– Я ведь перед отправкой на фронт домой заезжала, мы с мамой сфотографировались, а теперь никак не дождусь фотокарточки. Очень соскучилась по маме… Я ее так люблю.
– Не унывай, Нина, скоро получишь. И мне тогда покажешь, хорошо?
– Обязательно покажу, товарищ старший лейтенант, – ответила Нина, когда я уже отошел от самолета. В этой группе вторую четверку возглавил Иван Харлан.
Мы подходили к цели, когда нас встретил плотный заградительный зенитный огонь. Работало более двадцати зениток. На станции стоял железнодорожный состав из крытых вагонов. После первой атаки несколько вагонов загорелось. Чья-то бомба угодила в бензоцистерну. В небо взметнулся столб огня. Атакую колонну автомашин, идущих по проселочной дороге совсем недалеко от станции. Зенитный огонь не ослабевает.
– Товарищ командир, сбит Лапов! – передает Николай Васютинский.
Я тотчас круто разворачиваюсь влево и успеваю увидеть, как самолет с отбитым хвостом падает к земле рядом с горящими вагонами. В пылающем самолете с летчиком Петром Лаповым и воздушный стрелок Нина Золотарева…
– За Нину!
– За Петра!
Один за другим мы пикировали на машины, снижаясь до самой земли, – расстреливали фашистов.
Спустя много лет мне удалось узнать подробности трагической гибели Петра Лапова и Нины Золотаревой.
…К упавшему самолету подбежали немцы и полицаи. В нескольких метрах от машины лежал летчик, убитый, очевидно, в воздухе. Девушка была еще жива, поэтому все устремились к ней. На вопросы полицая о том, из какой она части, где находится аэродром, Нина ответила молчанием. Тогда к ней подошел долговязый немецкий офицер и через переводчика задал тот же вопрос. Нина молчала. У нее были переломаны ноги, через комбинезон обильно сочилась кровь, растекаясь струйками по запыленной траве. Ее лицо стало темно-фиолетовым и сильно распухло, изо рта и ушей шла кровь.
– Будешь говорить? – взбесился полицай и сильно ударил ее сапогом в грудь. Нина глухо застонала. Потом еще удар, еще… Исступленный полицай под гогот гитлеровцев бил девушку сапогами в лицо, живот. Но Нина уже не стонала. Гитлеровцы продолжали глумиться и над мертвыми: не разрешали местным жителям похоронить погибших. Нина лежала на солнцепеке на железнодорожной насыпи, а Петр невдалеке от разбитого самолета.
Только спустя трое суток, когда подошли сюда наши войска, летчиков похоронили с воинскими почестями. Возле школы села Горбовичи Чаушского района выросли два небольших холмика. На них установлены невысокие фанерные обелиски с красными звездочками. Здесь покоятся верфные воины советской Отчизны – Петр Лапов и Нина Золотарева. Им было в ту пору по двадцать лет.
На земле нас ждала еще одна тяжелая весть: был сбит над целью командир второй эскадрильи Леонид Поликарпов с воздушным стрелком Семеном Кнышем. Экипажи этой группы видели, как от неуправляемого самолета отделилась черная точка, а через несколько секунд раскрылся купол парашюта, под ним на многие километры простирался лес, а там – враг. Кто висел в воздухе на парашютных стропах: Поликарпов или Кныш? Какова судьба приземлившегося и что случилось со вторым членом экипажа? На это никто не мог дать ответ.
Через несколько дней вторую эскадрилью принял капитан Яков Сафонов.
* * *
…День 27 июня был на редкость напряженным. Казалось, летчики еще не успели сомкнуть глаз, как дневальный уже скомандовал: «Подъем». Никто даже не шевельнулся: все спали глубоким сном. С трудом удалось, наконец, поднять летный состав. А через несколько минут мы уже дремали в кузове машины, направляясь на аэродром.
Но как только Иван Афанасьевич заговорил о предстоящей работе, от сна не осталось и следа.
Приказ гласил: нанести бомбардировочно-штурмовой удар по переправе противника через Днепр на южной окраине Могилева и юго-восточнее города у железнодорожного моста. Задача осложнялась тем, что полк не имел дела с переправами с августа сорок второго года. Кроме того, переправы прикрывались сильным огнем зенитной артиллерии. Некоторое время Ермилов неподвижно и сосредоточенно смотрел на карту. Его мысли были заняты одним: как лучше решить эту сложную задачу, кому поручить ее выполнение?
– Старший лейтенант Белоконь, восьмерку на переправы поведете вы.
– Слушаюсь.
И в этом «слушаюсь» я сам заметил какую-то неуверенность. Ведь я тоже последний раз летал на переправы через Дон летом сорок второго. Но, отгоняя сомнения, я уверенно повторяю:
– Слушаюсь, товарищ подполковник, постараюсь задачу выполнить.
Вместе с командирами эскадрилий Сафоновым и Коваленко составили боевой расчет, в него вошли лучшие экипажи всех эскадрилий. Мои заместители в группе – Корсунский и ведущий второй четверки Харлан.
Через несколько минут восемь Ил-2 взяли курс на запад. На подходе к аэродрому истребителей сопровождения связались с их КП. А вскоре и две четверки Ла-5 во главе с Афанасенко занимают свое место в общем боевом порядке. Вдали показалась серебристая полоса реки. Маскируясь облачностью, идем в направлении южнее Могилева. Зенитная артиллерия открыла сильнейший заградительный огонь. Маневрируя в сплошных разрывах, подаю команду: «В атаку!» – и с разворотом пикирую на переправу.
Был хорошо виден результат удара: переправа через Днепр разрушена! На бреющем полете продолжаю штурмовку автомашин и повозок, скопившихся возле реки. У переправы возник большой пожар. Движение через Днепр прекращено.
И только после выхода из атаки я бросил взгляд в сторону Могилева: там полыхали пожары. А по дорогам с юга и юго-востока в направлении города двигались войска.
После удара по переправе пришлось слетать еще два раза. Поэтому усталость давала о себе знать, ведь спать пришлось всего часа четыре, не больше. Солнце уже опускалось к горизонту. Клонило ко сну. Разостлав возле землянки свою «самурайку» (так летчики окрестили меховую безрукавку, кажется, еще на Халхин-Голе), я лег и сразу же заснул. Ничто, даже рев мотора поблизости стоявшего самолета, не могло нарушить глубокий сон. Но мое блаженство продолжалось несколько минут. Снова вызывают на КП. Снова вылет. Натягиваю свою бессменную потертую «самурайку»: в ней я чувствую себя спокойно – привык воспринимать ее как необходимую (даже обязательную!) часть летного снаряжения. Как планшет, например, или карту.
С этой безрукавкой была целая история. Как-то после боя мы забрались отдыхать в сарай, разлеглись на соломе, вместо подушки я подложил безрукавку – приятно лежать на мягкой шерсти. А тут вдруг вызывают: срочно надо вылетать. Перекинул планшет через плечо, бегу, придерживая его рукой, и чувствую: чего-то не хватает, вроде легкость во мне какая-то непонятная. На ходу пытаюсь вспомнить, не забыл ли чего? И тут спохватился – «самурайка»! Вернулся в сарай, а она как в воду канула. Всю солому ребята перерыли, нигде нет, а я лететь без нее не могу. Наконец, Семен Кныш разыскал – за доски завалилась. Потом частенько надо мной товарищи подшучивали:
– У Кузьмы «самурайка», что борода у Черномора – в ней вся сила.
А я ее, несмотря ни на какие шутки, упрямо надевал и в жару, и в холод – она мне напоминала родной дом и все, что было связано с дорогим довоенным временем. Ни разу не летал без нее. А после войны пришлось сдать в Харьковский исторический музей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79