Правда и мы можем ошибаться. Вот когда закончилась война с Японией, мы предложили китайским товарищам найти модус вивенди с Чан-Кай-Ши. Они на словах согласились с нами, а когда приехали домой, сделали по-своему. Собрались сами и ударили. Оказалось, что правы были они, а не мы.
Но в Греции другое положение – надо не колеблясь свернуть греческое восстание".
Сталин не делил вопросы государственные и партийно-политические. Вместо того, чтобы заявить Черчиллю, что вопрос о власти в Греции – это дело греческого народа, он безапелляционно дал согласие Англии на подавление греческих коммунистов. В своих отношениях с союзниками он исходил из строгого разделения сфер влияния.
В беседе с Тито и Джиласом он сказал:
– В этой войне не так, как в прошлой, а кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, и свою социальную систему. Иначе быть не может…
– Война скоро кончится, – продолжал Сталин, – через пятнадцать-двадцать лет мы оправимся, а затем снова.
– Если славяне будут объединены и солидарны, никто в будущем пальцем не шевельнет. Пальцем не шевельнет, – повторял он, рассекая воздух указательным пальцем". (Милован Джилас «Разговоры со Сталиным», «Посев», 1970 год, Франкфурт-на-Майне, стр. 172 – 174).
Так представлял себе на практике Сталин строительство социализма в других странах. Так отразилась в голове диктатора идея Маркса и Ленина о построении социализма. Сталин благожелательно относился к Де Голлю и дал указание французским коммунистам не делать попыток овладеть властью. В своих воспоминаниях генерал Де Голль отметил лояльность Сталина к его правительству.
Сталин подчинил международное коммунистическое движение национальным интересам России. Так он поступал во многих изложенных случаях, так он поступил и тогда, когда был в альянсе с фашистской Германией. Приведу несколько фактов.
Выступая на сессии Верховного Совета в 1939 году, В.М. Молотов говорил:
«Известно, что за последние несколько месяцев такие понятия, как „агрессия“, „агрессор“ получили новое конкретное содержание, приобрели иной смысл. Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются».
То же самое – но в еще более резкой форме в отношении Англии и Франции и в более заискивающем тоне по отношению к Германии – сказал Сталин в интервью редактору газеты «Правда», помещенном 1-го декабря 1939 года под заголовком «О лживом сообщении агентства „Гавас“». И Сталин, и Молотов называли фашистскую Германию мирным государством только потому, что они совместно совершили раздел Польши. Их положительная оценка действий самого агрессивного, самого реакционного и расистского режима в мире, стремящегося к физической расправе с коммунистами Европы и ликвидации коммунистического движения во всем мире, и их отрицательная оценка решимости демократических стран Европы воспрепятствовать распространению в мире «коричневой чумы» являются убедительным свидетельством их полного разрыва с марксизмом, ленинизмом и интернационализмом. Или чего стоит указание, данное Сталиным коммунистам Европы, после того как он подписал с Гитлером договор о дружбе, – прекратить пропаганду против фашизма? Об этом факте сообщают такие журналисты, как Э. Генри, И. Эренбург и другие:
«Сталин не только прекратил антифашистскую пропаганду на территории Советского Союза, – пишет Э. Генри, в своем письме к И. Эренбургу. – В полном противоречии с решением VII конгресса Коминтерна, Сталин направил всем коммунистическим партиям директиву, в которой содержалось требование о фактическом свертывании борьбы против немецкого фашизма».
Или как можно увязать телеграмму Сталина Риббентропу с его принадлежностью к коммунистической партии и с его интернационализмом, о чем продолжают говорить наследники Сталина.
«Меня, – писал Эренбург в книге „Люди, годы, жизнь“, – потрясла телеграмма Сталина Риббентропу, где говорилось о дружбе, скрепленной пролитой кровью. Раз десять я прочитал эту телеграмму и, хотя верил в государственный гений Сталина, все во мне кипело… Да и как забыть о реках крови, пролитых фашистами в Испании, Чехословакии, Польше, в самой Германии».
В одних случаях Сталин, через Коминтерн, запрещал коммунистическим партиям делать у себя в стране революцию. Так было в Китае в 1926 и в 1947-м годах, в Греции в 1943 году, во Франции в 1944 году и т. д. В других случаях Сталин навязывал социализм соседним с Советским Союзом странам, таким как Латвия, Литва, Эстония, Бессарабия, Румыния, Чехословакия, Польша, Венгрия, ГДР, Болгария и др.
Все это делалось во имя интересов строительства социализма в СССР, без учета готовности пролетариата этих стран к переходу их к социализму. Сталин считал, что он осчастливливал соседние с СССР страны тем, что силой вводил в них социализм. Об этом не устает напоминать этим странам советская пресса. Энгельс – Ленин считали такую политику пролетариата победившей страны вредной, подрывающей социализм в своей собственной стране. Вот что писал по этому поводу Энгельс и комментировал Ленин:
«Победоносный пролетариат не может никакому чужому народу навязывать никакого осчастливления, не подрывая этим собственной победы». (Энгельс, том 35, стр. 298).
Ленин, приведя эту выдержку из письма Энгельса к Каутскому, писал:
«Энгельс выставляет лишь один безусловно интернационалистский принцип, который он применяет ко всем „чужим народам“, т. е. не только колониальным: навязывать им осчастливление значило бы подрывать победу пролетариата». (Ленин, том 30, стр. 51).
В этом случае пролетариат и той страны, которая навязывает, и той страны, которой навязывают социализм, заражается националистическими чувствами, а его интернациональные чувства притупляются.
Здесь следует остановиться на одном из основных принципов большевизма, провозглашенном Коминтерном с первых дней его существования. Этим принципом на первый план выдвигалась обязанность каждого иностранного коммуниста защищать первое отечество социализма – Советский Союз. Инициаторами и вдохновителями этого принципа были Ленин и Троцкий до 1934 года, до убийства Кирова. Казалось, что такой подход к обязанностям коммуниста, в условиях капиталистического окружения первого социалистического государства, был совершенно естественен. Но, как и многие другие догмы, этот принцип на практике выродился в слепое подчинение деятельности иностранных компартий эгоистическим интересам Советского Союза. Вначале этот принцип служил целям охраны социалистического отечества от посягательств империализма, но постепенно он выродился в безоговорочное подчинение интересов иностранных компартий национальным интересам Советского Союза.
Великорусские настроения Сталина особенно проявились во время войны и достигли высшего регистра в его речи-тосте, произнесенной им на приеме-банкете в честь победы над Германией в 1945 году. Вот часть этого тоста, приведенного в книге авиаконструктора А. Яковлева:
"Товарищи, разрешите мне поднять еще один последний тост. Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа и, прежде всего, русского народа (присутствующие восторженными рукоплесканиями и криками «Ура» встретили эти слова).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Но в Греции другое положение – надо не колеблясь свернуть греческое восстание".
Сталин не делил вопросы государственные и партийно-политические. Вместо того, чтобы заявить Черчиллю, что вопрос о власти в Греции – это дело греческого народа, он безапелляционно дал согласие Англии на подавление греческих коммунистов. В своих отношениях с союзниками он исходил из строгого разделения сфер влияния.
В беседе с Тито и Джиласом он сказал:
– В этой войне не так, как в прошлой, а кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, и свою социальную систему. Иначе быть не может…
– Война скоро кончится, – продолжал Сталин, – через пятнадцать-двадцать лет мы оправимся, а затем снова.
– Если славяне будут объединены и солидарны, никто в будущем пальцем не шевельнет. Пальцем не шевельнет, – повторял он, рассекая воздух указательным пальцем". (Милован Джилас «Разговоры со Сталиным», «Посев», 1970 год, Франкфурт-на-Майне, стр. 172 – 174).
Так представлял себе на практике Сталин строительство социализма в других странах. Так отразилась в голове диктатора идея Маркса и Ленина о построении социализма. Сталин благожелательно относился к Де Голлю и дал указание французским коммунистам не делать попыток овладеть властью. В своих воспоминаниях генерал Де Голль отметил лояльность Сталина к его правительству.
Сталин подчинил международное коммунистическое движение национальным интересам России. Так он поступал во многих изложенных случаях, так он поступил и тогда, когда был в альянсе с фашистской Германией. Приведу несколько фактов.
Выступая на сессии Верховного Совета в 1939 году, В.М. Молотов говорил:
«Известно, что за последние несколько месяцев такие понятия, как „агрессия“, „агрессор“ получили новое конкретное содержание, приобрели иной смысл. Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются».
То же самое – но в еще более резкой форме в отношении Англии и Франции и в более заискивающем тоне по отношению к Германии – сказал Сталин в интервью редактору газеты «Правда», помещенном 1-го декабря 1939 года под заголовком «О лживом сообщении агентства „Гавас“». И Сталин, и Молотов называли фашистскую Германию мирным государством только потому, что они совместно совершили раздел Польши. Их положительная оценка действий самого агрессивного, самого реакционного и расистского режима в мире, стремящегося к физической расправе с коммунистами Европы и ликвидации коммунистического движения во всем мире, и их отрицательная оценка решимости демократических стран Европы воспрепятствовать распространению в мире «коричневой чумы» являются убедительным свидетельством их полного разрыва с марксизмом, ленинизмом и интернационализмом. Или чего стоит указание, данное Сталиным коммунистам Европы, после того как он подписал с Гитлером договор о дружбе, – прекратить пропаганду против фашизма? Об этом факте сообщают такие журналисты, как Э. Генри, И. Эренбург и другие:
«Сталин не только прекратил антифашистскую пропаганду на территории Советского Союза, – пишет Э. Генри, в своем письме к И. Эренбургу. – В полном противоречии с решением VII конгресса Коминтерна, Сталин направил всем коммунистическим партиям директиву, в которой содержалось требование о фактическом свертывании борьбы против немецкого фашизма».
Или как можно увязать телеграмму Сталина Риббентропу с его принадлежностью к коммунистической партии и с его интернационализмом, о чем продолжают говорить наследники Сталина.
«Меня, – писал Эренбург в книге „Люди, годы, жизнь“, – потрясла телеграмма Сталина Риббентропу, где говорилось о дружбе, скрепленной пролитой кровью. Раз десять я прочитал эту телеграмму и, хотя верил в государственный гений Сталина, все во мне кипело… Да и как забыть о реках крови, пролитых фашистами в Испании, Чехословакии, Польше, в самой Германии».
В одних случаях Сталин, через Коминтерн, запрещал коммунистическим партиям делать у себя в стране революцию. Так было в Китае в 1926 и в 1947-м годах, в Греции в 1943 году, во Франции в 1944 году и т. д. В других случаях Сталин навязывал социализм соседним с Советским Союзом странам, таким как Латвия, Литва, Эстония, Бессарабия, Румыния, Чехословакия, Польша, Венгрия, ГДР, Болгария и др.
Все это делалось во имя интересов строительства социализма в СССР, без учета готовности пролетариата этих стран к переходу их к социализму. Сталин считал, что он осчастливливал соседние с СССР страны тем, что силой вводил в них социализм. Об этом не устает напоминать этим странам советская пресса. Энгельс – Ленин считали такую политику пролетариата победившей страны вредной, подрывающей социализм в своей собственной стране. Вот что писал по этому поводу Энгельс и комментировал Ленин:
«Победоносный пролетариат не может никакому чужому народу навязывать никакого осчастливления, не подрывая этим собственной победы». (Энгельс, том 35, стр. 298).
Ленин, приведя эту выдержку из письма Энгельса к Каутскому, писал:
«Энгельс выставляет лишь один безусловно интернационалистский принцип, который он применяет ко всем „чужим народам“, т. е. не только колониальным: навязывать им осчастливление значило бы подрывать победу пролетариата». (Ленин, том 30, стр. 51).
В этом случае пролетариат и той страны, которая навязывает, и той страны, которой навязывают социализм, заражается националистическими чувствами, а его интернациональные чувства притупляются.
Здесь следует остановиться на одном из основных принципов большевизма, провозглашенном Коминтерном с первых дней его существования. Этим принципом на первый план выдвигалась обязанность каждого иностранного коммуниста защищать первое отечество социализма – Советский Союз. Инициаторами и вдохновителями этого принципа были Ленин и Троцкий до 1934 года, до убийства Кирова. Казалось, что такой подход к обязанностям коммуниста, в условиях капиталистического окружения первого социалистического государства, был совершенно естественен. Но, как и многие другие догмы, этот принцип на практике выродился в слепое подчинение деятельности иностранных компартий эгоистическим интересам Советского Союза. Вначале этот принцип служил целям охраны социалистического отечества от посягательств империализма, но постепенно он выродился в безоговорочное подчинение интересов иностранных компартий национальным интересам Советского Союза.
Великорусские настроения Сталина особенно проявились во время войны и достигли высшего регистра в его речи-тосте, произнесенной им на приеме-банкете в честь победы над Германией в 1945 году. Вот часть этого тоста, приведенного в книге авиаконструктора А. Яковлева:
"Товарищи, разрешите мне поднять еще один последний тост. Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа и, прежде всего, русского народа (присутствующие восторженными рукоплесканиями и криками «Ура» встретили эти слова).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152