– Янкель нашел ее у одного еврея в лесу…
Янеку хотелось наброситься на фонограф и разбить пластинку… Но он сдержался. Не хотел огорчать Зосю. Он молча терпел.
– Красиво, правда?
Она снова завела фонограф.
Czy pani Maria…
Он осторожно остановил аппарат. Потом взял револьвер и засунул его под гимнастерку. Он сказал:
– Идем.
Она встала. Ни о чем не спрашивая, она пошла за ним. Они вышли из землянки. На лес опустились сумерки, воздух был неподвижным и ледяным, снег хрустел под ногами. Они не разговаривали. Только один раз она спросила:
– Мы идем в Вильно?
– Да.
Они добрались до города ночью. Улицы были пустынны. Янек пересек двор, поднялся по лестнице… Зося шла за ним. Она держала его за руку, крепко сжимая ее…
– Слушай.
Из-за двери слышались звуки рояля. Янек вынул из кармана револьвер. Зося сказала только:
– Это опасно.
Он постучал в дверь. Музыка умолкла. Зашаркали старые туфли, в замке повернулся ключ, и дверь отворилась. Человек держал в руке лампу с желтым абажуром. Янек одну секунду смотрел на рисовые поля, пагоды и черных птиц… Затем перевел ненавидящий взгляд на лицо человека. Пожилой седеющий мужчина. У него был длинный, красный нос с прицепленными к нему никелевыми очками, грозившими вот-вот упасть. Он смотрел на Янека поверх очков, слегка склонив голову набок. На нем был старый выцветший халат зеленого цвета, на шее – толстое кашне. Похоже, он был простужен. Он говорил по-польски с сильным акцентом:
– Что вы…
Его взгляд остановился на револьвере. Он поднял руку и поправил очки на носу. Ни испуга, ни удивления. Он широко раскрыл дверь и сказал:
– Входите.
Зося закрыла за собой дверь. Старик чихнул и шумно высморкался. Вздохнул и сказал:
– Бедные дети!
Янек крепко сжимал револьвер в руке. Он не боялся. Он знал, что старик его не разжалобит. Он вспоминал панну Ядвигу… Его не разжалобить.
– Деньги у меня в куртке. Ты пришел вовремя, сынок. Я только что получил свое капитанское жалованье. – Он засмеялся. – Оно твое.
Янек посмотрел на пагоды, рисовые поля и птиц на желтом абажуре… У него сжалось сердце.
– Я никому не скажу, – дружески произнес старик. – Я не хочу, чтобы тебя расстреляли, сынок. Они и так многих расстреливают.
Он вынул бумажник из кармана куртки и протянул его. Янек не взял. Человек остолбенел.
– Может, ты голоден? На кухне есть…
– Я не голоден.
Человек побледнел, как полотно. Он сказал хрипловатым голосом:
– Понимаю. Ты жил здесь раньше? Понимаю. Но я тут ни при чем. Мне дали эту квартиру, я ничего не требовал. Конечно, я доволен, из-за рояля. Но я не выгонял отсюда твоих родителей, сынок.
Лампа дрожала у него в руке. Пагоды, птицы и рисовые поля блуждали по стенам огромными тенями.
– Может быть, их убили? Я не знал. Я бы не взял эту квартиру…
– Играйте! – приказал Янек.
Человек не понял.
– Идите к роялю и играйте!
Человек поставил лампу на рояль и сел. Руки у него дрожали.
– Что же мне сыграть? У меня здесь есть Шуберт…
– Играйте.
Человек заиграл. Но его руки слишком сильно дрожали.
– Играйте лучше! – закричал Янек.
– Опусти револьвер, сынок. Не очень-то приятно чувствовать его у себя за спиной.
Он принялся играть. Он играл хорошо. «Да, – с грустью подумал Янек, – он умеет играть». Он взял Зосю за руку.
– Слушай. Вот это музыка.
Зося прижалась к нему.
– Теперь Шопена, – сказал Янек.
…Когда он вернулся на землю, то увидел, что человек стоит возле рояля и смотрит на него.
– Я мог бы разоружить тебя, сынок. Ты забылся.
Янек нахмурил брови.
– Уходи, – сказал он Зосе.
– А ты?
– Я останусь здесь, чтобы он не позвал…
– Я никого не позову, – сказал человек.
– Иди. Не бойся. Встретимся в лесу.
Она повиновалась.
– Хочешь, чтобы я тебе еще поиграл? – спросил немец.
– Да.
Старик сыграл Моцарта. Он играл около часа, по памяти. Закончив, спросил:
– Ты очень любишь музыку?
– Да.
– Ты можешь приходить сюда часто. Тебе нечего бояться. Я буду счастлив играть для тебя, сынок. Хочешь поужинать со мной?
– Нет.
– Как хочешь. Меня зовут Шредер, Аугустус Шредер. В мирное время я делал музыкальные игрушки. – Он вздохнул. – Я очень люблю свои музыкальные игрушки. Больше, чем людей. А еще я очень люблю детей. Я не люблю войну. Но мой сын, которому столько же лет, сколько тебе, очень любит войну… – Он пожал плечами. – Мне нужно было уехать или потерять своего ребенка. Но я служу интендантом, и у меня даже нет винтовки. Мы могли бы подружиться, сынок.
– Нет, – сказал Янек. Он запнулся. – Но я еще вернусь.
– Я с радостью поиграю для тебя.
Янек ушел. Зося ждала его в землянке.
– Я так боялась за тебя!
– Ну как? – спросил Янек. – Красиво, правда?
Она опустила голову с виноватым видом. Внезапно она расплакалась.
– Зося!
Она громко рыдала, как побитый ребенок.
– Зося! – взмолился он. – Зосенька… Что с тобой?
– Некрасиво, – рыдала она. – Совсем, совсем некрасиво!
– Зося…
Он обнял ее. Прижал к груди.
– Ты больше не любишь меня!
– Нет, я люблю тебя, люблю… Не плачь, Зосенька!
– Ты любишь свою музыку больше, чем меня… Господи! Как я несчастна!
Он не знал, что ответить. Он прижимал ее к себе. Он гладил ей волосы. И повторял:
– Зося, Зосенька.
21
Янек несколько раз приходил к Аугустусу Шредеру. Тайком, стыдясь самого себя: он мучился так, словно бы совершал предательство. Поначалу он все время был начеку, сжимал в кармане револьвер и подозрительно следил за движениями немца. Но Аугустус Шредер сумел внушить ему доверие. Он показал Янеку фотографию сына: молодого человека с угрюмым лицом, в гитлеровской форме.
– Он твоего возраста, – сказал он печально. – Но не любит музыки. Ему не нравятся мои игрушки.
Игрушки он тоже показал: фигурки гномов и немецких бюргеров прошлого, изготовленные с большим мастерством.
– Я смастерил почти всех персонажей сказок Гофмана и братьев Гримм, – пояснил он с детской гордостью. – Я люблю прошлое… Я люблю Германию флейтистов и дудочников, ночных колпаков и нюхальщиков табака, длиннополых сюртуков и белых париков… – Он улыбнулся. – В те времена людоеды жили только в сказках, они были славными малыми и никого не ели; больше всего на свете любили свои домашние тапочки, трубку у камина, кружку пива да добрую партию в шахматы…
В каждую игрушку был встроен механизм: достаточно было нажать на кнопку, и фигурка оживала, совершая поклон или балетное па под ясные звуки мелодичного аккорда.
– Я никогда не делал оловянных солдатиков, даже для сына, – говорил Аугустус Шредер.
Он садился за рояль и играл. Больше всего он любил Lieder и играл их восхитительно. Янек чувствовал, что эти мелодии как нельзя лучше выражали душу старика, его мечты, его былую любовь… Он с наслаждением слушал эту нежную и печальную музыку. Однажды он спросил:
– Вы правда немец?
– Да. И побольше этих… – Он махнул рукой на окно: по улице с грохотом проезжали танки. – Я – последний немец.
Он долго жил в Кракове и хорошо знал польский язык. Он не осмеливался заговорить с Янеком о его родителях. Однажды он робко спросил:
– Где ты живешь?
– В лесу.
– Хочешь жить у меня?
– Нет.
Аугустус Шредер немного ссутулился и больше не настаивал. Он подарил Янеку одну из своих игрушек. Баварского бюргера в ночном колпаке: он улыбался, нюхал табак, чихал и удовлетворенно качал головой под звуки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43