Он не мешал бы Фостеру, если бы только позволил ему курить и не говорил так много.
Правда, говоря сам, он не требовал ответа. Он, казалось, тихо произносил монолог и даже не ждал, что его будут слушать. Скорее всего, это было для него разрядкой.
Карфаген, вечно Карфаген!
Карфаген, Нью-Йорк древнего Средиземноморья. Карфаген, коммерческая империя и властелин морей. Карфаген, бывший всем тем, на что Сиракузы и Александрия только претендовали. Карфаген, оклеветанный своими врагами и не сказавший ни слова в свою защиту.
Рим нанес ему поражение и вытеснил его из Сицилии и Сардинии. Но Карфаген с лихвой возместил свои потери, покорив Испанию и взрастив Ганнибала, шестнадцать лет державшего Рим в страхе.
В конце концов Карфаген потерпел второе поражение, смирился с судьбой и кое-как наладил жизнь на жалких остатках былой территории - и так преуспел в этом, что завистливый Рим поспешил навязать ему третью войну. И тогда Карфаген, у которого не оставалось ничего, кроме упорства и рук его граждан, начал ковать оружие и два года отчаянно сопротивлялся Риму, пока наконец война не кончилась полным разрушением города, - и жители предпочитали бросаться в пламя, пожиравшее их дома, лишь бы не попасть в плен.
– Неужели люди стали бы так отчаянно защищать город и образ жизни, действительно настолько скверные, какими рисовали их античные писатели? Ни один римский полководец не мог сравниться с Ганнибалом, и его солдаты были абсолютно ему преданны. Даже самые ожесточенные враги хвалили Ганнибала. А ведь он был карфагенянином! Очень модно утверждать, будто он был нетипичным карфагенянином, неизмеримо превосходившим своих сограждан, бриллиантом, брошенным в мусорную кучу. Но почему же в таком случае он хранил столь нерушимую верность Карфагену до самой своей смерти после долголетнего изгнания? Ну, конечно, все эти россказни о Молохе...
Фостер не всегда прислушивался к бормотанию историка, но порой голос Поттерли все же проникал в его сознание, и страшный рассказ о принесении детей в жертву вызывал у него физическую тошноту.
Однако Поттерли продолжал с неколебимым убеждением:
– И все-таки это ложь. Утка, пущенная греками и римлянами свыше двух с половиной тысяч лет назад. У них у самих были рабы, казни на кресте, пытки и гладиаторские бои. Их никак не назовешь святыми. Эта басня про Молоха в более позднюю эпоху получила бы название военной пропаганды, беспардонной лжи. Я могу доказать, что это была ложь. Я могу доказать это, и богом клянусь, что докажу... Докажу... - И он увлеченно повторял и повторял это обещание.
Миссис Поттерли также спускалась в подвал, но гораздо реже, обычно по вторникам и четвергам, когда профессор читал лекции вечером и возвращался домой поздно.
Она тихонько сидела в углу, не произнося ни слова. Ее глаза ничего не выражали, лицо как-то все обвисало, и вид у нее был рассеянный и отсутствующий.
Когда она пришла в первый раз, Фостер неловко намекнул, что ей лучше было бы уйти.
– Я вам мешаю? - спросила она глухо.
– Нет, что вы, - раздраженно солгал Фостер. - Я только потому... потому... - И он не сумел закончить фразы.
Миссис Поттерли кивнула, словно принимая приглашение остаться. Затем она открыла рабочий мешочек, который принесла с собой, вынула моток витроновых полосок и принялась сплетать их с помощью пары изящно мелькающих тонких четырехгранных деполяризаторов, подсоединенных тонкими проволочками к батарейке, так что казалось, будто она держит в руке большого паука.
Как-то вечером она сказала негромко:
– Моя дочь Лорель - ваша ровесница.
Фостер вздрогнул - так неожиданно она заговорила. Он пробормотал:
– Я и не знал, что у вас есть дочь, миссис Поттерли.
– Она умерла много лет назад.
Ее умелые движения превращали витрон в рукав какой-то одежды - какой именно, Фостер еще не мог отгадать. Ему оставалось только глупо пробормотать:
– Я очень сожалею.
– Она мне часто снится, - со вздохом сказала миссис Поттерли и подняла на него рассеянные голубые глаза.
Фостер вздрогнул и отвел взгляд.
В следующий раз она спросила, осторожно отклеивая полоску витрона, прилипшую к ее платью:
– А что, собственно, это означает - обзор времени?
Ее слова нарушили чрезвычайно сложный ход мысли, и Фостер почти огрызнулся:
– Спросите у профессора Поттерли.
– Я пробовала. Да, да, пробовала. Но, по-моему, его раздражает моя непонятливость. И он почти все время называет это хроноскопией. Что, действительно можно видеть образы прошлого, как в стереовизоре? Или аппарат пробивает маленькие дырочки, как эта ваша счетная машинка?
Фостер с отвращением посмотрел на свою портативную счетную машинку. Работала она неплохо, но каждую операцию приходилось проводить вручную, и ответы выдавались в закодированном виде. Эх, если бы он мог воспользоваться университетскими машинами... Пустые мечты! И так уж, наверное, окружающие недоумевают, почему он теперь каждый вечер уносит свою машинку из кабинета домой. Он ответил:
– Я лично никогда не видел хроноскопа, но, кажется, он дает возможность видеть образы и слышать звуки.
– Можно услышать, как люди разговаривают?
– Кажется, да... - И, не выдержав, он продолжал в отчаянии: Послушайте, миссис Поттерли, вам же здесь, должно быть, невероятно скучно! Я понимаю, вам неприятно бросать гостя в одиночестве, но, право же, миссис Поттерли, не считайте себя обязанной...
– Я и не считаю себя обязанной, - сказала она. - Я сижу здесь и жду.
– Ждете? Чего?
– Я подслушала, о чем вы говорили в тот первый вечер, - невозмутимо ответила она, - когда вы в первый раз разговаривали с Арнольдом. Я подслушивала у дверей.
– Да? - сказал он.
– Я знаю, что так поступать не следовало бы, но меня очень тревожил Арнольд. Я подозревала, что он намерен заняться чем-то, чем он не имеет права заниматься. И я хотела все узнать. А потом, когда я услышала... Она умолкла и, наклонив голову, стала внимательно рассматривать нитроновое плетение.
– Услышали что, миссис Поттерли?
– Что вы не хотите строить хроноскоп.
– Конечно, не хочу.
– Я подумала, что вы, может быть, передумаете.
Фостер бросил на нее свирепый взгляд.
– Так, значит, вы приходите сюда, надеясь, что я построю хроноскоп, рассчитывая, что я его построю?
– Да, да, доктор Фостер. Я так хочу, чтобы вы его построили!
С ее лица словно упало мохнатое покрывало - оно вдруг приобрело мягкую четкость очертаний, щеки порозовели, глаза оживились, а голос почти зазвенел от волнения.
– Как это было бы чудесно! - шепнула она. - Вновь ожили бы люди из прошлого - фараоны, короли и... и просто люди. Я очень надеюсь, что вы построите хроноскоп, доктор Фостер. Очень...
Миссис Поттерли умолкла, словно не выдержав напряжения собственных слов, и даже не заметила, что витроновые полоски соскользнули с ее колен на пол. Она вскочила и бросилась вверх по лестнице, а Фостер следил за неуклюже движущейся фигурой в полной растерянности.
Теперь Фостер почти не спал по ночам, напряженно и мучительно думая. Это напоминало какое-то несварение мысли.
Его заявка на дотацию в конце концов отправилась к Ральфу Ниммо. Он больше на нее не рассчитывал и только подумал тупо: "Одобрения я не получу".
В таком случае не миновать скандала на кафедре и, возможно, в конце академического года его не утвердят в занимаемой должности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Правда, говоря сам, он не требовал ответа. Он, казалось, тихо произносил монолог и даже не ждал, что его будут слушать. Скорее всего, это было для него разрядкой.
Карфаген, вечно Карфаген!
Карфаген, Нью-Йорк древнего Средиземноморья. Карфаген, коммерческая империя и властелин морей. Карфаген, бывший всем тем, на что Сиракузы и Александрия только претендовали. Карфаген, оклеветанный своими врагами и не сказавший ни слова в свою защиту.
Рим нанес ему поражение и вытеснил его из Сицилии и Сардинии. Но Карфаген с лихвой возместил свои потери, покорив Испанию и взрастив Ганнибала, шестнадцать лет державшего Рим в страхе.
В конце концов Карфаген потерпел второе поражение, смирился с судьбой и кое-как наладил жизнь на жалких остатках былой территории - и так преуспел в этом, что завистливый Рим поспешил навязать ему третью войну. И тогда Карфаген, у которого не оставалось ничего, кроме упорства и рук его граждан, начал ковать оружие и два года отчаянно сопротивлялся Риму, пока наконец война не кончилась полным разрушением города, - и жители предпочитали бросаться в пламя, пожиравшее их дома, лишь бы не попасть в плен.
– Неужели люди стали бы так отчаянно защищать город и образ жизни, действительно настолько скверные, какими рисовали их античные писатели? Ни один римский полководец не мог сравниться с Ганнибалом, и его солдаты были абсолютно ему преданны. Даже самые ожесточенные враги хвалили Ганнибала. А ведь он был карфагенянином! Очень модно утверждать, будто он был нетипичным карфагенянином, неизмеримо превосходившим своих сограждан, бриллиантом, брошенным в мусорную кучу. Но почему же в таком случае он хранил столь нерушимую верность Карфагену до самой своей смерти после долголетнего изгнания? Ну, конечно, все эти россказни о Молохе...
Фостер не всегда прислушивался к бормотанию историка, но порой голос Поттерли все же проникал в его сознание, и страшный рассказ о принесении детей в жертву вызывал у него физическую тошноту.
Однако Поттерли продолжал с неколебимым убеждением:
– И все-таки это ложь. Утка, пущенная греками и римлянами свыше двух с половиной тысяч лет назад. У них у самих были рабы, казни на кресте, пытки и гладиаторские бои. Их никак не назовешь святыми. Эта басня про Молоха в более позднюю эпоху получила бы название военной пропаганды, беспардонной лжи. Я могу доказать, что это была ложь. Я могу доказать это, и богом клянусь, что докажу... Докажу... - И он увлеченно повторял и повторял это обещание.
Миссис Поттерли также спускалась в подвал, но гораздо реже, обычно по вторникам и четвергам, когда профессор читал лекции вечером и возвращался домой поздно.
Она тихонько сидела в углу, не произнося ни слова. Ее глаза ничего не выражали, лицо как-то все обвисало, и вид у нее был рассеянный и отсутствующий.
Когда она пришла в первый раз, Фостер неловко намекнул, что ей лучше было бы уйти.
– Я вам мешаю? - спросила она глухо.
– Нет, что вы, - раздраженно солгал Фостер. - Я только потому... потому... - И он не сумел закончить фразы.
Миссис Поттерли кивнула, словно принимая приглашение остаться. Затем она открыла рабочий мешочек, который принесла с собой, вынула моток витроновых полосок и принялась сплетать их с помощью пары изящно мелькающих тонких четырехгранных деполяризаторов, подсоединенных тонкими проволочками к батарейке, так что казалось, будто она держит в руке большого паука.
Как-то вечером она сказала негромко:
– Моя дочь Лорель - ваша ровесница.
Фостер вздрогнул - так неожиданно она заговорила. Он пробормотал:
– Я и не знал, что у вас есть дочь, миссис Поттерли.
– Она умерла много лет назад.
Ее умелые движения превращали витрон в рукав какой-то одежды - какой именно, Фостер еще не мог отгадать. Ему оставалось только глупо пробормотать:
– Я очень сожалею.
– Она мне часто снится, - со вздохом сказала миссис Поттерли и подняла на него рассеянные голубые глаза.
Фостер вздрогнул и отвел взгляд.
В следующий раз она спросила, осторожно отклеивая полоску витрона, прилипшую к ее платью:
– А что, собственно, это означает - обзор времени?
Ее слова нарушили чрезвычайно сложный ход мысли, и Фостер почти огрызнулся:
– Спросите у профессора Поттерли.
– Я пробовала. Да, да, пробовала. Но, по-моему, его раздражает моя непонятливость. И он почти все время называет это хроноскопией. Что, действительно можно видеть образы прошлого, как в стереовизоре? Или аппарат пробивает маленькие дырочки, как эта ваша счетная машинка?
Фостер с отвращением посмотрел на свою портативную счетную машинку. Работала она неплохо, но каждую операцию приходилось проводить вручную, и ответы выдавались в закодированном виде. Эх, если бы он мог воспользоваться университетскими машинами... Пустые мечты! И так уж, наверное, окружающие недоумевают, почему он теперь каждый вечер уносит свою машинку из кабинета домой. Он ответил:
– Я лично никогда не видел хроноскопа, но, кажется, он дает возможность видеть образы и слышать звуки.
– Можно услышать, как люди разговаривают?
– Кажется, да... - И, не выдержав, он продолжал в отчаянии: Послушайте, миссис Поттерли, вам же здесь, должно быть, невероятно скучно! Я понимаю, вам неприятно бросать гостя в одиночестве, но, право же, миссис Поттерли, не считайте себя обязанной...
– Я и не считаю себя обязанной, - сказала она. - Я сижу здесь и жду.
– Ждете? Чего?
– Я подслушала, о чем вы говорили в тот первый вечер, - невозмутимо ответила она, - когда вы в первый раз разговаривали с Арнольдом. Я подслушивала у дверей.
– Да? - сказал он.
– Я знаю, что так поступать не следовало бы, но меня очень тревожил Арнольд. Я подозревала, что он намерен заняться чем-то, чем он не имеет права заниматься. И я хотела все узнать. А потом, когда я услышала... Она умолкла и, наклонив голову, стала внимательно рассматривать нитроновое плетение.
– Услышали что, миссис Поттерли?
– Что вы не хотите строить хроноскоп.
– Конечно, не хочу.
– Я подумала, что вы, может быть, передумаете.
Фостер бросил на нее свирепый взгляд.
– Так, значит, вы приходите сюда, надеясь, что я построю хроноскоп, рассчитывая, что я его построю?
– Да, да, доктор Фостер. Я так хочу, чтобы вы его построили!
С ее лица словно упало мохнатое покрывало - оно вдруг приобрело мягкую четкость очертаний, щеки порозовели, глаза оживились, а голос почти зазвенел от волнения.
– Как это было бы чудесно! - шепнула она. - Вновь ожили бы люди из прошлого - фараоны, короли и... и просто люди. Я очень надеюсь, что вы построите хроноскоп, доктор Фостер. Очень...
Миссис Поттерли умолкла, словно не выдержав напряжения собственных слов, и даже не заметила, что витроновые полоски соскользнули с ее колен на пол. Она вскочила и бросилась вверх по лестнице, а Фостер следил за неуклюже движущейся фигурой в полной растерянности.
Теперь Фостер почти не спал по ночам, напряженно и мучительно думая. Это напоминало какое-то несварение мысли.
Его заявка на дотацию в конце концов отправилась к Ральфу Ниммо. Он больше на нее не рассчитывал и только подумал тупо: "Одобрения я не получу".
В таком случае не миновать скандала на кафедре и, возможно, в конце академического года его не утвердят в занимаемой должности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16