
Хази-бей показал на мимо идущую конницу:
– Достаточно видеть этих, чтобы не задумываться о тех.
Бегич нахмурился.
В гомоне и тумане гонцу долго не удавалось отыскать Бегича. Наконец он подскакал:
– Говорю: первый караул пытался перейти реку, но брод охраняется.
– Пробовали сбить охрану?
– Они сидят в завалах и не подпускают к берегу.
– Искали другой брод?
– Пошли искать вниз по реке.
Хази-бей спросил у гонца:
– Как называется река?
Бегич ответил:
– Вожа.
Карагалук презрительно посмотрел на Бегича:
– Можно подумать, что князь Бегич хочет служить Московскому Дмитрию: язык Руси учит, все на Руси реки помнит.
– Потому что Бегич не хочет служить Дмитрию.
– Каждый по-своему понимает долг военачальника! – вступился за Бегича мурза Кастрюк.
Гонец продолжал стоять перед ними, держа в поводу лошадь. А уже прискакал новый гонец:
– Говорю: нашли брод. Видели на той стороне русов. Мы пустили стрелы, они ушли.
Хази-бей хлопнул ладонями о колена:
– Они всегда бегут от нас! Не надо было тратить стрел: показали б им плеть, и они ушли бы.
Воин косо усмехнулся, но продолжал смотреть в глаза Бегича.
– Много было русов?
– Туман. Видно было троих.
Бегич посмотрел в сторону мурз.
Хази-бей, любимец Мамая, одевается персом, не умеет сам панциря надеть, рабы ему ремни застегивают на доспехах. Каверга не стесняется спрашивать у старых воинов, хороши ли русские полонянки. Таш-бек в войске занят только лошадьми. Карагалук – родственник Мамая, и Мамай дал Карагалуку высокую степень в коннице. Силен в плечах Кастрюк и смел в битвах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
– А ныне-то пуст.
– Все об муже сохнешь?
– Ну его!
– А что?
– Да ну, пойдем! Зашью.
Она его повела в слободу. Сердце Кирилла заныло. Улица заросла травой, мирно вились тропинки. Гусята жадно, большими глотками рвали пушистые ростки ромашки. На такой вот улице, где-то здесь, недалеко-от колодца, Анюта хоронится в ветхой хоромине. Может, и в Коломну-то лесами шел, и в лесах изловчался, только б пройти этой улочкой, глянуть на колодец и снова навеки сгинуть в лесной тьме. Домна остановилась у своей калитки.
– Нет, – сказал Кирилл, – недосуг сейчас. Другой раз.
– Чего ж вел?
– Другой раз приду.
– Подь поснедай.
– Другой раз, Домна.
– Заладил. Не пойду домой одна!
– Я тебе муж, что ли?
– А чего ж мне дома одной сидеть?
Нежная тоска сжала его дыхание. Пусть бы хоть она вот так звала и вела домой… Всю жизнь без семьи, без дома. В дорогах, в труде, в обидах рос. Рос до бороды. Одиноко, неласково. Сварливый бабий попрек Домны неожиданно приласкал его, как, может быть, ни одна ласка не смогла бы пригреть. Не попрекнула бы, если б не нужен ей был.
– Ну, покорми, что ль.
Они вошли в низкую дверь. Потолок покосился и навис.
Кирилл сел у двери за стол. Домна заспешила у печки.
– Чего ж сел? Скинь одежу-то. Ноги-то разуй.
Как сразу свободно и хорошо стало.
Она села рядом, и они похлебали варева из одной чашки.
Кирилл смотрел на ее худощавую смуглую руку, лежащую на столе, и положил на эту руку свою ладонь.
Но Домна отодвинулась:
– Ой, нет!
– А что?
– Не венчаны.
– А ты попробуй.
– Смотри, сгоню.
– А повенчаться хочешь?
– Думаешь, он не вернется?
– Не знаю.
– А ты говорил: вернется.
– Не знаю.
– Ой, пожалей меня.
Он погладил ее по голове неловкой рукой. Потом обхватил и прижал к себе. Но она отбилась.
– Сгоню! – Поправив сарафан, встала. – Ну, что чинить? Сымай.
Он вдруг поднялся.
– Не надо.
В пояс поклонился ей:
– Благодарствую, Домнушка, за хлеб-соль.
– Не взыщи.
Не сводя с него глаз, она стояла посередь избы. Он пригнулся, пролезая в дверь, и не услышал за собой ее шагов. Стоя за дверью, он обернулся и увидел ее на том же месте.
– Чего ты? – спросила она.
– Так, взглянул.
– Слышь-ка!
– Ну?
– А ежли – женишься?
– Ежли что?
– Ежли его убьют.
– Не знаю.
– Ну ступай. Да дорогу ко мне запомни.
– А зачем?
– Ежли его убьют…
– Ладно.
Туман как будто редеть стал. На тесовых крышах густыми пятнами зеленел мох. На берегу Оки горбились бани. По дыму, сочащемуся меж тесовин в крыше, видно было, что бани топятся.
В предбаннике было людно, трудно пробиться. Одетые и голые теснились, слушая парня, которого посылали разузнать новости.
– А на торгу, – рассказывал он, – татарина поймали. Вот истинный бог!
Сам видел!
– Кто ж таков?
– А Сысой-шорник. Вот кто!
– Вот сучий сын! Кто б мог подумать? – удивился хилый голый старик, прикрывая веником срам.
Кто-то переспросил:
– Сысой? Ух и язва был!
– Татарин! – объяснил поп. – Они все злы на христиан.
– А попов татары милуют, – ответил Кирилл, – знать, за христиан не чтут!..
– Ох, я тебя за эти слова…
– А что? – спросил Кирилл, трогая рукоять кинжала.
– Да слова как слова! Что в них такого? Благослови тя бог! – ответил поп.
– Ну ин и добро, что заспешил: мне место ослобонилось! – одобрил Кирилл.
– Да он что-то забыл помыться. Только было раздеваться сел! – сказал банщик.
– Звонить побежал.
– Чего?
– О поимании супостата Сысоя благодарственный молебен служить.
– А! – догадался банщик.
Едва вошел в парню, тело запахло лесом, смолой, дегтем и ладаном, пока не домылся до нежного аромата тела.
Кирилл хлестал себя веником, и кожа зарозовела, заблагоухала березой.
А парня пахла дымом и сыростью, мутная склизь текла со стен, и скамья, на которую сел, осклизла. Но он лил на себя воду, воду Оки, реки, на которой жила Анюта.
«А может, и она теперь тревожится? Куда ей идти, если и впрямь побегут из города?»
Он вышел в застланный свежей соломой предбанник, напился воды из ушата. И оделся.
Пока он мылся, прояснело. К западу текли низкие облака, и в прорывах темнела густая синева августовского неба. Но, как ни зорко вглядывались коломяне в заокские дали, дорога оставалась пустой, не было вестей от войска, словно никого и не было там, за сизыми шеломами лесов. Это был час, когда Бегич перешел Вожу.
Глава 14
ВОЖА
Бегич смотрел вдаль: все туман и туман! Сырой холод вставал с земли.
Орда вставала. Воины вскакивали на коней; сотня за сотней мчалась вперед по его слову. Они внезапно появлялись и тотчас исчезали в тумане, словно их поглощал воздух.
Лишь назойливое ржанье коней, крики и свист людей не смолкая катились перед ним вперед.
Бегич стоял на своих коротких ногах, непомерно широкоплечий, круглоголовый, с глазами, оттянутыми к вискам. Ноздрями, вздернутыми вверх, он вдыхал воздух чужой земли, улавливал в этой земле, в траве, в воздухе неопределенный, но чуждый, гнетущий запах: за туманом, где-то далеко или близко – впереди, пахло гарью и дымом костров. Чуть заспанные, раскрасневшиеся от холода и сырости, прилаживая оружие или оправляя седла, всадники проходили на рысях.
"Наша конница хороша на рысях, – подумал Бегич. – Русы сказали бы:
«Добры тухтарски комони на грунах». Некого спросить, верно ли так? (Много лет силился он изучить язык русских.) Позади воин держал Бегичева коня. Пегий конь шевелил розовыми ноздрями. Позади стояли в стременах ордынские князья-мурзы. Некоторые из них знали и персидский, и джагатайский языки. Бегич обернулся к Хазибею:
– Русского не разумеешь, князь?
– Я общаюсь с ними не языком, а плетью.
– Давно общаешься, князь?
– Их у нас в Орде немало.
– Но это пленники, князь.
– Все они одинаковы.
– А их воинов ты видел?
Хази-бей показал на мимо идущую конницу:
– Достаточно видеть этих, чтобы не задумываться о тех.
Бегич нахмурился.
В гомоне и тумане гонцу долго не удавалось отыскать Бегича. Наконец он подскакал:
– Говорю: первый караул пытался перейти реку, но брод охраняется.
– Пробовали сбить охрану?
– Они сидят в завалах и не подпускают к берегу.
– Искали другой брод?
– Пошли искать вниз по реке.
Хази-бей спросил у гонца:
– Как называется река?
Бегич ответил:
– Вожа.
Карагалук презрительно посмотрел на Бегича:
– Можно подумать, что князь Бегич хочет служить Московскому Дмитрию: язык Руси учит, все на Руси реки помнит.
– Потому что Бегич не хочет служить Дмитрию.
– Каждый по-своему понимает долг военачальника! – вступился за Бегича мурза Кастрюк.
Гонец продолжал стоять перед ними, держа в поводу лошадь. А уже прискакал новый гонец:
– Говорю: нашли брод. Видели на той стороне русов. Мы пустили стрелы, они ушли.
Хази-бей хлопнул ладонями о колена:
– Они всегда бегут от нас! Не надо было тратить стрел: показали б им плеть, и они ушли бы.
Воин косо усмехнулся, но продолжал смотреть в глаза Бегича.
– Много было русов?
– Туман. Видно было троих.
Бегич посмотрел в сторону мурз.
Хази-бей, любимец Мамая, одевается персом, не умеет сам панциря надеть, рабы ему ремни застегивают на доспехах. Каверга не стесняется спрашивать у старых воинов, хороши ли русские полонянки. Таш-бек в войске занят только лошадьми. Карагалук – родственник Мамая, и Мамай дал Карагалуку высокую степень в коннице. Силен в плечах Кастрюк и смел в битвах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88