Тот его не слушал. Он шел уверенным шагом, обращенный вниманием во что-то свое. Был он еще юн, подержался с достоинством зрелого воина. Удивительно знакомое нечто бросилось в глаза страннику в этом облике, но так и потерялось неразгаданное и неопознанное памятью. Ходчий украдкой разглядывал своего попутчика. Меховое оплечье, толстокожая роба, стянутая шнуром, меч у пояса, пушистая меховина на ногах, оплетенная ремнями. Стоп… Все вспомнилось. Давнее морозное утро, меч изборского князя… Неужели? Нет, такой меч трудно спутать с другим. Дорогие, натертые кошенилью ножны. Так, значит, это волченок? Они подошли к широкому, заваленному по оврагам логу. И тут ходчий увидел, что на земле большим кругом лежали волки. Перед ними тлел костерок. Волки подняли головы, недружелюбно встречая пришедших. Впрочем, нет, юный воин, видимо, здесь был своим. Только теперь ходчий распознал его взгляд. Конечно, человек так смотреть не мог. Это были глаза волка!
— Не делай резких движений, мои братья этого не любят. — Он даже не посмотрел на своего случайного попутчика, застигнутого им в лесу. Молодой воин уселся поближе к углям и разворошил их палкой. Вспыхнувший огонек отсветил в десятках глаз. Ходок, съежившись, подобрался к огню.
— Огонь всегда страшит зверя и всегда тянет к себе. — Не обращаясь к кому, снова заговорил юноша. В этом странная причуда жизни — приближать к себе то, что для тебя губительно.
Волки смотрели на него мало-помалу, усмирив беспокойство. Юноша извлек откуда-то бурдюк и нацедил в деревянную плошку густого, пахучего пойла.
— На, испей! — Он протянул ее страннику.
— Что это? — С трудом двигая одеревеневшим языком, спросил ходчий.
— Ведун-трава. Чужие мысли выдадет за свои, так завлечет, что не уразумеешь, где свое, где чужое. Да ты пей, не потрава небось…
Ходок пригубил зелье. Оно отдавало болотом, травосочной щедростью лесной застойны, дымным, костровым варевом. Голова тяжелела. Ходчий улегся на подстилку и закрыл глаза.
В слободе пахло сырым, свежеструганным деревом. В плотном воздухе бродил послед ремесленного труда. Некоторые лабазы открывались улице всей широтой своего пустующего нутра. Здесь жили оружейники. Это была их улица. Однако в этот час кузни уже пустовали — приспело время вечерять. Где-то шло широкое застолье — говорливое, бражное, присиженное. Но юноша подбирался сюда не гостем. В самом конце слободы осели именитые закладные бойцы. Их семейство славилось непобедимостью на судных разборках. И хотя ремесло это было жизнеопасным, но между тем, давало неплохие доходы. Судились в городе часто. Иногда присягали на правоту со свидетелями, куда чаще бились на заклад. А закладывали свою честь и правду. Кто-кого побивал, тот и был прав. Все чаще в распри встревали подставные бойцы. Оно и понятней — коли убьют на поле, так не тебя, да и дрались они лучше. Все были матерые, кулакастые. Били слету и сразу наповал. Много людей оставило на судном поле слободское семейство. Потому и процветало. Приходили к ним знатные мужи. По традиции приносили свои шапки. Боец ведь шапкой поля просил, шапку кидал к ногам супротивника. Ну, а шапку приходящие засыпали до верху серебром. Бойцов этих вся округа знала. Потому люди шли на судное поле посмотреть не столько на тяжбу, сколько на поединок. Были здесь и свои симпатии. Одно время в гончарной слободе тоже сыскались любители кулак свой продать за серебряную меру, да тех побили быстро. Одного искалечили, другого и вовсе убили.
Юноша вошел во двор. С полдюжины мужиков не торопясь усиживали трапезу. На него посмотрели недружелюбно. Старший, Иваш, деливший за столом хлеб и закваску, спросил:
— Кто таков будешь?
— Кулига я, из рода Бровка Волченогого. Отец мой ловчим был у изборского князя.
— Ну и что ж тебе нужно?
— Да вот, сказывают, будто вы драться мастера. Мужики переглянулись. Иваш хмыкнул.
— Раз сказывают, значит, незадаром.
— Ну, так и я про то. Подучи меня этой хирости. А? Страсть как нужно! Братья рассмеялись. Один Иваш насупился.
— Ну, ладно! Дорогу знаешь отсюда, вот и давай! Давай, давай, ступай.
— Так, что, не научишь?
— Ступай, тебе говорят!
— Экий вы народ. Цену себе держите. А что, как побьют кого из вас? Вот хоть и завтра на судище?
— Такой еще не родился, чтоб с братьями Жихарями сладить смог!
— Да?.. Ну, гляди, не сробей завтра.
Парень ушел, а у мужиков вечеря что-то не заладилась.
— Эй, Ромаш! Кто завтра противу тебя стоит? — бросил старший одному из братьев.
— Нитян, бортник. Тот, что в прошлом годе с кобылы свалился перед всем народом. Ну, помнишь?
— А у него, у этого Нитяна, нет «руки»?
— Откуда? У него и денег-то не хватат. Да и кто станет против нас?
— Верно… Но все-таки, что-то здесь не так. Я завтра шапку брошу!
Братья переглянулись.
— Да ты что, Иваш, какую-то брехню на сердце взял?
— Все! — рявкнул старший и ударил пятерней по столу. Юноша, между тем, обойдя весь город, отыскал дом бортника. Нитян сидел на лавке и, оцепенев, смотрел в никуда.
— Здорово, хозяин!
Он вздрогнул, обнаружив рядом постороннее присутствие, и принялся разглядывать своего незванного гостя.
— Слышал я, что тебе завтра поля просить на судище.
— Ну и что с того?
— А то, что сутяжник твой сильную «руку» взял. Слыхал про Жихарей?
— Как не слыхивать!
— Ну и что ты думаешь?
— Да кто ты такой? Что тебе за дело?
— Побьют ведь.
— Ну, побьют, так и то не про тебя!
— А если про меня. Если я твою шапку брошу?
—Ты?!
Видно было Нитян разбирал, то ли ему рассмеяться в лицо молодого дурачка, то ли разозлиться на издевку и вышвырнуть того прочь со двора.
Юноша, однако, и не думал посмешничать.
— Да, ты испытай меня наперед.
— Эх, малец, какое уж тут испытание. Ступай себе.
— Что-то меня сегодня все гонят взашей.
Видя, что разговор окончен, юноша, между тем, уходить не спешил. Он подошел к тяжелой дубовой кадке, потоптался возле и вдруг обхватил ее руками. Глаза его налились кровью. Кадка захрустела и лопнула, рассыпавшись в руках молодого задиры.
Утром, на судище волновался народ. Людей тревожили слухи. Кто-то раздразнил горожан тем, что Жихари вообще отказались кидать шапку Нитяну. Когда Иваш в окружении братьев появился на поле, многие успокоились. Долго шла тяжба. Вечевой испытывал одного и другого, не веря при этом ни тому, ни этому. Дело стало. Наконец, по правде обычая затянувший тяжбу должен был просить поля. Он вывел вместо себя Иваша, и теперь в дело вступали кулаки. Народ премного удивился, когда и ответчик вывел своего бойца. Кто-то попытался засмеяться, но смех не пошел. Слишком разительно это отличалось от допустимого правдоподобия. Зашумели Жихари:
— Это не боец вовсе. Его нужно испытать! Здесь нет равного боя…
— Конечно, нет, — загудела опомнившаяся толпа. — Испытать! Иваш даже крякнул от удовольствия. Уж кто-кто, а он-то знал, кому всегда отслуживали эти испытания. И тут он робеть не стал. Иваш вытащил из-за пазухи подкову, показал ее всем и легко сложил пополам. Потом отогнул в стороны и вовсе сломал. Народ одобрительно закивал. Теперь уже Нитянину молодцу некуда было деваться.
— Ладно, — заговорил юноша, — спытай меня как желаешь.
— Ударом его спытай! — закричали в толпе. — Возьмет, али как? И уж это не могло не позабавить народ. Как тут только ни прошлись языки по молодому забияке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24