В наше время скандинавская традиция, преображенная фантазией Рихарда Вагнера и Уильяма Морриса (а чуть раньше, полагаю – Генрика Ибсена, более великого, чем они), стала основой нового рыцарского романа, который Рихард Вагнер превратил в самое страстное из искусств, ведомых современному миру. Сравниться с этим новым романом по страстности могут лишь легенды о короле Артуре и Граале, все еще не утратившие силы воздействия на воображение; ныне открылся еще один источник легенд – источник более изобильный, чем любой другой в Европе: древнеирландские легенды: повесть о Дейрде, несравненнейшей из женщин, чьи красота и мудрость сводили мужчин с ума; повесть о сыновьях Туиреанна, с ее непостижимыми чудесами, – видимо, это древнейшая версия легенды о поисках Грааля; повесть о четырех детях, превращенных в четырех лебедей и оплакивающих свою участь над зеркалом вод; повесть о любви Кухулина к бессмертной богине и возвращении его домой, к смертной женщине, – и повесть о его многодневном сражении на речной стремнине с любимым другом, с которым он перед началом боя обменивается поцелуем – и над чьим мертвым телом рыдает, одержав победу; повесть о его смерти и плаче Эмер; повесть о побеге Грайне с Диармайдом – самая странная из всех повестей о женской неверности; и повесть о возвращении Оссиана из страны эльфов, также как приписываемые ему рассказы о жизни среди волшебного народа и многочисленные элегии. "Кельтское движение", как я его понимаю, берет свое начало с открытия этого источника легенд, и невозможно предсказать, сколь велико окажется значение такового для грядущего: каждый новый источник несет с собой новое опьянение воображению нашего мира. Сейчас это происходит в то время, когда воображение мира готово к новому опьянению – как было когда-то в момент прихода легенд об Артуре и святом Граале. Реакция против рационализма восемнадцатого века слилась с реакцией против материализма века девятнадцатого, и символистское движение, в Германии достигшее своего наивысшего выражения в Вагнере, в Англии – в прерафаэлитах, во Франции – в Виль де Л'Иль-Адаме и Малларме, а в Бельгии в Метерлинке, это движение, отчасти задевшее и вдохновившее Ибсена и Д'Аннуцио – несомненно, единственное движение, говорящее нечто новое. Искусство, размышляющее над силой своего воздействия, становится религиозным и стремится, как сказал, кажется, Верхарн, к созданию священной книги. Оно должно, как то всегда происходит с религиозной мыслью, выражать себя в легендах; но славянские и финские легенды повествуют о странных и чуждих нам лесах и морях; скандинавские легенды, подхваченные великими художниками, все же рассказывали о лесах и морях, не менее нам чуждых; валлийские легенды были обработаны великими мастерами не меньше, чем легенды греческие; и лишь ирландские легенды, чье действие разворачивается среди знакомых нам лесов и морей содержат в себе новую красоту и могут дать наступающему веку наиболее запоминающиеся символы, в которых он себя выразит.
1897.
Это эссе могло бы быть много точнее, также как и приводимые в нем примеры, дождись я, покуда леди Грегори закончит свою книгу легенд, "Кухулин Мюирнхемский" – книгу, стоящую наравне со "Смертью Артура" и "Мабиногион".
1902

1 2 3 4