Медлительно покуривая, Коля говорит:
- Какой я жених? У меня - чахотка...
- Разве я про то? - удивлённо восклицает Чмырёв. - Али ты не слушал? Я тебя в женихи не прочу, а так советую - поиграй, веселей будет! Им - всё едино...
Внизу, в городе, ещё не заснули - торопливо катятся пролётки по камням, хлопают двери. Слышится глухое сердитое рычание, тяжёлая возня, посвистывают пароходы на реке, кто-то шлёпает по воде широкими ладонями.
- Жалко мне их, Василий Лукич! - говорит Коля с тихой досадой. - Кабы можно, то есть если бы я был здоровый человек и распутный, то я бы со всеми ими связался - честное слово!
Печник добродушно смеётся.
- Со всеми? Ах ты...
- Ей же богу! С одной, с другой... Вот - пожалуйте! - семь любовниц в одном доме.
- Ну, смешной ты!
- Это ведь верно, я вижу - замуж им очень хочется! Природа требует послушания, на неё не цыкнешь, природа-то - не собака, сами знаете! А мужчин около них - двое, я да штабс-капитан Заточилов, а ему - пятьдесят, и робкий он...
- Добряга ты, Коля! - задумчиво говорит Чмырёв. - Доброму человеку трудно жить!
Коля просто соглашается:
- Да, трудно! Если бы не мамаша, я бы уехал куда-нибудь. В Астрахань, например...
- Отчего - в Астрахань?
- Всё-таки... там - персиане!
- Н-да, персиане - другой народ...
- Мамаша очень стесняет меня. Конечно, у неё ноги отнялись и может она только салфеточки вязать, но меня - она связала удивительно. Из-за неё и реального не кончил я, из-за болезни мамашиной. И товарищей нет. Товарищ требует расхода, а я даже в библиотеку записаться не могу...
Чмырёв слушает, запустив пальцы в бороду; ночью борода его кажется грязной, как паутина. Внизу, по гладкой темноте ползёт большой чёрный таракан с огненными лапами, - ползет против течения масляной воды, оставляя за собою серую тень, и дышит искрами. В луга - далеко - выехали рыбаки, лучить рыбу, плавают в пустоте огни.
Звучит тихий голос:
- Ежели бы я был здоровый человек, то полюбил бы какую-нибудь очень тихую девушку, и лежала бы она у меня на коленях, а я бы ей рассказывал всё, о чём душа моя думает... Я бы с нею, знаете, стихами говорил обо всём, ей-богу, честное слово!
- Это - ничего, стихи девице всегда по душе, - одобряет Чмырёв вполголоса.
- Странно это мне, Василий Лукич, родятся люди, живут в беспокойстве и вопреки судьбе, а - к чему? Какой же смысл? Я думаю - каждая жизнь должна иметь свой смысл...
- Д-да! - говорит печник уверенно, как Братягин, но мягче, ласковее. Верно, смысел не понять, расчёту - не видно! Вся эта улица наша - ни к чему, сгореть бы ей дотла!.. Лавочник - собака в душе своей, а говорит правильно: живут люди наподобие скотов! То есть - до чего я не люблю улицу эту, сказать не могу!.. Грязища, пьянство, распутство, ни тебе дети - при уходе, ни старики - в чести! А - бабы? Дотронуться нельзя! Всякая гулящая аккуратней живёт, чище держит себя... положим - у наших баб работа, а те... ну всё-таки жа! Надо жа себя маленько уважать... а то - в деревнях лучше живут! Там, брат, всё-таки...
Подумав, он добавляет:
- Там немножко жалости есть друг ко другу...
- Здесь - не жалеют, - соглашается Коля, снова зажигая папиросу, и круглыми глазами смотрит в чёрно-синюю глубину. - Надо мной - смеются, над вами - тоже...
- Смеются - не беда! Кабы умели! А ведь не умеют смеяться-та! Али смешно штаны с пьяного снять, рожу ему смолой намазать или, скажем, обругать человека? В чём тут веселье? Они, брат, не от веселья смеются, а от дикой своей скуки - вот что! Эх, не уважаю эту улицу, гори она дотла!
- И я не люблю, - снова соглашается Коля.
Оба долго молчат. Потом юноша тихо мечтает:
- Как только мамаша скончается...
Но печник безутешно прерывает его:
- С твоей душой, брат, тебе везде одинаково будет, душа у тебя девичья...
Огонь папиросы, вспыхивая всё чаще, дрожит. Откуда-то из города, сверху, доносится пение, тихий плеск медных струн рояля - неясные, малознакомые звуки другой жизни.
- Я говорю ей, - вдруг начинает Коля, - что же вы, Надежда Измаиловна, на рояле не играете? А она - для кого же, говорит, мне играть? Для вас? Так вы в музыке ничего не понимаете.
- Ишь какая, - замечает Чмырёв, усмехаясь.
- Да. Они все такие. Очень злые и обо всём говорят прямо, даже стыдно слушать иной раз. Образование получили, а грубостей не презирают... А ведь верно - для кого играть?
- Нет, - говорит Чмырёв, - это не так! Всегда кто-нибудь найдётся, ты поищи! Нет, браток, надо размышлять иначе. Человек должен жить сердечно, даже в церкви говорится: возводи сердце в гору! А мы его - в грязь, а то прячем! Ты сердца не скрывай, эдак-та никакого соединения не будет.
Чмырёв говорит долго, с великим напряжением, но понять его трудно. Коля и не заботится об этом - не впервые слушает он запутанную речь, и ему тоже, как Братягину, иногда кажется, что печник говорит "юрунду". Но понимая, что за тёмными словами живёт какое-то доброе чувство к людям, к нему, Коля изредка сочувственно, как можно ласковее вздыхает.
- Да. Конечно...
- Ежели что строится, так оно - не зря. Это - надо понять, а без понятия - всё будет вроде твоих бесплодных девиц, все люди - бесплодные и больше ничего. Понял?
- Да, да...
- Следственно - надо доверять людям. Я не про наших, наши люди пустяки, пустой народ, без ядра. А кто строит, тот дорого стоит...
В бесформенной русской душе медленно кружатся, путаются косноязычные мысли, это мысли - старые, христианские, заношенные миром, загрязнённые, но для печника они - новы, он считает их рождёнными его сердцем, они убивают его сон, беспокоя своей тяжёлой вознёй.
Иногда Чмырёв вздыхает, глубоко и тоскливо:
- Эх, кабы грамотен был я да кабы научен, доказал бы я все начала, ей-бо-о!..
Коротка ночь, - ещё недавно погасла заря вечера, и недавно лунный свет лежал на реке, размахнувшейся по лугам, а вот уже на востоке светлеет, и семь звёзд Медведицы потеряли свою яркость. Луна где-то сзади, над городом, река под тенью его черна и бархатна, а вдали - посветлела, и видно, как на рябой воде скользят лодки.
Тянет утренней свежестью, запах её победно заглушает едкие запахи улицы, и только теперь понятно, как они тяжелы.
В монастыре звонят к заутрене, Коля смотрит в небо и говорит, смущённо улыбаясь:
- Вот когда звон в лунную ночь, так мне кажется, что это по луне бьют...
- Жизнь наша недовольная, - ворчит печник, - улица эта - пропади она... Братягин, побей его бог... Грабитель! Ну - грабь, чёрт с тобой, да - не дави ты мне душу! А он - на душу наступает... Называются люди, туда же... Удивительное дело, до чего противно всё это душе, право...
Точно напевая забытую песню, Коля вполголоса, с напряжением лепечет, покачивая головой в аккуратной фуражке:
...Что час - то жизнь моя короче,
И с каждым днём трудней она,
Уже прошёл я путь мой краткий
И ничего в конце не жду!
Так неразгаданной загадкой
В сырую землю я сойду.
Я жил, как тень, средь серых теней,
Во всем покорствуя судьбе,
Умру - ни слёз, ни сожалений...
- Грустно говоришь, - перебивает печник. Коля сконфуженно и кротко извиняется:
- Да ведь это так только, для забавы...
Зябко передёрнув плечами, он приподнимает воротник тужурки и, глядя вдаль, молчит, губы его шевелятся, точно юноша считает угасающие звёзды, а Чмырёв бормочет:
- Ты - чёрной мысли не предавайся! Все помрём, тут хвастать нечем. Помереть и комар - мастер, а ты вот ухитрись поживи хорошо. Я те докладаю строение.
1 2 3 4 5 6 7