Но такой способ заключения неприменим к
Существу столь далекому и непостижимому, к Существу, которое меньше походит
на всякое другое существо в мире, нежели солнце - на восковую свечу, и
которое обнаруживает себя только в слабых следах или чертах, причем мы не
вправе приписывать ему никаких иных атрибутов или совершенств. То, что
представляется нашему воображению высшим совершенством, может быть в
действительности недостатком. А если даже это и есть такое совершенство, то
все же его нельзя приписывать Верховному Существу, учитывая, что данное
качество не проявилось реально во всем своем объеме в его творениях; такое
приписывание будет больше походить на лесть и превозношение, чем на
правильное рассуждение и здравую философию. Поэтому никакая философия в
мире и никакая религия (являющаяся не чем иным, как видом философии)
никогда не могут вывести нас за пределы обычного течения опыта или дать нам
правила поведения, отличающиеся от тех, к которым приводят нас размышления
над обыденной жизнью. Исходя из религиозной гипотезы нельзя вывести ни
одного нового факта, нельзя предвидеть или предсказать ни одного события,
нельзя ожидать или опасаться какой-либо награды или наказания, помимо тех,
которые нам уже известны из практики и наблюдения. Итак, моя защита Эпикура
все же остается прочно обоснованной и удовлетворительной, а политические
интересы общества не имеют никакой связи с философскими спорами о
метафизике и религии.
Есть еще одно условие, ответил я, которое вы, кажется, упустили из вида.
Если бы я даже согласился с вашими посылками, я должен был бы отрицать ваши
выводы. Вы заключаете, что религиозные доктрины и рассуждения не могут
влиять на жизнь, потому что не должны влиять,- заключаете, не обращая
внимания на то, что люди не рассуждают так, как вы, а выводят множество
заключений из веры в существование Божества и предполагают, что Бог наложит
иные кары на порок и дарует иные награды добродетели, чем те, которые мы
видим при обычном порядке природы. Дело не в том, верно или нет это их
заключение: его влияние на их жизнь и поведение остается в обоих случаях
одинаковым, и те, кто стремится избавить людей от таких предрассудков,
могут быть, пожалуй, здравыми мыслителями, но я не согласен признать их
хорошими гражданами и политиками, поскольку они освобождают людей от узды,
сдерживающей их страсти, и таким образом превращают нарушение общественных
законов в некотором отношении в более легкое и безопасное дело.
Впрочем, я могу, пожалуй, присоединиться к вашему общему заключению в
пользу свободы, но на основании иных посылок, чем те, посредством которых
вы стараетесь его обосновать. Я думаю, что государство должно терпимо
относиться ко всякому философскому принципу, ибо нет примеров, чтобы
политические интересы какого-нибудь государства были ущемлены из-за такого
снисхождения. У философов нет особого энтузиазма, их доктрины не
представляются особенно заманчивыми народу, и нельзя ставить преград их
рассуждениям, не рискуя навлечь опасные последствия для наук и даже для
государства: ведь это значило бы открывать путь для преследования и насилия
и в отношении таких вопросов, которые более непосредственно затрагивают
интересы большинства людей.
Но, продолжал я, в связи с вашим главным положением мне приходит в голову
одно возражение, которое я только изложу вам, не настаивая на нем, ибо оно
может привести к слишком тонким и изощренным рассуждениям. Словом, я очень
сомневаюсь в возможности того, чтобы причина была известна только по своему
действию (как вы все время предполагали) или же была такой единичной и
необычайной по своей природе, что не имела бы параллели или сходства с
какой-нибудь другой причиной или другим объектом, который мы когда-либо
наблюдали. Только когда два вида (species) объектов оказываются постоянно
соединены друг с другом, мы можем заключить об одном на основании другого,
и если бы нам показали такое действие, которое было бы совершенно единичным
и не могло бы быть включено ни в какой известный вид, то я не знаю, могли
ли бы мы сделать вообще какое-нибудь заключение или какой-нибудь вывод
относительно его причины. Если опыт, наблюдение и аналогия единственные
руководители, которым мы можем вполне разумно следовать при всех
заключениях подобного рода, то и действие и причина должны быть сходными и
однородными с другими действиями и причинами, которые мы знаем и соединение
которых мы во многих случаях наблюдали. Предоставляю вам самим выводить
следствия из этого принципа. Я замечу лишь, что, поскольку противники
Эпикура всегда считают вселенную, творение совершенно единичное и не
имеющее себе равного, доказательством существования Божества, столь же
единичной и также не имеющей себе равной причины, то при подобном
предположении ваши заключения заслуживают по меньшей мере внимания с нашей
стороны. Я согласен, что всегда несколько затруднительно возвращаться от
причины к действию и исходя из наших идей о первой заключать о каком-либо
изменении второго или что-нибудь добавлять к нему.
ВСТУПИТЕЛЬНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ
ГЛАВА XII ОБ АКАДЕМИЧЕСКОЙ, ИЛИ СКЕПТИЧЕСКОЙ, ФИЛОСОФИИ
Часть 1
Ни одному вопросу не было посвящено большего числа философских рассуждений,
чем доказательству существования Бога и опровержению ошибок атеистов, и тем
не менее наиболее религиозные философы до сих пор еще спорят о том, может
ли человек быть настолько ослепленным, чтобы прийти к атеизму спекулятивным
путем. Как же согласовать эти противоречия? Странствующие рыцари, бродившие
по свету, чтобы очистить его от драконов и великанов, никогда не
сомневались в существовании этих чудовищ.
Другим врагом религии является скептик, естественно возбуждающий
негодование всех духовных лиц и серьезных философов, хотя, конечно, еще
никому не приходилось встретиться с таким нелепым существом или же
разговаривать с таким человеком, который не придерживался бы никакого
мнения, никакого определенного взгляда относительно какого бы то ни было
предмета, как практического, так и умозрительного. Это приводит к весьма
естественному вопросу: что подразумевается под скептицизмом и до каких
пределов можно доводить философский принцип сомнения и неуверенности?
Существует вид скептицизма, предшествующий всякому изучению и
философствованию; Декарт и другие настоятельно рекомендуют его как
наилучшее предохранительное средство против ошибок и поспешных суждений.
Этот скептицизм требует сомневаться во всем: не только в наших прежних
мнениях и принципах, но и в самих наших способностях. Удостовериться в том,
что последние не вводят нас в заблуждение, говорят эти философы, мы можем
только с помощью цепи рассуждений, выведенных из какого-нибудь первичного
принципа, который не может быть ошибочным или обманчивым. Но, во-первых,
нет такого первичного принципа, который имел бы преимущество перед другими
самоочевидными и убедительными принципами. А во-вторых, если бы таковой и
существовал, мы не могли бы ни на шаг выйти за его пределы без помощи тех
самых способностей, в которых, как предполагается, мы уже с самого начала
сомневаемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Существу столь далекому и непостижимому, к Существу, которое меньше походит
на всякое другое существо в мире, нежели солнце - на восковую свечу, и
которое обнаруживает себя только в слабых следах или чертах, причем мы не
вправе приписывать ему никаких иных атрибутов или совершенств. То, что
представляется нашему воображению высшим совершенством, может быть в
действительности недостатком. А если даже это и есть такое совершенство, то
все же его нельзя приписывать Верховному Существу, учитывая, что данное
качество не проявилось реально во всем своем объеме в его творениях; такое
приписывание будет больше походить на лесть и превозношение, чем на
правильное рассуждение и здравую философию. Поэтому никакая философия в
мире и никакая религия (являющаяся не чем иным, как видом философии)
никогда не могут вывести нас за пределы обычного течения опыта или дать нам
правила поведения, отличающиеся от тех, к которым приводят нас размышления
над обыденной жизнью. Исходя из религиозной гипотезы нельзя вывести ни
одного нового факта, нельзя предвидеть или предсказать ни одного события,
нельзя ожидать или опасаться какой-либо награды или наказания, помимо тех,
которые нам уже известны из практики и наблюдения. Итак, моя защита Эпикура
все же остается прочно обоснованной и удовлетворительной, а политические
интересы общества не имеют никакой связи с философскими спорами о
метафизике и религии.
Есть еще одно условие, ответил я, которое вы, кажется, упустили из вида.
Если бы я даже согласился с вашими посылками, я должен был бы отрицать ваши
выводы. Вы заключаете, что религиозные доктрины и рассуждения не могут
влиять на жизнь, потому что не должны влиять,- заключаете, не обращая
внимания на то, что люди не рассуждают так, как вы, а выводят множество
заключений из веры в существование Божества и предполагают, что Бог наложит
иные кары на порок и дарует иные награды добродетели, чем те, которые мы
видим при обычном порядке природы. Дело не в том, верно или нет это их
заключение: его влияние на их жизнь и поведение остается в обоих случаях
одинаковым, и те, кто стремится избавить людей от таких предрассудков,
могут быть, пожалуй, здравыми мыслителями, но я не согласен признать их
хорошими гражданами и политиками, поскольку они освобождают людей от узды,
сдерживающей их страсти, и таким образом превращают нарушение общественных
законов в некотором отношении в более легкое и безопасное дело.
Впрочем, я могу, пожалуй, присоединиться к вашему общему заключению в
пользу свободы, но на основании иных посылок, чем те, посредством которых
вы стараетесь его обосновать. Я думаю, что государство должно терпимо
относиться ко всякому философскому принципу, ибо нет примеров, чтобы
политические интересы какого-нибудь государства были ущемлены из-за такого
снисхождения. У философов нет особого энтузиазма, их доктрины не
представляются особенно заманчивыми народу, и нельзя ставить преград их
рассуждениям, не рискуя навлечь опасные последствия для наук и даже для
государства: ведь это значило бы открывать путь для преследования и насилия
и в отношении таких вопросов, которые более непосредственно затрагивают
интересы большинства людей.
Но, продолжал я, в связи с вашим главным положением мне приходит в голову
одно возражение, которое я только изложу вам, не настаивая на нем, ибо оно
может привести к слишком тонким и изощренным рассуждениям. Словом, я очень
сомневаюсь в возможности того, чтобы причина была известна только по своему
действию (как вы все время предполагали) или же была такой единичной и
необычайной по своей природе, что не имела бы параллели или сходства с
какой-нибудь другой причиной или другим объектом, который мы когда-либо
наблюдали. Только когда два вида (species) объектов оказываются постоянно
соединены друг с другом, мы можем заключить об одном на основании другого,
и если бы нам показали такое действие, которое было бы совершенно единичным
и не могло бы быть включено ни в какой известный вид, то я не знаю, могли
ли бы мы сделать вообще какое-нибудь заключение или какой-нибудь вывод
относительно его причины. Если опыт, наблюдение и аналогия единственные
руководители, которым мы можем вполне разумно следовать при всех
заключениях подобного рода, то и действие и причина должны быть сходными и
однородными с другими действиями и причинами, которые мы знаем и соединение
которых мы во многих случаях наблюдали. Предоставляю вам самим выводить
следствия из этого принципа. Я замечу лишь, что, поскольку противники
Эпикура всегда считают вселенную, творение совершенно единичное и не
имеющее себе равного, доказательством существования Божества, столь же
единичной и также не имеющей себе равной причины, то при подобном
предположении ваши заключения заслуживают по меньшей мере внимания с нашей
стороны. Я согласен, что всегда несколько затруднительно возвращаться от
причины к действию и исходя из наших идей о первой заключать о каком-либо
изменении второго или что-нибудь добавлять к нему.
ВСТУПИТЕЛЬНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ
ГЛАВА XII ОБ АКАДЕМИЧЕСКОЙ, ИЛИ СКЕПТИЧЕСКОЙ, ФИЛОСОФИИ
Часть 1
Ни одному вопросу не было посвящено большего числа философских рассуждений,
чем доказательству существования Бога и опровержению ошибок атеистов, и тем
не менее наиболее религиозные философы до сих пор еще спорят о том, может
ли человек быть настолько ослепленным, чтобы прийти к атеизму спекулятивным
путем. Как же согласовать эти противоречия? Странствующие рыцари, бродившие
по свету, чтобы очистить его от драконов и великанов, никогда не
сомневались в существовании этих чудовищ.
Другим врагом религии является скептик, естественно возбуждающий
негодование всех духовных лиц и серьезных философов, хотя, конечно, еще
никому не приходилось встретиться с таким нелепым существом или же
разговаривать с таким человеком, который не придерживался бы никакого
мнения, никакого определенного взгляда относительно какого бы то ни было
предмета, как практического, так и умозрительного. Это приводит к весьма
естественному вопросу: что подразумевается под скептицизмом и до каких
пределов можно доводить философский принцип сомнения и неуверенности?
Существует вид скептицизма, предшествующий всякому изучению и
философствованию; Декарт и другие настоятельно рекомендуют его как
наилучшее предохранительное средство против ошибок и поспешных суждений.
Этот скептицизм требует сомневаться во всем: не только в наших прежних
мнениях и принципах, но и в самих наших способностях. Удостовериться в том,
что последние не вводят нас в заблуждение, говорят эти философы, мы можем
только с помощью цепи рассуждений, выведенных из какого-нибудь первичного
принципа, который не может быть ошибочным или обманчивым. Но, во-первых,
нет такого первичного принципа, который имел бы преимущество перед другими
самоочевидными и убедительными принципами. А во-вторых, если бы таковой и
существовал, мы не могли бы ни на шаг выйти за его пределы без помощи тех
самых способностей, в которых, как предполагается, мы уже с самого начала
сомневаемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47