.. Невозможно понять - что такое? Тайные люди, живут негласно - и вдруг начинают всё тревожить, - так сказать - всю жизнь раскачивают. Трудно сообразить - откуда же сила?
Мельников, теперь ещё более угрюмый и молчаливый, похудевший и растрёпанный, однажды ударил кулаком по колену и зарычал:
- Желаю знать - где правда?
- Что такое? - сердито спросил Маклаков.
- Что? Вот что - я так понимаю - одно начальство ослабело, наше начальство. Теперь поднимается на народ другое. Больше ничего!..
- И вышел вздор! - сказал Маклаков, смеясь. Мельников посмотрел на него и вздохнул.
- Не ври, Тимофей Васильевич... Врёшь ты... Умный, а врёшь.
Речи о революционерах западали в голову Климкова, создавая там тонкий слой новой почвы для роста мыслей; эти мысли беспокоили, куда-то тихо увлекали...
XIV
Идя в гости к Маше, он вдруг сообразил: "Познакомлюсь со столяром сегодня... Революционер..."
Он пришёл первым, подарил Маше голубые бусы, Анфисе роговую гребёнку; они, довольные подарками, наперебой угощали его чаем и наливкой. Маша, красиво выгибая полную белую шею, заглядывала в лицо ему с доброй улыбкой, и глаза её мягко ласкали его сердце. Анфиса, разливая чай, спрашивала:
- Ну, купец наш тороватый, когда же мы на твоей свадьбе гулять будем?
Евсей конфузился и, стараясь не показывать этого, доверчиво рассказывал:
- Жениться я не решусь, - это очень трудно...
- Трудно? Ах ты, скромница... Марья, слышишь? Трудно, говорит, жениться-то...
Маша улыбалась в ответ на громкий смех кухарки, искоса поглядывая на Климкова.
- Может, они трудность по-своему понимают...
- Я - по-своему!.. - сказал Евсей, поднимая голову. - Я, видите ли, насчёт того, что человека найти трудно, - чтобы жить душа в душу и друг друга не бояться. Чтобы верить человеку...
Маша села рядом с ним, он покосился на её шею, грудь, вздохнул...
"А если сказать им - где я служу?.."
Испуганный этим желанием, он быстрым усилием задавил его и, повысив голос, торопливо продолжал:
- Если человек не понимает жизнь, то лучше пусть он один остаётся...
- Одному - очень трудно! - сказала Маша и налила ему рюмку наливки. Выкушайте!
Евсею хотелось говорить много и открыто, он видел, что его слушают охотно, и это, вместе с двумя рюмками вина, возбуждало его. Но пришла горничная журналиста, Лиза, тоже возбуждённая, и сразу овладела вниманием Анфисы и Маши. Косая на левый глаз, бойкая, красиво причёсанная и ловко одетая, она казалась хорошенькой и бесстыдной.
- Мои идолы созвали гостей на сегодня и не хотят меня отпускать! говорила она, усаживаясь. - Ну, нет, говорю, уж как вам угодно...
- Много гостей? - скучно спросил Климков, вспомнив свои обязанности.
- Мно-ого! Да ведь это какие гости? Никогда никто гривенника в руку не сунет. Даже в Новый год и то два рубля тридцать копеек собрала я на чай с них...
- Небогатые, значит? - спрашивал Евсей.
- Ну, какое богатство? Ни у кого галош крепких нету...
- Кто же они, служащие?
- Разные. Иной в газете пишет, другой просто студент, - ах, какой один хорошенький есть! Чернобровый, кудрявый, с усиками, зубы белые, ровные, весёлый-развесёлый. Недавно приехал из Сибири, всё про охоту рассказывает...
Евсей взглянул на Лизу и опустил голову; хотелось сказать ей:
"Перестаньте!.."
Но вместо этого он тихо спросил:
- Сослан был?
- Кто его знает! Мои господа тоже были ссыльные.
- Кого теперь не ссылают! - воскликнула кухарка. - Жила я у Попова, инженера; богатый человек, свой дом имел, лошадей, жениться собирался, вдруг пришли ночью жандармы - цап!.. И заслали его в Сибирь...
- Я господ своих не осуждаю! - перебила её Лиза. - Нисколько. Они хорошие люди, не ругаются, не жадные... И всё они знают, обо всём говорят...
Евсей беспомощно посмотрел на румяное лицо Маши и подумал:
"Молчала бы, дура..."
- И у нас господа тоже всё понимают! - заявила Маша с гордостью.
- Когда случилось это - бунт в Петербурге, - оживлённо начала Лиза, так у нас все ночи напролёт говорили...
- Ведь и наши были у вас! - снова заметила кормилица.
- Были, были! Много народу было! И говорили они, и писали жалобы, а один даже заплакал, ей-богу!
- Заплачешь! - сказала кухарка, вздыхая.
- Схватил себя за голову и рыдает - несчастная, говорит, Россия! Воды ему давали. Даже мне жалко его, тоже заплакала...
Маша испуганно оглянулась.
- Господи, - как вспомню я сестрицу...
Встала и ушла в комнату кухарки. Женщины сочувственно посмотрели вслед ей, а Климков облегчённо вздохнул и против своего желания спросил Лизу, скучно и с натугой:
- Кому же они жалобы писали?
- Уж не знаю! - ответила Лиза.
- А Марья плакать пошла! - заметила кухарка.
Дверь отворилась, и, покашливая, вошёл брат кухарки.
- Холодновато! - сказал он, снимая с шеи красный шарф.
- А вот, выпей скорее...
- Следует! Здравствуй и поздравляю.
Тонкий, он двигался свободно, не торопясь, а в голосе у него звучало что-то важное, не сливавшееся с его светлой бородкой и острым черепом. Лицо у него было маленькое, худое, скромное, глаза большие, карие.
"Революционер!" - напомнил себе Евсей, молча пожимая руку столяра. И заявил: - Мне пора идти...
- Куда? - вскричала кухарка, схватив его за руку. - Ты, купец, не ломай компании...
Зимин взглянул на Евсея и задумчиво сказал:
- Вчера у нас на фабрике ещё заказ взяли. Гостиную, кабинет, спальню. Всё - военные заказывают. Наворовали денег и хотят жить в новом стиле...
"Ну, вот! - с досадой воскликнул мысленно Евсей. - Сразу начал, - ах, господи!"
Не представляя, к чему поведёт его вопрос, он спросил столяра:
- А у вас на фабрике революционеры есть?
Точно уколотый, Зимин быстро повернулся к нему и посмотрел в глаза. Кухарка нахмурилась и сказала негромко и недовольно:
- Говорят, они везде теперь есть...
- От ума это или от глупости? - спросила Лиза.
Не выдержав тяжёлый и пытливый взгляд столяра, Климков медленно опустил голову. Вежливо, но строго Зимин осведомился:
- Вас почему это интересует?
- Я - без интереса! - вяло ответил Евсей.
- Зачем же вы спрашиваете?
- Так! - сказал Евсей, а через несколько секунд прибавил: - Из вежливости...
Столяр улыбнулся.
Евсею казалось, что три пары глаз смотрят на него подозрительно и сурово'. Было неловко, и что-то горькое щипало в горле. Вышла Маша, виновато улыбаясь, оглянула всех, и улыбка исчезла с её лица.
- Что это вы?
"Это - от вина!" - мелькнуло в голове Евсея. Он встал на ноги, покачнулся и заговорил:
- Я спросил потому, что давно хотел сказать вашей сестре про вас...
Зимин тоже встал, лицо его сморщилось, пожелтело, он спокойно спросил:
- Что - сказать- про меня?
До слуха Евсея дошёл тихий шёпот Маши:
- Из-за чего они?
- Я знаю, - говорил Евсей, и ему казалось, что он поднялся с пола на воздух, качается в нём, лёгкий, как перо, и всё видит, всё замечает с удивительной ясностью, - что за вами следит агент охранного отделения...
Кухарка покачнулась на стуле, изумлённо и испуганно воскликнув:
- Ма-атвей?..
- Позволь! - сказал Зимин, успокоительно проведя рукой перед её лицом.
Потом он решительно и строго приказал:
- Вот что, молодой человек, - вам надо идти домой! И мне. Одевайтесь...
Евсей улыбался. Он всё ещё чувствовал себя пустым и лёгким, это было приятно. Он плохо помнил, как ушёл, но не забыл, что все молчали и никто не сказал ему - прощай...
На улице Зимин толкал его плечом в плечо и говорил негромко, отчётливым голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Мельников, теперь ещё более угрюмый и молчаливый, похудевший и растрёпанный, однажды ударил кулаком по колену и зарычал:
- Желаю знать - где правда?
- Что такое? - сердито спросил Маклаков.
- Что? Вот что - я так понимаю - одно начальство ослабело, наше начальство. Теперь поднимается на народ другое. Больше ничего!..
- И вышел вздор! - сказал Маклаков, смеясь. Мельников посмотрел на него и вздохнул.
- Не ври, Тимофей Васильевич... Врёшь ты... Умный, а врёшь.
Речи о революционерах западали в голову Климкова, создавая там тонкий слой новой почвы для роста мыслей; эти мысли беспокоили, куда-то тихо увлекали...
XIV
Идя в гости к Маше, он вдруг сообразил: "Познакомлюсь со столяром сегодня... Революционер..."
Он пришёл первым, подарил Маше голубые бусы, Анфисе роговую гребёнку; они, довольные подарками, наперебой угощали его чаем и наливкой. Маша, красиво выгибая полную белую шею, заглядывала в лицо ему с доброй улыбкой, и глаза её мягко ласкали его сердце. Анфиса, разливая чай, спрашивала:
- Ну, купец наш тороватый, когда же мы на твоей свадьбе гулять будем?
Евсей конфузился и, стараясь не показывать этого, доверчиво рассказывал:
- Жениться я не решусь, - это очень трудно...
- Трудно? Ах ты, скромница... Марья, слышишь? Трудно, говорит, жениться-то...
Маша улыбалась в ответ на громкий смех кухарки, искоса поглядывая на Климкова.
- Может, они трудность по-своему понимают...
- Я - по-своему!.. - сказал Евсей, поднимая голову. - Я, видите ли, насчёт того, что человека найти трудно, - чтобы жить душа в душу и друг друга не бояться. Чтобы верить человеку...
Маша села рядом с ним, он покосился на её шею, грудь, вздохнул...
"А если сказать им - где я служу?.."
Испуганный этим желанием, он быстрым усилием задавил его и, повысив голос, торопливо продолжал:
- Если человек не понимает жизнь, то лучше пусть он один остаётся...
- Одному - очень трудно! - сказала Маша и налила ему рюмку наливки. Выкушайте!
Евсею хотелось говорить много и открыто, он видел, что его слушают охотно, и это, вместе с двумя рюмками вина, возбуждало его. Но пришла горничная журналиста, Лиза, тоже возбуждённая, и сразу овладела вниманием Анфисы и Маши. Косая на левый глаз, бойкая, красиво причёсанная и ловко одетая, она казалась хорошенькой и бесстыдной.
- Мои идолы созвали гостей на сегодня и не хотят меня отпускать! говорила она, усаживаясь. - Ну, нет, говорю, уж как вам угодно...
- Много гостей? - скучно спросил Климков, вспомнив свои обязанности.
- Мно-ого! Да ведь это какие гости? Никогда никто гривенника в руку не сунет. Даже в Новый год и то два рубля тридцать копеек собрала я на чай с них...
- Небогатые, значит? - спрашивал Евсей.
- Ну, какое богатство? Ни у кого галош крепких нету...
- Кто же они, служащие?
- Разные. Иной в газете пишет, другой просто студент, - ах, какой один хорошенький есть! Чернобровый, кудрявый, с усиками, зубы белые, ровные, весёлый-развесёлый. Недавно приехал из Сибири, всё про охоту рассказывает...
Евсей взглянул на Лизу и опустил голову; хотелось сказать ей:
"Перестаньте!.."
Но вместо этого он тихо спросил:
- Сослан был?
- Кто его знает! Мои господа тоже были ссыльные.
- Кого теперь не ссылают! - воскликнула кухарка. - Жила я у Попова, инженера; богатый человек, свой дом имел, лошадей, жениться собирался, вдруг пришли ночью жандармы - цап!.. И заслали его в Сибирь...
- Я господ своих не осуждаю! - перебила её Лиза. - Нисколько. Они хорошие люди, не ругаются, не жадные... И всё они знают, обо всём говорят...
Евсей беспомощно посмотрел на румяное лицо Маши и подумал:
"Молчала бы, дура..."
- И у нас господа тоже всё понимают! - заявила Маша с гордостью.
- Когда случилось это - бунт в Петербурге, - оживлённо начала Лиза, так у нас все ночи напролёт говорили...
- Ведь и наши были у вас! - снова заметила кормилица.
- Были, были! Много народу было! И говорили они, и писали жалобы, а один даже заплакал, ей-богу!
- Заплачешь! - сказала кухарка, вздыхая.
- Схватил себя за голову и рыдает - несчастная, говорит, Россия! Воды ему давали. Даже мне жалко его, тоже заплакала...
Маша испуганно оглянулась.
- Господи, - как вспомню я сестрицу...
Встала и ушла в комнату кухарки. Женщины сочувственно посмотрели вслед ей, а Климков облегчённо вздохнул и против своего желания спросил Лизу, скучно и с натугой:
- Кому же они жалобы писали?
- Уж не знаю! - ответила Лиза.
- А Марья плакать пошла! - заметила кухарка.
Дверь отворилась, и, покашливая, вошёл брат кухарки.
- Холодновато! - сказал он, снимая с шеи красный шарф.
- А вот, выпей скорее...
- Следует! Здравствуй и поздравляю.
Тонкий, он двигался свободно, не торопясь, а в голосе у него звучало что-то важное, не сливавшееся с его светлой бородкой и острым черепом. Лицо у него было маленькое, худое, скромное, глаза большие, карие.
"Революционер!" - напомнил себе Евсей, молча пожимая руку столяра. И заявил: - Мне пора идти...
- Куда? - вскричала кухарка, схватив его за руку. - Ты, купец, не ломай компании...
Зимин взглянул на Евсея и задумчиво сказал:
- Вчера у нас на фабрике ещё заказ взяли. Гостиную, кабинет, спальню. Всё - военные заказывают. Наворовали денег и хотят жить в новом стиле...
"Ну, вот! - с досадой воскликнул мысленно Евсей. - Сразу начал, - ах, господи!"
Не представляя, к чему поведёт его вопрос, он спросил столяра:
- А у вас на фабрике революционеры есть?
Точно уколотый, Зимин быстро повернулся к нему и посмотрел в глаза. Кухарка нахмурилась и сказала негромко и недовольно:
- Говорят, они везде теперь есть...
- От ума это или от глупости? - спросила Лиза.
Не выдержав тяжёлый и пытливый взгляд столяра, Климков медленно опустил голову. Вежливо, но строго Зимин осведомился:
- Вас почему это интересует?
- Я - без интереса! - вяло ответил Евсей.
- Зачем же вы спрашиваете?
- Так! - сказал Евсей, а через несколько секунд прибавил: - Из вежливости...
Столяр улыбнулся.
Евсею казалось, что три пары глаз смотрят на него подозрительно и сурово'. Было неловко, и что-то горькое щипало в горле. Вышла Маша, виновато улыбаясь, оглянула всех, и улыбка исчезла с её лица.
- Что это вы?
"Это - от вина!" - мелькнуло в голове Евсея. Он встал на ноги, покачнулся и заговорил:
- Я спросил потому, что давно хотел сказать вашей сестре про вас...
Зимин тоже встал, лицо его сморщилось, пожелтело, он спокойно спросил:
- Что - сказать- про меня?
До слуха Евсея дошёл тихий шёпот Маши:
- Из-за чего они?
- Я знаю, - говорил Евсей, и ему казалось, что он поднялся с пола на воздух, качается в нём, лёгкий, как перо, и всё видит, всё замечает с удивительной ясностью, - что за вами следит агент охранного отделения...
Кухарка покачнулась на стуле, изумлённо и испуганно воскликнув:
- Ма-атвей?..
- Позволь! - сказал Зимин, успокоительно проведя рукой перед её лицом.
Потом он решительно и строго приказал:
- Вот что, молодой человек, - вам надо идти домой! И мне. Одевайтесь...
Евсей улыбался. Он всё ещё чувствовал себя пустым и лёгким, это было приятно. Он плохо помнил, как ушёл, но не забыл, что все молчали и никто не сказал ему - прощай...
На улице Зимин толкал его плечом в плечо и говорил негромко, отчётливым голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49