Старуха встает в окне. Девушка на балконе поднимает флаг доверху.
Рукоплещите, сограждане! Правда, нынче воскресенье, но вызволить овцу из колодца и сорвать колос в поле и в воскресенье не грех, а я, хоть и не родился в сорочке, обладаю даром пророчества и врачевания, ибо некогда вернул к жизни утопленницу… да, дело было в Гамбурге, таким же воскресным утром, как вот нынче…
Молочница входит, ее видят только Студент и Старик; она тянет руки вверх, как утопающая, и пристально смотрит на Старика. Старик садится, весь съеживается от ужаса.
Юхансон! Уведи меня отсюда! Скорей! Аркенхольц, не забудьте про «Валькирию»!
Студент. Что все это значит?
Юхансон. Будет видно! Будет видно!
В круглой гостиной; в глубине – белый изразцовый камин, на нем часы, канделябры; справа прихожая, из нее видна зеленая комната, обставленная мебелью красного дерева; налево стоит статуя под сенью пальм; ее можно зашторить; в глубине налево дверь в комнату с гиацинтами, там сидит фрекен с книгой. Полковника мы видим со спины; он сидит в зеленой комнате и что-то пишет. Бенгтсон, слуга, в ливрее, входит из прихожей с Юхансоном, тот во фраке и белом галстуке.
Бенгтсон. Ну вот, вы будете прислуживать за столом, Юхансон, пока я буду принимать одежду. Приходилось раньше-то?
Юхансон. Целый день, как вам известно, я катаю боевую колесницу, а вечерами прислуживаю на званых ужинах, и всегда мечтал попасть в этот дом… Странный тут народец, а?
Бенгтсон. Да, пожалуй что не совсем обыкновенный.
Юхансон. Что тут у них сегодня – музыкальный вечер?
Бенгтсон. Обыкновенный ужин призраков, как у нас это называется. Пьют чай, помалкивают, или говорит один полковник, а остальные грызут печенье, все вместе – хрустят, будто крысы на чердаке.
Юхансон. И почему это называется ужин призраков?
Бенгтсон. Да похожи они на призраков… И уж двадцать лет им это не надоест, собираются все те же, говорят все то же или молчат, чтоб не сказать чего невпопад.
Юхансон. И в доме ведь есть хозяйка?
Бенгтсон. Есть, да только она не в себе; сидит в кладовке, глаза у нее, говорит, не выносят света… Вон тут она сидит (показывает потайную дверь в стене).
Юхансон. Тут?
Бенгтсон. Ну да, я ж говорю – не совсем обыкновенный народец…
Юхансон. А какова она с виду?
Бенгтсон. Как мумия… хотите взглянуть? (Открывает потайную дверь.) Вон она!
Юхансон. Господи Иесу!…
Мумия (лепечет). Зачем дверь открыли, я же сказала, чтоб не открывали никогда…
Бенгтсон (подражая ей). Тю-тю-тю! Деточка будет паинькой и получит чего-нибудь вкусненького! Милый попочка!
Мумия (как попугай). Милый попочка! Якоб тут? Попка-дуррак!
Бенгтсон. Она вообразила, что она попугай, может, так оно и есть… (Мумии.) Посвисти-ка нам, Полли!
(Мумия свистит.)
Юхансон. Всего, кажется, понавидался, но такого еще не видывал!
Бенгтсон. Понимаете ли, когда дом стареет, он ветшает и в нем заводится плесень, а когда люди изо дня в день годами мучают друг друга – они теряют рассудок. Эта наша хозяюшка – да тише ты, Полли! – эта мумия проторчала тут в кладовке сорок лет – и тот же муж, та же мебель, те же родственники, друзья… (Закрывает дверь.) А уж что тут у них получилось – сам не знаю… Поглядите на статую… Это же наша фру в молодости!
Юхансон. Господи! Эта мумия?
Бенгтсон. Да! Поневоле расплачешься! Но силой ли воображенья или еще как – она во многом уподобилась болтливой птице – не выносит калек, больных… Даже дочь свою не выносит за то, что та больная…
Юхансон. Фрекен больна!
Бенгтсон. А вы не знали?
Юхансон. Нет!… Ну, а что же полковник?
Бенгтсон. Увидите сами!
Юхансон (разглядывает статую). Просто оторопь берет! А сколько же ей теперь?
Бенгтсон. Да кто ж ее знает… Но люди говорят, когда ей было тридцать пять, на вид она была как девятнадцатилетняя, вот она этим и воспользовалась, а полковник попался… Э, в этом доме… Знаете, для чего стоят черные японские ширмы, вон там, возле кресла? Их называют смертные ширмы и ставят, когда кому-то умирать пора, точно как в больнице…
Юхансон. Ужас! Ну и дом… И сюда студент рвался, как в рай…
Бенгтсон. Какой еще студент? А-а, этот! Который сегодня будет… Полковник и фрекен наша встретили его в театре и от него без ума! Гм! А теперь позвольте вас спросить. Кто ваш хозяин? Директор в каталке?…
Юхансон. Да-а! Он тоже будет?
Бенгтсон. Не приглашен.
Юхансон. Пожалует и без приглашенья! На худой конец!…
Старик в прихожей; на нем сюртук, при нем цилиндр, костыли. Тихонько подбирается к ним, подслушивает.
Бенгтсон. Вот старая шельма, а?
Юхансон. Каких мало!
Бенгтсон. И с виду-то сущий черт!
Юхансон. Да он и правда колдун! В запертые двери входит…
Старик (подходит и берет Юхансона за ухо). Дрянь; Я тебе покажу колдуна! (Бенгтсону.) Доложить обо мне полковнику!
Бенгтсон. Тут ожидают гостей…
Старик. Знаю! Но и моего визита почти ожидают, хоть нельзя сказать, чтоб со страстным нетерпеньем…
Бенгтсон. Вот оно что! Как докладывать? Директор Хуммель?
Старик. Совершенно верно!
Бенгтсон идет через прихожую к зеленой комнате; там закрывается дверь.
(Юхансону). Убирайся!
Юхансон мешкает.
А ну убирайся!
Юхансон скрывается в прихожей.
(Оглядывает комнату; в глубоком изумлении застывает перед статуей.) Амалия!… Это она!… Она! (Ходит по комнате, перебирает безделушки; поправляет перед зеркалом парик; опять подходит к статуе.)
Мумия (из кладовой). Попка хорроший!
Старик (вздрогнув). Что такое? Здесь где-то попугай? Не вижу никакого попугая!
Мумия. Это ты, Якоб?
Старик. Нечистая сила!
Мумия. Якоб!
Старик. Мне страшно! Так вот что они тут прячут! (Стоя спиной к шкафу, разглядывает портрет.) Это он!… Он!
Мумия (сзади подбирается к Старику и сдергивает с него парик). Попка-дуррак! Это попка-дуррак?
Старик (подпрыгнув). Господь всемогущий! Кто это?
Мумия (человеческим голосом). Якоб?
Старик. Ну да, меня зовут Якоб…
Мумия (с чувством). А меня – Амалия!
Старик. Нет, нет, нет, господи Иесу…
Мумия. Вот какой у меня вид! Да! А вот как я выглядела прежде! Вот! Жизнь многому научит. Теперь-то я живу в кладовке, чтоб никого не видеть и чтоб меня не видели… Ну, а ты, Якоб, чего ты тут ищешь?
Старик. Своего ребенка! Нашего ребенка…
Мумия. Вон она сидру.
Старик. Где?
Мумия. Вон там, в комнате с гиацинтами!
Старик (разглядывая фрекен). Да, это она! (Пауза.) А что говорит ее отец, то есть, я имею в виду, полковник? Твой муж? Мумия. Как-то раз я на него разозлилась и все ему выложила…
Старик. И что же он?
Мумия. Не поверил. Сказал: «Так все женщины говорят, чтобы сжить со свету мужей». Все равно – ужасный был грех. Вся жизнь его – ложь, и родословная тоже; иногда читаю дворянские списки и думаю: у него подложное метрическое свидетельство, как у девки, а за это полагается тюрьма.
Старик. Что ж, вещь обычная; ты сама, помнится, подделала год рождения…
Мумия. Это меня мама научила… Моей вины тут нет! А в нашем грехе ты больше всех виноват!…
Старик. Нет, твой муж сам навлек этот грех, когда отнял у меня невесту! Так уж создан я – не могу простить, пока не покараю. Я считал это своим долгом – да и сейчас того же мнения!
Мумия. Зачем ты пришел? Чего тебе здесь надо? Как ты сюда пробрался? За дочерью моей пришел? Попробуй только тронь ее! Тебе тогда не жить!
Старик. Я ей же добра желаю!
Мумия. Пожалей ее отца!
Старик. Нет!
Мумия.
1 2 3 4 5 6 7 8
Рукоплещите, сограждане! Правда, нынче воскресенье, но вызволить овцу из колодца и сорвать колос в поле и в воскресенье не грех, а я, хоть и не родился в сорочке, обладаю даром пророчества и врачевания, ибо некогда вернул к жизни утопленницу… да, дело было в Гамбурге, таким же воскресным утром, как вот нынче…
Молочница входит, ее видят только Студент и Старик; она тянет руки вверх, как утопающая, и пристально смотрит на Старика. Старик садится, весь съеживается от ужаса.
Юхансон! Уведи меня отсюда! Скорей! Аркенхольц, не забудьте про «Валькирию»!
Студент. Что все это значит?
Юхансон. Будет видно! Будет видно!
В круглой гостиной; в глубине – белый изразцовый камин, на нем часы, канделябры; справа прихожая, из нее видна зеленая комната, обставленная мебелью красного дерева; налево стоит статуя под сенью пальм; ее можно зашторить; в глубине налево дверь в комнату с гиацинтами, там сидит фрекен с книгой. Полковника мы видим со спины; он сидит в зеленой комнате и что-то пишет. Бенгтсон, слуга, в ливрее, входит из прихожей с Юхансоном, тот во фраке и белом галстуке.
Бенгтсон. Ну вот, вы будете прислуживать за столом, Юхансон, пока я буду принимать одежду. Приходилось раньше-то?
Юхансон. Целый день, как вам известно, я катаю боевую колесницу, а вечерами прислуживаю на званых ужинах, и всегда мечтал попасть в этот дом… Странный тут народец, а?
Бенгтсон. Да, пожалуй что не совсем обыкновенный.
Юхансон. Что тут у них сегодня – музыкальный вечер?
Бенгтсон. Обыкновенный ужин призраков, как у нас это называется. Пьют чай, помалкивают, или говорит один полковник, а остальные грызут печенье, все вместе – хрустят, будто крысы на чердаке.
Юхансон. И почему это называется ужин призраков?
Бенгтсон. Да похожи они на призраков… И уж двадцать лет им это не надоест, собираются все те же, говорят все то же или молчат, чтоб не сказать чего невпопад.
Юхансон. И в доме ведь есть хозяйка?
Бенгтсон. Есть, да только она не в себе; сидит в кладовке, глаза у нее, говорит, не выносят света… Вон тут она сидит (показывает потайную дверь в стене).
Юхансон. Тут?
Бенгтсон. Ну да, я ж говорю – не совсем обыкновенный народец…
Юхансон. А какова она с виду?
Бенгтсон. Как мумия… хотите взглянуть? (Открывает потайную дверь.) Вон она!
Юхансон. Господи Иесу!…
Мумия (лепечет). Зачем дверь открыли, я же сказала, чтоб не открывали никогда…
Бенгтсон (подражая ей). Тю-тю-тю! Деточка будет паинькой и получит чего-нибудь вкусненького! Милый попочка!
Мумия (как попугай). Милый попочка! Якоб тут? Попка-дуррак!
Бенгтсон. Она вообразила, что она попугай, может, так оно и есть… (Мумии.) Посвисти-ка нам, Полли!
(Мумия свистит.)
Юхансон. Всего, кажется, понавидался, но такого еще не видывал!
Бенгтсон. Понимаете ли, когда дом стареет, он ветшает и в нем заводится плесень, а когда люди изо дня в день годами мучают друг друга – они теряют рассудок. Эта наша хозяюшка – да тише ты, Полли! – эта мумия проторчала тут в кладовке сорок лет – и тот же муж, та же мебель, те же родственники, друзья… (Закрывает дверь.) А уж что тут у них получилось – сам не знаю… Поглядите на статую… Это же наша фру в молодости!
Юхансон. Господи! Эта мумия?
Бенгтсон. Да! Поневоле расплачешься! Но силой ли воображенья или еще как – она во многом уподобилась болтливой птице – не выносит калек, больных… Даже дочь свою не выносит за то, что та больная…
Юхансон. Фрекен больна!
Бенгтсон. А вы не знали?
Юхансон. Нет!… Ну, а что же полковник?
Бенгтсон. Увидите сами!
Юхансон (разглядывает статую). Просто оторопь берет! А сколько же ей теперь?
Бенгтсон. Да кто ж ее знает… Но люди говорят, когда ей было тридцать пять, на вид она была как девятнадцатилетняя, вот она этим и воспользовалась, а полковник попался… Э, в этом доме… Знаете, для чего стоят черные японские ширмы, вон там, возле кресла? Их называют смертные ширмы и ставят, когда кому-то умирать пора, точно как в больнице…
Юхансон. Ужас! Ну и дом… И сюда студент рвался, как в рай…
Бенгтсон. Какой еще студент? А-а, этот! Который сегодня будет… Полковник и фрекен наша встретили его в театре и от него без ума! Гм! А теперь позвольте вас спросить. Кто ваш хозяин? Директор в каталке?…
Юхансон. Да-а! Он тоже будет?
Бенгтсон. Не приглашен.
Юхансон. Пожалует и без приглашенья! На худой конец!…
Старик в прихожей; на нем сюртук, при нем цилиндр, костыли. Тихонько подбирается к ним, подслушивает.
Бенгтсон. Вот старая шельма, а?
Юхансон. Каких мало!
Бенгтсон. И с виду-то сущий черт!
Юхансон. Да он и правда колдун! В запертые двери входит…
Старик (подходит и берет Юхансона за ухо). Дрянь; Я тебе покажу колдуна! (Бенгтсону.) Доложить обо мне полковнику!
Бенгтсон. Тут ожидают гостей…
Старик. Знаю! Но и моего визита почти ожидают, хоть нельзя сказать, чтоб со страстным нетерпеньем…
Бенгтсон. Вот оно что! Как докладывать? Директор Хуммель?
Старик. Совершенно верно!
Бенгтсон идет через прихожую к зеленой комнате; там закрывается дверь.
(Юхансону). Убирайся!
Юхансон мешкает.
А ну убирайся!
Юхансон скрывается в прихожей.
(Оглядывает комнату; в глубоком изумлении застывает перед статуей.) Амалия!… Это она!… Она! (Ходит по комнате, перебирает безделушки; поправляет перед зеркалом парик; опять подходит к статуе.)
Мумия (из кладовой). Попка хорроший!
Старик (вздрогнув). Что такое? Здесь где-то попугай? Не вижу никакого попугая!
Мумия. Это ты, Якоб?
Старик. Нечистая сила!
Мумия. Якоб!
Старик. Мне страшно! Так вот что они тут прячут! (Стоя спиной к шкафу, разглядывает портрет.) Это он!… Он!
Мумия (сзади подбирается к Старику и сдергивает с него парик). Попка-дуррак! Это попка-дуррак?
Старик (подпрыгнув). Господь всемогущий! Кто это?
Мумия (человеческим голосом). Якоб?
Старик. Ну да, меня зовут Якоб…
Мумия (с чувством). А меня – Амалия!
Старик. Нет, нет, нет, господи Иесу…
Мумия. Вот какой у меня вид! Да! А вот как я выглядела прежде! Вот! Жизнь многому научит. Теперь-то я живу в кладовке, чтоб никого не видеть и чтоб меня не видели… Ну, а ты, Якоб, чего ты тут ищешь?
Старик. Своего ребенка! Нашего ребенка…
Мумия. Вон она сидру.
Старик. Где?
Мумия. Вон там, в комнате с гиацинтами!
Старик (разглядывая фрекен). Да, это она! (Пауза.) А что говорит ее отец, то есть, я имею в виду, полковник? Твой муж? Мумия. Как-то раз я на него разозлилась и все ему выложила…
Старик. И что же он?
Мумия. Не поверил. Сказал: «Так все женщины говорят, чтобы сжить со свету мужей». Все равно – ужасный был грех. Вся жизнь его – ложь, и родословная тоже; иногда читаю дворянские списки и думаю: у него подложное метрическое свидетельство, как у девки, а за это полагается тюрьма.
Старик. Что ж, вещь обычная; ты сама, помнится, подделала год рождения…
Мумия. Это меня мама научила… Моей вины тут нет! А в нашем грехе ты больше всех виноват!…
Старик. Нет, твой муж сам навлек этот грех, когда отнял у меня невесту! Так уж создан я – не могу простить, пока не покараю. Я считал это своим долгом – да и сейчас того же мнения!
Мумия. Зачем ты пришел? Чего тебе здесь надо? Как ты сюда пробрался? За дочерью моей пришел? Попробуй только тронь ее! Тебе тогда не жить!
Старик. Я ей же добра желаю!
Мумия. Пожалей ее отца!
Старик. Нет!
Мумия.
1 2 3 4 5 6 7 8