Некоторые из них были более суровы в своих нападках на ортодоксальный индуизм, чем христианские миссионеры. Но свободный и живой ум Нарендры неизбежно должен был быстро уловить ограниченную узость этих критиков, несвободных от фанатизма наизнанку, и этим был задет как его разум, так и национальная гордость. Он не мог согласиться с преклонением индуистской мудрости перед плохо усвоенной наукой Запада. Он продолжал все-таки присутствовать на собраниях Брахма Самаджа, но сердце его не было удовлетворено.
Тогда он заставил себя вести жизнь аскета – жить в темной и сырой комнате, спать на полу на одеяле. Повсюду были разбросаны его книги, кипящий чайник стоял прямо на земле, и днем и ночью Нарендра читал и предавался медитации; временами его мучила острая головная боль. Он не мог примирить противоречивые страсти своей натуры. Их борьба тревожила его даже во сне.
«Начиная с юности, – рассказывал он, – каждую ночь, когда я засыпал, два сна являлись мне. В одном я видел себя среди великих мира сего, обладателем богатства, почестей, могущества и славы, и я чувствовал, что способность достигнуть этого была во мне. Но через минуту я видел себя отказавшимся от всего земного, одетым в простое рубище, живущим милостыней, спящим под деревом, и я думал, что я способен жить так, подобно древним риши. Из двух картин вторая была ярче, и я думал, что только этим путем я смогу достичь высшего блаженства. И я засыпал, предвкушая это блаженство. И каждую ночь все это повторялось».
Таков он был перед встречей с учителем, который должен был определить его жизнь. В большом городе, где смешивались Индия и Европа, он обошел все высокие религиозные авторитеты и вернулся разочарованным. Он напрасно искал, пробовал, отвергал. Он блуждал.
Ему было семнадцать лет, и он готовился к первому университетскому экзамену. В ноябре 1880 года в доме своего друга Сурендранатха Митры, богатого ростовщика, обращенного индуистским Христом, во время небольшого праздника, на котором Нарендра спел прекрасный религиозный гимн, соколиные глаза Рамакришны в первый раз заметили неудовлетворенную душу. Он остановил на ней свой выбор. Он попросил Сурендранатха привести Нарендру в Дакшинешвар.
Юноша явился с ватагой ветреных друзей. Он вошел и сел, безразличный ко всему окружающему, словно не видя и не слыша ничего, погруженный в свои мысли. Рамакришна, наблюдавший за ним, попросил его спеть. Нарендра послушался; его пение было полно чувства; учитель, как и он, страстно любивший музыку, впал в экстаз. Здесь я предоставляю слово Нарендре.
«После того как я спел, он внезапно встал и, взяв меня за руку, повел на северную веранду и закрыл дверь за нами. Мы были одни, никто нас не видел. К моему великому удивлению, он залился слезами радости. Он держал меня за руку и, обращаясь ко мне очень нежно, как к кому-нибудь, кого знаешь близко и уже давно, сказал: „Ах! Вы приходите так поздно! Почему вы были так недобры и заставили меня долго ждать? Мои уши устали слушать ненужные слова этих людей. О, как томился я желанием влить мой дух в дух того, кто был бы способен принять мои внутренние испытания!..“ Он стал говорить, рыдая. Затем, став передо мной и сложив руки, он сказал:
– Господин, я знаю, что вы древний мудрец Нара, воплощение Нараяны, родившейся на земле, чтобы уничтожить страдания человечества.
Тут я как будто свалился с неба. „К кому это я пришел? – подумал я. – Вероятно, он буйный сумасшедший. Как он осмеливается так разговаривать со мною, сыном Вишванатх Датта?“ Но я сохранил спокойствие и позволил ему продолжать; он снова взял меня за руку и сказал:
– Обещайте мне, что вы скоро опять придете ко мне один!»
Нарендра обещает, чтобы отвязаться от странного хозяина, но твердо клянется себе не возвращаться сюда. Они входят в общий зал, где находятся другие. Нарендра садится в стороне и начинает наблюдать за этим человеком. Он не замечает ничего странного ни в его манерах, ни в его словах: только в его внутренней логике чувствуется, что они являются плодом углубленной жизни, абсолютного отрешения и величавой искренности. Он слышит, как Рамакришна говорит (и эти слова отвечают его тайным ночным исканиям): «Бог может быть познан. Можно видеть его, говорить с ним, как я говорю с вами. Но кто стремится к этому? Проливают слезы из-за жены, детей, имущества. Но кто это делает из-за любви к богу? Тому, кто это делает искренно, он является».
У Нарендры такое впечатление, что это – не пустые слова и что тот, кто их сказал, сам испытал действие этого. Юноша не знает, как примирить стоящий перед его глазами образ простого и спокойного мудреца с непонятной сценой, свидетелем которой он только что был. Он говорит себе: «Это маньяк, но он не лишен величия. Возможно, что он безумный, но достоин уважения». Он покидает Дак-шинешвар в смятении мыслей, и, если бы его спросили в эту минуту о его отношениях с Рамакришной, он без сомнения ответил бы, что они на этом и кончатся.
Но странное видение не давало ему покоя.
Через месяц он возвращается пешком в Дакшинешвар.
«Я нашел его одного, сидящим на своей маленькой кровати. Он был счастлив увидеть меня и, ласково обратившись ко мне, заставил сесть подле себя на краю кровати. Но через минуту я увидел, что он потрясен каким-то волнением. Устремив на меня глаза, что-то шепча, он медленно приближался. Я подумал, что он, может быть, сделает что-нибудь необычайное, как в прошлый раз. Но прежде чем я мог предупредить это, он поставил на мое тело свою правую ногу. Его прикосновение потрясло меня. С открытыми глазами я увидел, что стена и все, что было в комнате, закружилось и исчезло в небытии… Вся Вселенная, а с нею и моя личность, казалось, готовы были растаять в безымянной пустоте, которая поглощает все сущее. Меня охватил ужас, я подумал, что нахожусь перед лицом смерти. Не будучи в состоянии сдержаться, я закричал: „Что вы делаете! У меня дома родители!“ Тогда он засмеялся и, проведя рукой по моей груди, сказал: „Хорошо, оставим это пока! Все придет в свое время!..“ Не успел он произнести эти слова, как странное явление исчезло. Я обрел самого себя. Все и внутри, и снаружи было по-прежнему…»
Я передаю этот удивительный рассказ, воздерживаясь от бесполезных рассуждений. Что бы ни подумал читатель Запада, он, несомненно, будет захвачен способностью к галлюцинациям этих индусов, которые напоминают страстных духовидцев Шекспира. Отметим, что в данном случае духовидец отнюдь не является слабым, легковерным и лишенным критицизма. Он с недоверием относится к своему видению. Его сильная личность, предупрежденная об опасностях, чрезвычайно резко противится всякому гипнотическому действию; и он прежде всего спрашивает себя, не был ли он игрушкой какого-нибудь внушения. Но он не замечает никаких признаков этого. Еще содрогаясь после циклона, он держится настороже. Но после этого большого толчка посещение Нарендры оканчивается совершенно нормально. Рамакришна относится к гостю просто и тепло, с родственной фамильярностью, как если бы ничего не случилось.
При третьем посещении, которое произошло, вероятно, через неделю, Нарендра держится настороже, вооруженный всей силой своего критического отношения. Он не позволяет к себе приблизиться, и Рамакришна не делает никаких к этому попыток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Тогда он заставил себя вести жизнь аскета – жить в темной и сырой комнате, спать на полу на одеяле. Повсюду были разбросаны его книги, кипящий чайник стоял прямо на земле, и днем и ночью Нарендра читал и предавался медитации; временами его мучила острая головная боль. Он не мог примирить противоречивые страсти своей натуры. Их борьба тревожила его даже во сне.
«Начиная с юности, – рассказывал он, – каждую ночь, когда я засыпал, два сна являлись мне. В одном я видел себя среди великих мира сего, обладателем богатства, почестей, могущества и славы, и я чувствовал, что способность достигнуть этого была во мне. Но через минуту я видел себя отказавшимся от всего земного, одетым в простое рубище, живущим милостыней, спящим под деревом, и я думал, что я способен жить так, подобно древним риши. Из двух картин вторая была ярче, и я думал, что только этим путем я смогу достичь высшего блаженства. И я засыпал, предвкушая это блаженство. И каждую ночь все это повторялось».
Таков он был перед встречей с учителем, который должен был определить его жизнь. В большом городе, где смешивались Индия и Европа, он обошел все высокие религиозные авторитеты и вернулся разочарованным. Он напрасно искал, пробовал, отвергал. Он блуждал.
Ему было семнадцать лет, и он готовился к первому университетскому экзамену. В ноябре 1880 года в доме своего друга Сурендранатха Митры, богатого ростовщика, обращенного индуистским Христом, во время небольшого праздника, на котором Нарендра спел прекрасный религиозный гимн, соколиные глаза Рамакришны в первый раз заметили неудовлетворенную душу. Он остановил на ней свой выбор. Он попросил Сурендранатха привести Нарендру в Дакшинешвар.
Юноша явился с ватагой ветреных друзей. Он вошел и сел, безразличный ко всему окружающему, словно не видя и не слыша ничего, погруженный в свои мысли. Рамакришна, наблюдавший за ним, попросил его спеть. Нарендра послушался; его пение было полно чувства; учитель, как и он, страстно любивший музыку, впал в экстаз. Здесь я предоставляю слово Нарендре.
«После того как я спел, он внезапно встал и, взяв меня за руку, повел на северную веранду и закрыл дверь за нами. Мы были одни, никто нас не видел. К моему великому удивлению, он залился слезами радости. Он держал меня за руку и, обращаясь ко мне очень нежно, как к кому-нибудь, кого знаешь близко и уже давно, сказал: „Ах! Вы приходите так поздно! Почему вы были так недобры и заставили меня долго ждать? Мои уши устали слушать ненужные слова этих людей. О, как томился я желанием влить мой дух в дух того, кто был бы способен принять мои внутренние испытания!..“ Он стал говорить, рыдая. Затем, став передо мной и сложив руки, он сказал:
– Господин, я знаю, что вы древний мудрец Нара, воплощение Нараяны, родившейся на земле, чтобы уничтожить страдания человечества.
Тут я как будто свалился с неба. „К кому это я пришел? – подумал я. – Вероятно, он буйный сумасшедший. Как он осмеливается так разговаривать со мною, сыном Вишванатх Датта?“ Но я сохранил спокойствие и позволил ему продолжать; он снова взял меня за руку и сказал:
– Обещайте мне, что вы скоро опять придете ко мне один!»
Нарендра обещает, чтобы отвязаться от странного хозяина, но твердо клянется себе не возвращаться сюда. Они входят в общий зал, где находятся другие. Нарендра садится в стороне и начинает наблюдать за этим человеком. Он не замечает ничего странного ни в его манерах, ни в его словах: только в его внутренней логике чувствуется, что они являются плодом углубленной жизни, абсолютного отрешения и величавой искренности. Он слышит, как Рамакришна говорит (и эти слова отвечают его тайным ночным исканиям): «Бог может быть познан. Можно видеть его, говорить с ним, как я говорю с вами. Но кто стремится к этому? Проливают слезы из-за жены, детей, имущества. Но кто это делает из-за любви к богу? Тому, кто это делает искренно, он является».
У Нарендры такое впечатление, что это – не пустые слова и что тот, кто их сказал, сам испытал действие этого. Юноша не знает, как примирить стоящий перед его глазами образ простого и спокойного мудреца с непонятной сценой, свидетелем которой он только что был. Он говорит себе: «Это маньяк, но он не лишен величия. Возможно, что он безумный, но достоин уважения». Он покидает Дак-шинешвар в смятении мыслей, и, если бы его спросили в эту минуту о его отношениях с Рамакришной, он без сомнения ответил бы, что они на этом и кончатся.
Но странное видение не давало ему покоя.
Через месяц он возвращается пешком в Дакшинешвар.
«Я нашел его одного, сидящим на своей маленькой кровати. Он был счастлив увидеть меня и, ласково обратившись ко мне, заставил сесть подле себя на краю кровати. Но через минуту я увидел, что он потрясен каким-то волнением. Устремив на меня глаза, что-то шепча, он медленно приближался. Я подумал, что он, может быть, сделает что-нибудь необычайное, как в прошлый раз. Но прежде чем я мог предупредить это, он поставил на мое тело свою правую ногу. Его прикосновение потрясло меня. С открытыми глазами я увидел, что стена и все, что было в комнате, закружилось и исчезло в небытии… Вся Вселенная, а с нею и моя личность, казалось, готовы были растаять в безымянной пустоте, которая поглощает все сущее. Меня охватил ужас, я подумал, что нахожусь перед лицом смерти. Не будучи в состоянии сдержаться, я закричал: „Что вы делаете! У меня дома родители!“ Тогда он засмеялся и, проведя рукой по моей груди, сказал: „Хорошо, оставим это пока! Все придет в свое время!..“ Не успел он произнести эти слова, как странное явление исчезло. Я обрел самого себя. Все и внутри, и снаружи было по-прежнему…»
Я передаю этот удивительный рассказ, воздерживаясь от бесполезных рассуждений. Что бы ни подумал читатель Запада, он, несомненно, будет захвачен способностью к галлюцинациям этих индусов, которые напоминают страстных духовидцев Шекспира. Отметим, что в данном случае духовидец отнюдь не является слабым, легковерным и лишенным критицизма. Он с недоверием относится к своему видению. Его сильная личность, предупрежденная об опасностях, чрезвычайно резко противится всякому гипнотическому действию; и он прежде всего спрашивает себя, не был ли он игрушкой какого-нибудь внушения. Но он не замечает никаких признаков этого. Еще содрогаясь после циклона, он держится настороже. Но после этого большого толчка посещение Нарендры оканчивается совершенно нормально. Рамакришна относится к гостю просто и тепло, с родственной фамильярностью, как если бы ничего не случилось.
При третьем посещении, которое произошло, вероятно, через неделю, Нарендра держится настороже, вооруженный всей силой своего критического отношения. Он не позволяет к себе приблизиться, и Рамакришна не делает никаких к этому попыток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49