Рассмеялась она и на этот раз, но как-то сразу погрустнела.
– Мне все больше и больше нравится смеяться, – призналась она, – видно, старею.
– Да нет, дело тут вовсе не в возрасте, – с понимающим видом возразил Эпаминондас.
– Просто, – заметил я, – сейчас день. Анна снова долго смеялась над этим намеком.
– Если я вам мешаю, – проговорил Эпаминондас, – надо было сразу так и сказать.
– Не заводись, – возразила Анна, – если нам кто-то и мешает, то уж, во всяком случае, не ты.
Эпаминондас понял и возмутился, но как-то вяло.
– Да ладно, что там говорить, – успокоился он. – Но ты здорово изменилась.
Весь день я провел в попытках почитать, но мне это так и не удалось. К вечеру в поисках Эпаминондаса я поднялся в бар. Он тоже читал, развалившись в кресле. Она обсуждала с матросами, какая погода ждет нас в Атлантике. Когда я вошел в бар, все сразу же насторожились. Кое-кто, в их числе и Бруно, конечно, подумал, что настал критический момент моего пребывания на борту яхты и я не доплыву до Дагомеи. По ее виду я понял, что эта двусмысленность в наших отношениях ничуть ее не смущает и, даже напротив, она тоже получает от этого известное удовольствие и старается продлить как можно дольше. Я прошел через бар и вышел на палубу. Вскоре ко мне присоединился Эпаминондас. Именно этого-то мне и хотелось. Мы с ним отлично понимали друг друга, а у меня было большое желание перекинуться с кем-нибудь парой слов.
– Выходит, ты тоже здесь ни хрена не делаешь, так, что ли?
– Я подумываю, не привести ли в порядок библиотеку, – ответил я. – Но это так, благие намерения, не больше того.
– По-моему, на этой яхте всем глубоко наплевать, в порядке эта библиотека или нет…
– Поди знай, – возразил я, – а вдруг она на следующей стоянке подберет какого-нибудь философа…
Мы оба дружно рассмеялись.
– А вот мне совсем нечем заняться, – продолжил Эпаминондас, – для меня тут не осталось никакой работы. Хотя, по правде говоря, я никогда особенно не любил этого занятия, гнуть спину…
– Я тоже. Правда, кто знает, может, наступит день…
– Ты-то хоть чем-то занимаешься, – пошутил он. – Скоро будет Гибралтар, – заметил я.
– Завтра утром, на заре. Знаешь, я тоже, когда проходил здесь в первый раз; чувствовал себя не в своей тарелке.
– А что ты вообще об этом думаешь?
– О чем? О Гибралтаре, что ли?
– Да нет. Как ты думаешь, есть у нее хоть маленький шанс?
– А какого же, по-твоему, хрена мы здесь делаем, если у нее нет никакого шанса?! – возмутился он.
– Само собой. Мне просто хотелось узнать твое мнение, вот и все.
– Ну и вопросики же у тебя…
– Знаешь, я хотел сказать тебе одну штуку. Нельсон Нельсон – что-то уж очень странное имя.
– Опять-таки повторяю, какого хрена мы здесь околачиваемся, если…
– Да пусть бы даже на его месте оказался кто-нибудь другой, – возразил я, – какая разница, все равно мы были бы здесь.
– Да, что правда, то правда, – согласился Эпаминондас, – король шариков или король придурков, главное, что он его убил, а остальное нам без разницы.
– Знаешь, иногда мне кажется, будто существует целый десяток разных историй об этом Гибралтарском матросе.
– Может быть, но матрос-то только один, вот в чем штука. И это крепкий орешек.
Он замолк и как-то подозрительно уставился на меня.
– Что-то ты задаешь чересчур много вопросов, – предупредил он, – ни к чему это все.
– А почему бы нам об этом не поговорить? Что здесь плохого?
Потом добавил:
– А вообще-то мне это даже и неинтересно. Просто дама все время только об этом и твердит. А я-то что, надо же о чем-то разговаривать.
– Да нет, может, эта дама и не всегда знает, чего хочет, но уж, во всяком случае, она не из болтливых, это точно.
– Какая разница, все равно же мы туда плывем, к этим эве.
– У нее нет выбора, если бы он у нее был…
– Да, что правда, то правда. Выбора у нее нет.
– Вляпалась в такую скверную историю, как же ей теперь пойти на попятный… Вот такие дела.
– Тебе очень хочется его отыскать?
– Да ведь только я один в это и верю.
– Это или что другое, какая ей разница?
– Да нет, – возразил он, – не совсем.
– Пожалуй, ты прав, – согласился я.
Я испытывал к нему огромную симпатию. Думаю, и он платил мне тем же, правда, как-то нехотя, словно против воли.
– Тебе бы чуток отдохнуть, – предложил он, – а то вид у тебя какой-то дохлый.
– Я не могу спать. А что, она, правда, не из болтушек?
– Да вроде бы за ней никогда такого не водилось. – Потом добавил, будто считал своим долгом сказать мне это: – Даже вот я почти все, что мне известно про эту историю, узнал от других, по слухам. Хотя, бывает, и сам не заметишь, как разболтаешься, а потом уже не можешь остановиться.
– Это уж точно, – рассмеялся я. Он снова уставился на меня.
– А чем ты на суше-то занимался?
– Трудился в Министерстве колоний, Отдел актов гражданского состояния.
– И что это за работа такая?
– Делал копии свидетельств о рождении и смерти французов, которые родились в колониях. Целых восемь лет.
– Черт побери, – с каким-то уважением выругался Эпаминондас. – Это совсем другое дело.
И вот от него я этого не скрыл.
– Знаешь, я счастлив, – признался я.
Он ничего не ответил. Вынул пачку сигарет. Мы закурили.
– И ты все бросил?
– Все.
– Это еще не конец, – как-то дружелюбно проговорил он.
Вот уже давно я все пытался разглядеть, что за имя вытатуировано у него на груди. Внезапно он потянулся, и я наконец-то увидел. Это была Афина. Я от души порадовался за него.
– Вижу, ты себе Афину вытатуировал, – в свою очередь, приветливо заметил я.
– А ты что подумал? Честно говоря, у меня была такая мысль, но потом подумал, а вдруг придет такой день, когда я буду выглядеть полным придурком, ну, и решил…
Мы дружно рассмеялись, отлично поняв друг друга. Потом он вернулся в бар, а я к себе в каюту. Ее я встретил в люке, когда спускался вниз. Она остановила меня и едва слышно – как-то быстро-быстро, словно прячась, – сообщила, что завтра утром, примерно в половине седьмого, мы будем проходить через Гибралтарский пролив.
Остаток дня и часть ночи я провел в ожидании. Но ее я не видел даже за ужином.
В Гибралтарский пролив мы прибыли чуть раньше того часа, который назвала мне она, еще не было и шести.
Я поднялся и вышел на палубу. Она уже была там. Вся яхта спала, даже Эпаминондас. Она была не причесана, в халатике. Было заметно, что и она тоже поспала немного, должно быть, не больше меня. Мы не обменялись ни единым словом. Нам больше нечего было сказать друг другу, или, вернее, мы уже не могли ничего сказать друг другу, даже поздороваться.
Бок о бок мы прошли на носовую часть яхты и, облокотившись о поручни, совсем рядом, наблюдали, как приближался пролив.
Мы проплывали мимо скалистого утеса. Над ним, сверкая на солнце, летали два самолета, они кружили, описывая все сужавшиеся и сужавшиеся круги, точно стервятники над добычей. В своих стоящих на динамите аккуратных беленьких виллах, прижавшихся друг к другу, в удушающей, но в высшей степени патриотической тесноте спала на обагренной кровью земле Испании всегда верная себе Англия.
Скала оставалась позади, а с нею и головокружительно тревожная действительность современного мира. Приближался пролив со своей не менее тревожной и не менее головокружительной несовременностью, оторванностью от этого мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– Мне все больше и больше нравится смеяться, – призналась она, – видно, старею.
– Да нет, дело тут вовсе не в возрасте, – с понимающим видом возразил Эпаминондас.
– Просто, – заметил я, – сейчас день. Анна снова долго смеялась над этим намеком.
– Если я вам мешаю, – проговорил Эпаминондас, – надо было сразу так и сказать.
– Не заводись, – возразила Анна, – если нам кто-то и мешает, то уж, во всяком случае, не ты.
Эпаминондас понял и возмутился, но как-то вяло.
– Да ладно, что там говорить, – успокоился он. – Но ты здорово изменилась.
Весь день я провел в попытках почитать, но мне это так и не удалось. К вечеру в поисках Эпаминондаса я поднялся в бар. Он тоже читал, развалившись в кресле. Она обсуждала с матросами, какая погода ждет нас в Атлантике. Когда я вошел в бар, все сразу же насторожились. Кое-кто, в их числе и Бруно, конечно, подумал, что настал критический момент моего пребывания на борту яхты и я не доплыву до Дагомеи. По ее виду я понял, что эта двусмысленность в наших отношениях ничуть ее не смущает и, даже напротив, она тоже получает от этого известное удовольствие и старается продлить как можно дольше. Я прошел через бар и вышел на палубу. Вскоре ко мне присоединился Эпаминондас. Именно этого-то мне и хотелось. Мы с ним отлично понимали друг друга, а у меня было большое желание перекинуться с кем-нибудь парой слов.
– Выходит, ты тоже здесь ни хрена не делаешь, так, что ли?
– Я подумываю, не привести ли в порядок библиотеку, – ответил я. – Но это так, благие намерения, не больше того.
– По-моему, на этой яхте всем глубоко наплевать, в порядке эта библиотека или нет…
– Поди знай, – возразил я, – а вдруг она на следующей стоянке подберет какого-нибудь философа…
Мы оба дружно рассмеялись.
– А вот мне совсем нечем заняться, – продолжил Эпаминондас, – для меня тут не осталось никакой работы. Хотя, по правде говоря, я никогда особенно не любил этого занятия, гнуть спину…
– Я тоже. Правда, кто знает, может, наступит день…
– Ты-то хоть чем-то занимаешься, – пошутил он. – Скоро будет Гибралтар, – заметил я.
– Завтра утром, на заре. Знаешь, я тоже, когда проходил здесь в первый раз; чувствовал себя не в своей тарелке.
– А что ты вообще об этом думаешь?
– О чем? О Гибралтаре, что ли?
– Да нет. Как ты думаешь, есть у нее хоть маленький шанс?
– А какого же, по-твоему, хрена мы здесь делаем, если у нее нет никакого шанса?! – возмутился он.
– Само собой. Мне просто хотелось узнать твое мнение, вот и все.
– Ну и вопросики же у тебя…
– Знаешь, я хотел сказать тебе одну штуку. Нельсон Нельсон – что-то уж очень странное имя.
– Опять-таки повторяю, какого хрена мы здесь околачиваемся, если…
– Да пусть бы даже на его месте оказался кто-нибудь другой, – возразил я, – какая разница, все равно мы были бы здесь.
– Да, что правда, то правда, – согласился Эпаминондас, – король шариков или король придурков, главное, что он его убил, а остальное нам без разницы.
– Знаешь, иногда мне кажется, будто существует целый десяток разных историй об этом Гибралтарском матросе.
– Может быть, но матрос-то только один, вот в чем штука. И это крепкий орешек.
Он замолк и как-то подозрительно уставился на меня.
– Что-то ты задаешь чересчур много вопросов, – предупредил он, – ни к чему это все.
– А почему бы нам об этом не поговорить? Что здесь плохого?
Потом добавил:
– А вообще-то мне это даже и неинтересно. Просто дама все время только об этом и твердит. А я-то что, надо же о чем-то разговаривать.
– Да нет, может, эта дама и не всегда знает, чего хочет, но уж, во всяком случае, она не из болтливых, это точно.
– Какая разница, все равно же мы туда плывем, к этим эве.
– У нее нет выбора, если бы он у нее был…
– Да, что правда, то правда. Выбора у нее нет.
– Вляпалась в такую скверную историю, как же ей теперь пойти на попятный… Вот такие дела.
– Тебе очень хочется его отыскать?
– Да ведь только я один в это и верю.
– Это или что другое, какая ей разница?
– Да нет, – возразил он, – не совсем.
– Пожалуй, ты прав, – согласился я.
Я испытывал к нему огромную симпатию. Думаю, и он платил мне тем же, правда, как-то нехотя, словно против воли.
– Тебе бы чуток отдохнуть, – предложил он, – а то вид у тебя какой-то дохлый.
– Я не могу спать. А что, она, правда, не из болтушек?
– Да вроде бы за ней никогда такого не водилось. – Потом добавил, будто считал своим долгом сказать мне это: – Даже вот я почти все, что мне известно про эту историю, узнал от других, по слухам. Хотя, бывает, и сам не заметишь, как разболтаешься, а потом уже не можешь остановиться.
– Это уж точно, – рассмеялся я. Он снова уставился на меня.
– А чем ты на суше-то занимался?
– Трудился в Министерстве колоний, Отдел актов гражданского состояния.
– И что это за работа такая?
– Делал копии свидетельств о рождении и смерти французов, которые родились в колониях. Целых восемь лет.
– Черт побери, – с каким-то уважением выругался Эпаминондас. – Это совсем другое дело.
И вот от него я этого не скрыл.
– Знаешь, я счастлив, – признался я.
Он ничего не ответил. Вынул пачку сигарет. Мы закурили.
– И ты все бросил?
– Все.
– Это еще не конец, – как-то дружелюбно проговорил он.
Вот уже давно я все пытался разглядеть, что за имя вытатуировано у него на груди. Внезапно он потянулся, и я наконец-то увидел. Это была Афина. Я от души порадовался за него.
– Вижу, ты себе Афину вытатуировал, – в свою очередь, приветливо заметил я.
– А ты что подумал? Честно говоря, у меня была такая мысль, но потом подумал, а вдруг придет такой день, когда я буду выглядеть полным придурком, ну, и решил…
Мы дружно рассмеялись, отлично поняв друг друга. Потом он вернулся в бар, а я к себе в каюту. Ее я встретил в люке, когда спускался вниз. Она остановила меня и едва слышно – как-то быстро-быстро, словно прячась, – сообщила, что завтра утром, примерно в половине седьмого, мы будем проходить через Гибралтарский пролив.
Остаток дня и часть ночи я провел в ожидании. Но ее я не видел даже за ужином.
В Гибралтарский пролив мы прибыли чуть раньше того часа, который назвала мне она, еще не было и шести.
Я поднялся и вышел на палубу. Она уже была там. Вся яхта спала, даже Эпаминондас. Она была не причесана, в халатике. Было заметно, что и она тоже поспала немного, должно быть, не больше меня. Мы не обменялись ни единым словом. Нам больше нечего было сказать друг другу, или, вернее, мы уже не могли ничего сказать друг другу, даже поздороваться.
Бок о бок мы прошли на носовую часть яхты и, облокотившись о поручни, совсем рядом, наблюдали, как приближался пролив.
Мы проплывали мимо скалистого утеса. Над ним, сверкая на солнце, летали два самолета, они кружили, описывая все сужавшиеся и сужавшиеся круги, точно стервятники над добычей. В своих стоящих на динамите аккуратных беленьких виллах, прижавшихся друг к другу, в удушающей, но в высшей степени патриотической тесноте спала на обагренной кровью земле Испании всегда верная себе Англия.
Скала оставалась позади, а с нею и головокружительно тревожная действительность современного мира. Приближался пролив со своей не менее тревожной и не менее головокружительной несовременностью, оторванностью от этого мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90