Тютчева суждена завидная будущность не только освещать, но и согревать грядущие поколения.
Решаюсь выписать еще одно стихотворение (стр.
И две беспредельности были во мне -
И мной своевольно играли оне.
Кругом, как кимвалы, звучали скалы
И ветры свистели и пели валы.
Я в хаосе звуков летал оглушен;
Над хаосом звуков носился мой сон...
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над гремящею тьмой,
В лучах огневицы развил он свой мир,
Земля зеленела, светился, эфир...
Сады, лабиринты, чертоги, столпы...
И чудился шорох несметной толпы.
Я много узнал мне неведомых лиц:
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц, -
По высям творенья я гордо шагал,
И мир подо мною недвижно сиял...
Сквозь грезы, как дикий волшебника вой,
Лишь слышался грохот пучины морской,
И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов.
Разве не гигантское вдохновение, не могучее искусство создали эти образы? Не могу воздержаться от задорного вопроса: у кого из современных лириков такая мощь? У Гейбеля, что ли, расходящегося десятками тысяч экземпляров? "Зато, - заметят мне, - его всё понимают". - Великая заслуга! да что там понимать-то? - Действительно, первое условие художественности - ясность; но ясность ясности рознь. Не потому г. Тютчев могучий поэт, что играет отвлеченностями, как другой играет образами, а потому, что он в своем предмете так же уловляет сторону красоты, как другой уловляет ее в предметах более наглядных. А что мир отвлеченный не всем равно доступен, а для иных и вовсе не существует, по крайней мере, сознательно, - это другое дело. Скажите или растолкуйте неграмотному самое слово: _отвлеченность_, поймет ли он, в чем дело? а между тем это понятие ничуть не туманнее понятия о репе.
Не малого требует г. Тютчев от читателей, обращаясь к их сочувствию. До сих пор большинство не отозвалось, да и не могло отозваться на его голос. Но тем больше славы поколению, породившему таких поэтов, как Пушкин, Тютчев и Кольцов, и тем больше чести народу, к которому поэт обращается с такими высокими требованиями. Теперь за нами очередь оправдать его тайные надежды.
<1859>
<ФРАГМЕНТЫ>
I
ИЗ СТАТЬИ "ПО ПОВОДУ СТАТУИ г. ИВАНОВА НА ВЫСТАВКЕ ОБЩЕСТВА ЛЮБИТЕЛЕЙ
ХУДОЖЕСТВ"
- Свободный художник захотел создать статую, не зависящую от слишком явных условий времени и места. <...> этого-то... и избегал художник в отношении к своей идеальной матери, лелеющей идеального младенца. <...> это высокое качество - чистоты - обще у статуи г. Иванова {1} с лучшими произведениями древности. Совершенно нагая статуя матери и младенца, можно сказать, одета непорочностью.
* * *
- Положим, что мы староверы, убежденные в непреложности известных законов мышления, языка и сочетаний форм, более или менее благоприятных той или другой области искусства. На то мы и староверы! чтобы не только верить в эти законы, но не быть в силах представить себе замену их другими.
* * *
- Мы всегда стояли и будем стоять не только за всякую смелость, но далее дерзость в деле художеств, лишь бы эта дерзость безвкусно и бессмысленно не выходила за пределы искусства.
- ...нас бы менее неприятно поразило на выставке Общества произведение, не вполне удовлетворительное по форме, чем ложное по задаче. Великий поэт наш недаром говорит:
"Служенье муз не терпит суеты:
Прекрасное должно быть величаво;
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты..." {2}
В этих четырех стихах весь идеал и вся история борьбы искусства с будничной жизнью.
* * *
- Дело не в том, чтобы не искать, а в том, чтобы искать в естественных пределах искусства. <...> Что может быть выше и человечнее философии, этого божественного самосозерцания духа в области разума, и что может быть ближе ее к искусству - такому же созерцанию духа в области красоты? Кто из художников может поравняться силою всех возможных данных с Гете или Каульбахом? {3} А между тем первый погубил философией свою вторую часть Фауста, а второй все свои прекрасные произведения.
* * *
- Если бы люди, легкомысленно толкующие о подчинении искусства посторонним, вне его самого лежащим целям, были способны понять безграничную меру любви, полагаемую истинным художником в свое произведение, то они убедились бы, что тут не может иметь места никакой дуализм. Для того, чтобы создать истинно художественное произведение, необходимо уверовать в него, видеть в нем главный пульс жизни, отдать ему все помыслы, всю душу. <...> Всецельная любовь художника к произведению - источник того чуда, которое мы называем творчеством и посредством которого человек передает другому гармоническое настроение души своей.
<1866>
II
ИЗ СТАТЬИ "ДВА ПИСЬМА О ЗНАЧЕНИИ ДРЕВНИХ ЯЗЫКОВ В НАШЕМ ВОСПИТАНИИ"
- Обращаясь к другим деятельностям, в которых человек ищет удовлетворения врожденной жажде истины, мы находим двух близнецов: искусство и науку. Основные, родственные черты их до того сходны, что при первом поверхностном взгляде легко ошибкою принять одного за другого. У обоих общая цель - отыскать истину. Оба, удовлетворяя жажде истины, в различие от религии, не объемлют в блаженном чувстве самовозгорания безразлично всего видимого и невидимого, а, напротив, задают свои вопросы отдельно каждому предмету, к которому обращаются в данный момент, как бы самый предмет ни был бесконечно велик или бесконечно мал. Для обоих, кроме искомой истины, к которой они стремятся, не существует ничего в мире. Истина! безотносительная истина! самая сокровенная суть предмета - и больше ничего. Но тем и кончается поразительное сходство, уступая место поразительному характеристическому различию.
* * *
- ...сущность предметов доступна для человеческого духа с двух сторон. В форме отвлеченной неподвижности и в форме своего животрепещущего колебания, гармонического пения, присущей красоты. Вспомните пение сфер. К первой форме приближаются бесконечным анализом или рядом анализов, вторая схватывается мгновенным синтезисом всецельно, de facto {на деле (лат.).}.
Приведем наглядное, хотя несколько грубое сравнение. Перед нами дюжина рюмок. Глазу трудно отличить одну от других. Избрав одну из них, мы можем задавать ей обычные вопросы: что? откуда? к чему? и т. д., и если мы стоим на высоте современной науки, то получим самые последние ответы насчет физических, оптических и химических свойств исследуемой рюмки, а математика с возможною точностию выразит ее конфигурацию. Но этим дело не кончится. Восходя все выше по бесконечному ряду вопросов, мы неминуемо приведем науку к добросовестному сознанию, что на последний вопрос она в настоящее время еще не знает ответа. Этого мало: так как сущность предметов сокрыта в неизмеримой глубине, а восходящему ряду вопросов не может быть конца, то сама наука не может не знать - a priori {заранее (фр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Решаюсь выписать еще одно стихотворение (стр.
И две беспредельности были во мне -
И мной своевольно играли оне.
Кругом, как кимвалы, звучали скалы
И ветры свистели и пели валы.
Я в хаосе звуков летал оглушен;
Над хаосом звуков носился мой сон...
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над гремящею тьмой,
В лучах огневицы развил он свой мир,
Земля зеленела, светился, эфир...
Сады, лабиринты, чертоги, столпы...
И чудился шорох несметной толпы.
Я много узнал мне неведомых лиц:
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц, -
По высям творенья я гордо шагал,
И мир подо мною недвижно сиял...
Сквозь грезы, как дикий волшебника вой,
Лишь слышался грохот пучины морской,
И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов.
Разве не гигантское вдохновение, не могучее искусство создали эти образы? Не могу воздержаться от задорного вопроса: у кого из современных лириков такая мощь? У Гейбеля, что ли, расходящегося десятками тысяч экземпляров? "Зато, - заметят мне, - его всё понимают". - Великая заслуга! да что там понимать-то? - Действительно, первое условие художественности - ясность; но ясность ясности рознь. Не потому г. Тютчев могучий поэт, что играет отвлеченностями, как другой играет образами, а потому, что он в своем предмете так же уловляет сторону красоты, как другой уловляет ее в предметах более наглядных. А что мир отвлеченный не всем равно доступен, а для иных и вовсе не существует, по крайней мере, сознательно, - это другое дело. Скажите или растолкуйте неграмотному самое слово: _отвлеченность_, поймет ли он, в чем дело? а между тем это понятие ничуть не туманнее понятия о репе.
Не малого требует г. Тютчев от читателей, обращаясь к их сочувствию. До сих пор большинство не отозвалось, да и не могло отозваться на его голос. Но тем больше славы поколению, породившему таких поэтов, как Пушкин, Тютчев и Кольцов, и тем больше чести народу, к которому поэт обращается с такими высокими требованиями. Теперь за нами очередь оправдать его тайные надежды.
<1859>
<ФРАГМЕНТЫ>
I
ИЗ СТАТЬИ "ПО ПОВОДУ СТАТУИ г. ИВАНОВА НА ВЫСТАВКЕ ОБЩЕСТВА ЛЮБИТЕЛЕЙ
ХУДОЖЕСТВ"
- Свободный художник захотел создать статую, не зависящую от слишком явных условий времени и места. <...> этого-то... и избегал художник в отношении к своей идеальной матери, лелеющей идеального младенца. <...> это высокое качество - чистоты - обще у статуи г. Иванова {1} с лучшими произведениями древности. Совершенно нагая статуя матери и младенца, можно сказать, одета непорочностью.
* * *
- Положим, что мы староверы, убежденные в непреложности известных законов мышления, языка и сочетаний форм, более или менее благоприятных той или другой области искусства. На то мы и староверы! чтобы не только верить в эти законы, но не быть в силах представить себе замену их другими.
* * *
- Мы всегда стояли и будем стоять не только за всякую смелость, но далее дерзость в деле художеств, лишь бы эта дерзость безвкусно и бессмысленно не выходила за пределы искусства.
- ...нас бы менее неприятно поразило на выставке Общества произведение, не вполне удовлетворительное по форме, чем ложное по задаче. Великий поэт наш недаром говорит:
"Служенье муз не терпит суеты:
Прекрасное должно быть величаво;
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты..." {2}
В этих четырех стихах весь идеал и вся история борьбы искусства с будничной жизнью.
* * *
- Дело не в том, чтобы не искать, а в том, чтобы искать в естественных пределах искусства. <...> Что может быть выше и человечнее философии, этого божественного самосозерцания духа в области разума, и что может быть ближе ее к искусству - такому же созерцанию духа в области красоты? Кто из художников может поравняться силою всех возможных данных с Гете или Каульбахом? {3} А между тем первый погубил философией свою вторую часть Фауста, а второй все свои прекрасные произведения.
* * *
- Если бы люди, легкомысленно толкующие о подчинении искусства посторонним, вне его самого лежащим целям, были способны понять безграничную меру любви, полагаемую истинным художником в свое произведение, то они убедились бы, что тут не может иметь места никакой дуализм. Для того, чтобы создать истинно художественное произведение, необходимо уверовать в него, видеть в нем главный пульс жизни, отдать ему все помыслы, всю душу. <...> Всецельная любовь художника к произведению - источник того чуда, которое мы называем творчеством и посредством которого человек передает другому гармоническое настроение души своей.
<1866>
II
ИЗ СТАТЬИ "ДВА ПИСЬМА О ЗНАЧЕНИИ ДРЕВНИХ ЯЗЫКОВ В НАШЕМ ВОСПИТАНИИ"
- Обращаясь к другим деятельностям, в которых человек ищет удовлетворения врожденной жажде истины, мы находим двух близнецов: искусство и науку. Основные, родственные черты их до того сходны, что при первом поверхностном взгляде легко ошибкою принять одного за другого. У обоих общая цель - отыскать истину. Оба, удовлетворяя жажде истины, в различие от религии, не объемлют в блаженном чувстве самовозгорания безразлично всего видимого и невидимого, а, напротив, задают свои вопросы отдельно каждому предмету, к которому обращаются в данный момент, как бы самый предмет ни был бесконечно велик или бесконечно мал. Для обоих, кроме искомой истины, к которой они стремятся, не существует ничего в мире. Истина! безотносительная истина! самая сокровенная суть предмета - и больше ничего. Но тем и кончается поразительное сходство, уступая место поразительному характеристическому различию.
* * *
- ...сущность предметов доступна для человеческого духа с двух сторон. В форме отвлеченной неподвижности и в форме своего животрепещущего колебания, гармонического пения, присущей красоты. Вспомните пение сфер. К первой форме приближаются бесконечным анализом или рядом анализов, вторая схватывается мгновенным синтезисом всецельно, de facto {на деле (лат.).}.
Приведем наглядное, хотя несколько грубое сравнение. Перед нами дюжина рюмок. Глазу трудно отличить одну от других. Избрав одну из них, мы можем задавать ей обычные вопросы: что? откуда? к чему? и т. д., и если мы стоим на высоте современной науки, то получим самые последние ответы насчет физических, оптических и химических свойств исследуемой рюмки, а математика с возможною точностию выразит ее конфигурацию. Но этим дело не кончится. Восходя все выше по бесконечному ряду вопросов, мы неминуемо приведем науку к добросовестному сознанию, что на последний вопрос она в настоящее время еще не знает ответа. Этого мало: так как сущность предметов сокрыта в неизмеримой глубине, а восходящему ряду вопросов не может быть конца, то сама наука не может не знать - a priori {заранее (фр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12