Рядом с ними я ставлю горшок с цветущими розами и две зажженные свечки, получается как бы алтарь, а в виде скамеечки кладу том Ганса Сакса в кожаном переплете с вытесненным на нем портретом Лютера и позолоченной застежкой – бесценная книга, взятая мною для занятий из Королевской библиотеки.
Я разливаю вино, срываю розу и втыкаю ее в пышные белокурые волосы баронессы. Мы пьем за ее здоровье и за наше счастье, а потом я падаю перед ней на колени. Я ее боготворю.
– О, как вы прекрасны!
Она счастлива, что я выступаю наконец в роли поклонника, почти любовника, и, обхватив руками мою голову, ворошит мою львиную гриву, покрывает лицо поцелуями. Ее красота внушает мне благоговение, я гляжу на нее как на икону и готов на нее молиться.
Она в восторге, что я сбросил железную маску сдержанности, мои признания приводят ее в трепет, и, видя, что я способен на пылкое чувство, в котором сочетаются уважение и страсть, она сама любит меня исступленно, до безумия. Я целую ее ботинки, не боясь испачкать губы, целую ее колени и при этом не пытаюсь приподнять край юбки, я люблю ее такую, какой она предстала в этот миг предо мною – одетую, целомудренную, как ангел, явившийся на свет уже в одежде и нацепивший крылья поверх туники.
От наплыва чувств слезы застилают мне глаза, хотя для них нет никакой разумной причины.
– Вы плачете! Что с вами?
– Я не знаю, как сказать… Я так счастлив!
– Вы, значит, умеете плакать. Вы! Железный человек!
– Умею ли я плакать! Я!
Будучи женщиной до мозга костей, она уверена, что понимает причину моего тайного страдания. Поэтому она тут же встает и, изображая интерес к рассыпанным по полу бумагам, говорит с плутовским видом:
– Когда я вошла, вы лежали здесь, как на лужайке. Смешно. На дворе зима, а вы валяетесь на травке.
И она садится на груду книг. Я – рядом с ней. И снова поцелуи, поцелуи, мой идол сходит с пьедестала и готов пасть.
Она в плену моих поцелуев, постепенно я опрокидываю ее навзничь, не даю ей времени опомниться, она будто околдована моим горящим взором, моими жаркими губами. Я обнимаю ее, прижимаю к себе, мы ложимся, как влюбленные, на траву, и мы любим друг друга, как ангелы, не срывая одежд и не переступая последней черты. Потом мы подымаемся, успокоенные, удовлетворенные, не испытывая при этом никаких угрызений совести, будто мы и впрямь не падшие ангелы.
О, как изобретательна любовь! Грешишь, не греша, отдаешься, не отдаваясь! О, божественное милосердие искушенных женщин! Из жалости они ни в чем не отказывают своим молодым ученикам, считая, что главное – не терять инициативы.
Внезапно она опоминается, возвращается к действительности. Ей пора уходить.
– Итак, до завтра.
– До завтра!
Она во всем призналась мужу и, поскольку он заплакал, считает себя кругом виноватой.
Оказывается, он заплакал, он плакал горючими слезами! Кто же он, наивная душа или хитрец? Видимо, и то и другое! Любовь, правда, сбивает с толку, а иллюзии, которые питаешь на свой счет, обычно приводят к разочарованию!
Он на нас не сердится и желает, чтобы мы продолжали общаться, однако мы должны обещать ему сохранять целомудрие.
– Он благороднее нас! – восклицает она. – И великодушнее! Он любит нас обоих!
Откуда такое старческое слабоумие! Он готов терпеть в своем доме присутствие мужчины, который целовал его жену, и, видимо, считает нас такими бесполыми, что мы будем продолжать наши отношения как брат и сестра. Это уже оскорбление лично мне, как мужчине, и я отвечаю окончательным «прощай навеки»!
Утро я провожу у себя в мансарде во власти самого горького разочарования. Я вкусил от запретного плода, и тут его вырвали у меня из рук. Она, моя великолепная богиня, раскаивается, страдает от угрызений совести, осыпает меня упреками. Она, соблазнительница!
Мне приходит в голову адская мысль: уж не в том ли дело, что она сочла меня чересчур целомудренным? Может, отступись ее побудило презрение к моей скромности? Ее не останавливала боязнь греха, перед которым я отступил, выходит, ее любовь сильнее моей.
Приди ко мне еще раз, моя красавица, и тогда ты увидишь!
В десять часов утра я получаю записку от барона с просьбой навестить баронессу, которая тяжело заболела.
Я отвечаю: нет, дай мне спокойно уйти, я не хочу больше быть помехой в вашем браке! Забудь меня, как я забыл вас.
В полдень я получаю вторую записку: «Вернемся к нашим прежним отношениям. Я испытываю к тебе уважение, потому что убежден, что ты вел себя как человек чести. Но никогда ни слова о том, что произошло между вами. Я хочу обнять тебя как брата, и пусть все будет как было».
Простодушие и доверие этого человека меня трогают, я отвечаю ему письмом, где выражаю все свои сомнения и угрызения совести и прошу его не играть с огнем и позволить мне исчезнуть.
В три часа дня я получаю третью записку. Баронесса в агонии, только что ушел врач, она хочет меня видеть. Барон умоляет меня прийти. И я иду. Ну, не безумец ли я?…
Как только я вхожу в квартиру, мне в нос ударяет запах хлороформа. Свет в гостиной притушен. Барон обнимает меня со слезами на глазах.
– Что с ней? – спрашиваю я холодно, будто врач.
– Не знаю, она едва не умерла.
– А что сказал доктор?
– Ничего! Он ушел, покачивая головой и бормоча: «Увы, этот случай вне моей компетенции».
– Он не выписал никаких лекарств?
– Никаких!
Он ведет меня в столовую, превращенную в комнату для больной. Баронесса лежит на диване, неподвижная, с растрепанными волосами и пылающими, будто уголья, глазами. Она протягивает Руку, муж берет ее и кладет в мою. И тут же выходит из комнаты, оставляя нас вдвоем. У меня холодеет сердце, я гляжу на нее настороженно, с недоверием, вся эта сцена кажется мне просто неприличной.
– Вы знаете, что я чуть не умерла? – спрашивает она, чтобы Начать разговор.
– Да.
– И это вас не волнует?
– Волнует.
– Но вы стоите как истукан. Ни жеста сочувствия, ни слова сострадания!
– Так здесь же был ваш муж!
– Ну и что, ведь он разрешил…
– Баронесса!
– Я очень больна! И мне надо будет лечиться у гинеколога!
– Неужели!
– Меня это очень пугает! Просто ужасно! Я так настрадалась. Положите мне руку на лоб!… Какое облегчение! Улыбнитесь мне! Ваша улыбка меня оживляет!
– Барон…
– А вот вы хотели уйти и бросить меня…
– Чем я могу быть вам полезен, баронесса?
Она начинает рыдать.
– Так вы что, желаете, чтобы я стал вашим любовником прямо здесь, в вашем доме, когда в соседних комнатах находятся ваш муж и ваша дочь? Так?
– Вы – чудовище!… у вас нет сердца, вы…
– Прощайте, баронесса.
И я удираю. Барон торопливо проводит меня через гостиную, однако не настолько быстро, чтобы я не успел заметить, как мелькнул у двери и скрылся за портьерой подол юбки. И у меня разом возникли подозрения, которые превращали все происходящее здесь в комедию.
Барон так яростно захлопнул за мной дверь, что мне показалось, будто раздался взрыв, и эхо его прокатилось по всей лестнице.
Сомнений быть не могло, я только что участвовал в слезливой комедии, да еще с двойной интригой.
Что за таинственная болезнь? Да это просто истерика! Как это называют немцы: тоска по материнству. А в свободном переводе: страстное желание забеременеть, течка самки, животный инстинкт, веками подавляемый и прикрытый целомудрием, но все же проявляющийся рано или поздно благодаря прелюбодеянию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70