«Таланту надо помогать, а бездарь и сама пробьется». На самом деле это так. В нашем театре были актеры очень талантливые, но они не умели за себя постоять. Они делали свое дело настолько профессионально, что за это нужно было, например, моментально повысить зарплату. Любой хороший художественный руководитель видит это сразу или ему кто-то подсказывает. Гердт всячески старался помочь таким людям, которые не выпячивали себя, а посему оставались в тени. Зиновий Ефимович частенько вступал в конфликтные отношения с Образцовым по этому поводу. Это происходило на художественных советах, собраниях, обсуждениях. Он часто вставал и говорил: «Вот этого человека нужно обязательно поощрить, наградить. Посмотрите, как он делает свое дело!.. Талантливым людям нужно помогать, их нужно любить…»
Уход Зиновия Гердта стал огромной потерей для нашего театра.
Поначалу, когда мы делали «Божественную комедию», Образцов предложил Гердту роль Дьявола. А тогда у Зиновия Ефимовича почти весь репертуар состоял из отрицательных ролей. Он сказал Образцову: «Сергей Владимирович, во-первых, у меня нога… Я не смогу спрыгивать с подмостков, быстро бежать менять костюмы…» – «Ну, и что, подумаешь… – ответил Сергей Владимирович, – пусть у нас Дьявол будет немножко прихрамывать… В этом что-то есть!..» Начали репетировать. Но Гердту самому не нравилось то, что он делал. Короче говоря, Гердт все-таки убедил Образцова отдать ему роль Адама. Роль Дьявола перешла к Грише Толчинскому, ныне, к сожалению, уже покойному, а потом эта роль перешла ко мне, и я играю ее и по сей день.
Думаю, что Зиновию Ефимовичу просто надоело уже играть всяких чертей и дьяволов. Адама он сделал дивно и роскошно. Это был алмаз. Как он произносил каждое слово!.. Это было не просто красиво. Его Адам был не просто юношей, первым мужчиной на земле. Гердтовский Адам был человеком, которому безумно интересно жить, познавать себя и окружающий мир. Познавать Еву, искушение через нее… Эта роль у Гердта получилась как нить. Как путь.
Он направо и налево раздавал свои краски, свои «дивиденды», свои находки, фразки. Передавал свое нутро. Не опыт, не профессию, а именно свое нутро. Кто хотел – всегда получал очень много от Гердта.
Когда Зиновий Ефимович брал в руки куклу, она у него жила и работала. С мастерами он обсуждал каждую деталь куклы. Рычажки, педальки рта, всякие тяжи – одним словом, всё, каждый миллиметр тела куклы – чтобы кукла была в руке как бы продолжением этой руки. Чтобы нигде ничего не терло, не мешало, чтобы рука чувствовала себя как в отлично сидящей перчатке, чтобы не было никакого сопротивления. От этого очень сильно зависит игра актера. Если что-то мешает в кукле, уже все мысли идут туда, уже монолог существует сам по себе, ты – сам по себе, а кукла – сама по себе. Гердт был в этом смысле педантом, и этой его профессиональной дотошности можно было только позавидовать. «Подточи мне здесь и вот здесь, а здесь чуть затяни…» Это должны были делать все актеры, которые работали с куклами, но… кому-то было просто лень, кто-то не имел времени на такие тонкости, а кто-то говорил, что может сыграть чем угодно, хоть палкой…
Зиновий Ефимович всегда был человеком рисковым. Он всегда что-то пробовал, шел ва-банк, не боялся идти наперекор кому бы то ни было. Он ничего не боялся. Любил жизнь и очень хорошо понимал, что смерть – ее естественное продолжение, и при всем том, что уходить никому не хочется, бояться смерти – неумно.
Я считаю, что он прожил замечательную, красивую жизнь и сумел построить ее как демиург, окружить себя только такими людьми, которые ему нравились, с которыми ему было приятно и интересно.
Он обладал способностью моментально создавать вокруг себя определенную компанию – на съемочной площадке, или в Доме творчества, в театре за кулисами и так далее. Он любил рассказывать хохмы, анекдоты, театральные байки, похождения и всё такое прочее, и чтобы всё это как-то упорядочить, была создана программа «Чай-клуб». Он не мог жить без гостей, без застолий, чай ли это был или коньячок – неважно!.. Он очень любил людей, любил знакомиться с новыми собеседниками, но больше всего на свете, я думаю, Зиновий Ефимович любил свою жену Таню. И поэзию.
С Таней Зиновий Ефимович познакомился, когда театр поехал в турне: Ливан, Сирия, Египет. Таня пришла переводчицей. Она должна была работать с Гердтом – то есть помочь ему разобраться с арабским текстом, правильно поставить произношение, научить мелодике языка. Это был 1960 год, и с тех пор они уже не расставались. Это был союз двух мудрых людей. Не было никаких сюсюканий, никаких особенно присматриваний друг к другу. Это всё было пройдено обоими в прошлых жизнях. Я думаю, что для них эта встреча стала самым большим подарком судьбы.
Катю, дочь Тани от первого брака, они фактически воспитали вдвоем. Зиновий Ефимович очень нежно относился к Кате и отдал ей всю свою нерастраченную отцовскую заботу и любовь.
О Лидии Либединской
И Лидия Борисовна, и я родились и всю жизнь живем в Москве. И что называется, «в одном кругу». И по возрасту недалеки друг от друга. А познакомились «на склоне лет». Зяма же знал Лиду тысячу лет, и когда мы обе на него набросились за его незнание, что мы не были знакомы, согласился, что это его «недогляд».
Потому что с первой минуты нам обеим было легко не только разговаривать, но и с пониманием молчать. Так редко бывает!
Зяма очень тонко чувствовал фальшь высокопарности, и если и употреблял превосходные степени, то всегда с долей иронии. А вот о Лидии Борисовне (и еще, пожалуй, о своей теще, моей маме), выражаясь «высоко», говорил серьезно. Рассказывая о ней, он не забывал упомянуть: «Дворянка, настоящая, никогда не хвастающая этим званием, а только всей своей жизнью доказывающая его суть».
Главным в этом высказывании было «настоящая», потому что, когда в последние годы появились «дворяне», «дворянское собрание», он ужасно сердился, говоря: «Посмотри, какие напыщенные, пустые, малопорядочные, понятия не имеющие о том, кто такие русские дворяне. Эти сегодняшние похожи скорее на Анатоля Курагина, он ведь тоже был „дворянин“».
Внутренняя аристократичность Лидии Борисовны проявляется во всем: совершенная естественность, дивная русская речь, доброжелательное, равное отношение, без чинопочитания и превосходства, ко взрослым и удивительно уважительное к детям.
Глядя на ее открытое, приветливое лицо, кажется, что этот человек жил и живет без особых трудностей. А это далеко не так – выпала на ее долю, как и большинства порядочных людей, масса сложных и трагичных событий. Из всех людей, которых я знаю, у нее больше всех детей – дочерей, внуков, а теперь и правнуков. Как-то, по-моему, на телевидении, Лидию Борисовну спросили: «Вот у Вас столько обожающих Вас детей. Как вообще надо детей воспитывать?» – «Детей не надо воспитывать вообще, с ними надо дружить», – был ее ответ.
Такая, казалось бы, простая формула, но, по-моему, заключающая в себе всю философию педагогики, да и вообще жизненной позиции.
С ней всегда всем легко и интересно. Даже зятья, что в российской действительности редкость, внимательны к ней, а значит, любят. Ее знаменитый зять Гарик Губерман, подшучивая над ней за верность традициям в накрывании стола и приверженность к «своей» чашке, восхищается ею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Уход Зиновия Гердта стал огромной потерей для нашего театра.
Поначалу, когда мы делали «Божественную комедию», Образцов предложил Гердту роль Дьявола. А тогда у Зиновия Ефимовича почти весь репертуар состоял из отрицательных ролей. Он сказал Образцову: «Сергей Владимирович, во-первых, у меня нога… Я не смогу спрыгивать с подмостков, быстро бежать менять костюмы…» – «Ну, и что, подумаешь… – ответил Сергей Владимирович, – пусть у нас Дьявол будет немножко прихрамывать… В этом что-то есть!..» Начали репетировать. Но Гердту самому не нравилось то, что он делал. Короче говоря, Гердт все-таки убедил Образцова отдать ему роль Адама. Роль Дьявола перешла к Грише Толчинскому, ныне, к сожалению, уже покойному, а потом эта роль перешла ко мне, и я играю ее и по сей день.
Думаю, что Зиновию Ефимовичу просто надоело уже играть всяких чертей и дьяволов. Адама он сделал дивно и роскошно. Это был алмаз. Как он произносил каждое слово!.. Это было не просто красиво. Его Адам был не просто юношей, первым мужчиной на земле. Гердтовский Адам был человеком, которому безумно интересно жить, познавать себя и окружающий мир. Познавать Еву, искушение через нее… Эта роль у Гердта получилась как нить. Как путь.
Он направо и налево раздавал свои краски, свои «дивиденды», свои находки, фразки. Передавал свое нутро. Не опыт, не профессию, а именно свое нутро. Кто хотел – всегда получал очень много от Гердта.
Когда Зиновий Ефимович брал в руки куклу, она у него жила и работала. С мастерами он обсуждал каждую деталь куклы. Рычажки, педальки рта, всякие тяжи – одним словом, всё, каждый миллиметр тела куклы – чтобы кукла была в руке как бы продолжением этой руки. Чтобы нигде ничего не терло, не мешало, чтобы рука чувствовала себя как в отлично сидящей перчатке, чтобы не было никакого сопротивления. От этого очень сильно зависит игра актера. Если что-то мешает в кукле, уже все мысли идут туда, уже монолог существует сам по себе, ты – сам по себе, а кукла – сама по себе. Гердт был в этом смысле педантом, и этой его профессиональной дотошности можно было только позавидовать. «Подточи мне здесь и вот здесь, а здесь чуть затяни…» Это должны были делать все актеры, которые работали с куклами, но… кому-то было просто лень, кто-то не имел времени на такие тонкости, а кто-то говорил, что может сыграть чем угодно, хоть палкой…
Зиновий Ефимович всегда был человеком рисковым. Он всегда что-то пробовал, шел ва-банк, не боялся идти наперекор кому бы то ни было. Он ничего не боялся. Любил жизнь и очень хорошо понимал, что смерть – ее естественное продолжение, и при всем том, что уходить никому не хочется, бояться смерти – неумно.
Я считаю, что он прожил замечательную, красивую жизнь и сумел построить ее как демиург, окружить себя только такими людьми, которые ему нравились, с которыми ему было приятно и интересно.
Он обладал способностью моментально создавать вокруг себя определенную компанию – на съемочной площадке, или в Доме творчества, в театре за кулисами и так далее. Он любил рассказывать хохмы, анекдоты, театральные байки, похождения и всё такое прочее, и чтобы всё это как-то упорядочить, была создана программа «Чай-клуб». Он не мог жить без гостей, без застолий, чай ли это был или коньячок – неважно!.. Он очень любил людей, любил знакомиться с новыми собеседниками, но больше всего на свете, я думаю, Зиновий Ефимович любил свою жену Таню. И поэзию.
С Таней Зиновий Ефимович познакомился, когда театр поехал в турне: Ливан, Сирия, Египет. Таня пришла переводчицей. Она должна была работать с Гердтом – то есть помочь ему разобраться с арабским текстом, правильно поставить произношение, научить мелодике языка. Это был 1960 год, и с тех пор они уже не расставались. Это был союз двух мудрых людей. Не было никаких сюсюканий, никаких особенно присматриваний друг к другу. Это всё было пройдено обоими в прошлых жизнях. Я думаю, что для них эта встреча стала самым большим подарком судьбы.
Катю, дочь Тани от первого брака, они фактически воспитали вдвоем. Зиновий Ефимович очень нежно относился к Кате и отдал ей всю свою нерастраченную отцовскую заботу и любовь.
О Лидии Либединской
И Лидия Борисовна, и я родились и всю жизнь живем в Москве. И что называется, «в одном кругу». И по возрасту недалеки друг от друга. А познакомились «на склоне лет». Зяма же знал Лиду тысячу лет, и когда мы обе на него набросились за его незнание, что мы не были знакомы, согласился, что это его «недогляд».
Потому что с первой минуты нам обеим было легко не только разговаривать, но и с пониманием молчать. Так редко бывает!
Зяма очень тонко чувствовал фальшь высокопарности, и если и употреблял превосходные степени, то всегда с долей иронии. А вот о Лидии Борисовне (и еще, пожалуй, о своей теще, моей маме), выражаясь «высоко», говорил серьезно. Рассказывая о ней, он не забывал упомянуть: «Дворянка, настоящая, никогда не хвастающая этим званием, а только всей своей жизнью доказывающая его суть».
Главным в этом высказывании было «настоящая», потому что, когда в последние годы появились «дворяне», «дворянское собрание», он ужасно сердился, говоря: «Посмотри, какие напыщенные, пустые, малопорядочные, понятия не имеющие о том, кто такие русские дворяне. Эти сегодняшние похожи скорее на Анатоля Курагина, он ведь тоже был „дворянин“».
Внутренняя аристократичность Лидии Борисовны проявляется во всем: совершенная естественность, дивная русская речь, доброжелательное, равное отношение, без чинопочитания и превосходства, ко взрослым и удивительно уважительное к детям.
Глядя на ее открытое, приветливое лицо, кажется, что этот человек жил и живет без особых трудностей. А это далеко не так – выпала на ее долю, как и большинства порядочных людей, масса сложных и трагичных событий. Из всех людей, которых я знаю, у нее больше всех детей – дочерей, внуков, а теперь и правнуков. Как-то, по-моему, на телевидении, Лидию Борисовну спросили: «Вот у Вас столько обожающих Вас детей. Как вообще надо детей воспитывать?» – «Детей не надо воспитывать вообще, с ними надо дружить», – был ее ответ.
Такая, казалось бы, простая формула, но, по-моему, заключающая в себе всю философию педагогики, да и вообще жизненной позиции.
С ней всегда всем легко и интересно. Даже зятья, что в российской действительности редкость, внимательны к ней, а значит, любят. Ее знаменитый зять Гарик Губерман, подшучивая над ней за верность традициям в накрывании стола и приверженность к «своей» чашке, восхищается ею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76