https://www.dushevoi.ru/products/dushevye-kabiny/120x80/s-glubokim-poddonom/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Теперь мне нужен был другой сюжет для самозащиты и самоэвакуации. Но, как известно каждому, с сюжетами у нас сейчас плохо. Не то чтобы их не хватало, нет, слава Богу, просто большинство уже использованы. Есть еще сюжеты, которых мне не надо ни за какие деньги, очень уж они воняют. Речь даже не о Чили, хотя как не упомянуть его в романе? Вот в Южной Америке отличные писатели, им есть о чем писать. Или шесть миллионов уничтоженных евреев, но это дело прошлое. Были еще советские лагеря, архипелаг ГУЛАГ, но по избитому пути мы не пойдем. Была война в Бангладеш, изнасиловано двести тысяч женщин, - казалось бы, хорошо, в книге должна быть доля сексапильности, но это уже не актуально, все вышло так быстро. Была тема американских негров, но черные писатели Америки жутко злятся, когда покушаются на их сюжеты. Были случаи голода, коррупции, массовые убийства, ужас и насилие в Африке, но писать об этом нельзя, выходит расизм. Повсюду истории с правами человека, но это - курам на смех. Можно, конечно, писать про ядерное оружие, но это единственное, что объединяет СССР, США, Китай и Францию, я не против братских чувств, нужна же людям надежда. Было истребление цыган, о нем мало говорили, но документация пропала в газовых камерах. Можно было писать про ООН, только это чересчур грязное дело. Или о свободе, - хотя Рене Клер уже снял на эту тему комедию. Повсюду море разливанное страха, крови, ужаса, но над ним уже работали тысячи писателей. Был вариант молчать, но и за это по головке не погладят.
Мне нужен был оригинальный сюжет.
И тут впервые я подумал про "Жизнь впереди". Моя мать умирала в той же самой кагорской больнице от вялотекущего склероза мозговых сосудов три года подряд, то приходя в себя, то снова выпадая.
Вот золотой сюжет. Мой сюжет. Оригинальный сюжет.
Я впал в депрессию, не хотел подчиняться. Но как тут не подчиниться, если ты настоящий писатель. Тонтон-Макут - настоящий писатель, а он выжал из своей матери все, что смог.
Как от всего этого избавиться? Не думать? Забыть?
- Напиши книгу.
- Алиетта, Алиетта, молчи... Я знаю.
Она улыбнулась мне нежно, как в дамских романах, и без всякой книжной скромности сжала мне руку.
- Не могу. Вдобавок они поймут, что это у меня наследственное.
- Это трудно, я знаю. Когда я закончила филологический, я тоже хотела писать. Но не хватило духу. Я хотела сказать о чем-то настоящем. Но ты же знаешь, настоящие вещи трогать нельзя. Это табу. Любовь, ребенок, мать, сердце, ну, в общем, орган чувств, - все это как-то несолидно. Слезливо, мелочно, чувствительно, сентиментально, посредственно - словом, нелитературно. И не ново. Вечные темы, а вечные - значит, реакционные, потому что не хотят меняться. Все это неоригинально, не открывает новых горизонтов.
- А жрать дерьмо, по-твоему, авангард?
- И еще я заметила, что настоящие вещи уже и не представить. Чтобы найти их, чтобы до них добраться, надо преодолеть немыслимые культурные заслоны, вести настоящие археологические раскопки, а потом тебя обзовут реакционером, потому что постоянные величины не меняются, постоянное - это отсталое. У меня не хватило воображения найти настоящие вещи, Зайчик мой Жанно. Они погребены под слоем лжи и как бы вроде их же собственными обломками. Можешь сам попробовать. Чем искренней ты будешь, с тем большей радостью все скажут, что ты - пустое место. Чем больше говоришь правду, тем больше ее прячешь, Зайка Жанчик. Валяй. Пиши. Печатайся. Не бойся, тебя не раскроют. Твоя мать и брат могут спать спокойно.
- Я боюсь.
- Если тебя выследят, всегда сможешь вернуться в больницу. Я буду ждать тебя. Они скажут: "Вы что, не поняли, что он психопат?"
- Я боюсь.
- Страх - это просто еще одна настоящая вещь.
- Они будут безжалостны. Презрительны, насмешливы. Меня будут ненавидеть, отвергать. Это тебе не массовые убийства, не лагеря пыток, Алиет. Это им понятно, к такому они привыкли, это рутина.
Ты не все про меня знаешь. Когда мне было четыре года, я убил котенка. Это тебе не Пиночет и не вырезанные груди женщин в Бейруте, это-то им понятно, а тут - котенок. Они не простят.
- Согласна. Но ты же не обязан все говорить.
- А если догадаются, что я нормальный? Впервые с сотворения мира у нее в глазах вспыхнул гнев.
- Не говори глупостей. Если бы ты был нормальным, меня бы здесь, с тобой, не было. Если бы ты был нормальным, я бы плюнула тебе в лицо.
- А когда мы снова будем спать вместе?
- Вопрос нелегкий, Зайка Жанчик. Серьезные психи вроде нас лишены сексуальности. А то можно вызвать подозрения. Но я обещаю сделать так, что мое состояние резко улучшится.... Встретимся вне больницы.
Она серьезно на меня посмотрела:
- Конечно, пока меня тут не будет, кто-то должен кормить единорогов. Теперь их у меня сто.
- Лучше уж не говори им о своих единорогах.
- Ничего, обойдется. Я объяснила доктору, что в детстве у нас дома на ковре был выткан единорог. И с тех пор он всегда со мной. Доктор был очень доволен. Он истолковал это как регрессивный тип поведения и отказ расставаться с детством.
Я твердо сказал:
- Лучше не говорить им про единорогов, Алиетта.
- Да почему?
- На меня от них тоска зеленая нападает. Это животное мифическое. Как человек. Не могу выносить эту мысль. С ума сойду.
- Осторожно, идет Джереми...
Джереми славный парень, санитар, бывший регбист из команды Монпелье, девяносто килограммов одних мускулов, но он был тихий, и ему нужно, чтобы рядом были слабые, для того чтобы чувствовать себя чуть-чуть сильнее.
- Сделаем ему форельку?
Шутка с форелью - классическая шутка психов, она срабатывает всегда, и санитары боятся ее как огня.
- Привет, Джереми.
- Здравствуйте, друзья. Идите обедать.
Я взял Алиетту под руку, мы сделали несколько шагов, потом она остановилась и подняла руку, показывая мне что-то на самой вершине дерева:
- Смотри-ка, форель.
- Где?
- Да вон, на дереве.
На лице у Джереми обозначилось страдание.
Я сказал:
- Алиетта, ну как может форель попасть на дерево?
Она пожала плечами:
- А если она ненормальная...
- Все, все, - сказал Джереми. - У меня плохие новости. Говорят, вас скоро выписывают. Вернетесь назад.
Я побледнел.
- На зад? На чей зад?
- Да ни на чей, а к вам. В физическом смысле.
- К нам? Что это значит, к нам? Где это, к нам?
- Ну, этого никто не знает, зато так говорят.
Алиетта поехала к сестре, а я - в Париж, к Тонтон-Макуту. Он обычно селит меня на седьмом этаже без лифта в комнате для прислуги. Я вам уже говорил, что Тонтон-Макута убило на войне и что с тех пор он неплохо устроился. И то правда, в каждом городе полно людей, которые погибли на войне, но все как-то живут.
Может, вам покажется, что я человеконенавистник, но я столько любил, да и до сих пор люблю такое количество людей, что вынужден защищаться. Любовь-то безумная.
Раз или два на меня еще накатывал удавизм, с целью избежать себе подобных и законов жанра, и я уже рассказал вам с должным здравомыслием о том, как, чтобы не нянчиться с удавом у себя дома, Тонтон-Макут отправил меня к доктору Христиансену, в Копенгаген.
Я чувствовал себя хорошо. Я покончил с матерью, напечатал ее и отдал издателю. Доктор Христиансен часто приходил со мной побеседовать в своей красивой русой бороде, которой нелегко расти на таком человеке. Он бегло говорит по-французски, что свойственно гуманистам, то есть я этим хочу сказать, что он не путается в словах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
 магазин сантехники подольск 

 плитка для ванной комнаты россия