мой самолет проваливается, противник снова оказывается выше и даже дальше от меня, чем только что был. Нужно стрелять, решаю я,
То ли вспомнился совет боевых летчиков: «Прежде чем открыть огонь — оглянись!», то ли это был инстинкт самосохранения, но я обернулся. К счастью, противника в хвосте не было.
Разведчик делает крутой поворот вправо. Я за ним, резко срезая угол, чтобы догнать его. Крен слишком велик, мой самолет скользит и снова теряет высоту.
Почему разведчик, да еще с неубирающимися шасси, уходит от истребителя? Я нервничаю, спешу схватить его в прицел, но противник так далек от меня, что тонкие нити прицела почти закрывают его. Я торопливо нажимаю гашетки. Пушки и пулеметы молчат. «Раззява, — мысленно упрекаю себя, — позабыл подготовиться к стрельбе!»
Быстрое движение руки — оружие перезаряжено. Снова прицеливаюсь. Мои движения резки и суетливы. Разведчик не дается, выскальзывает из прицела, как ртутный шарик. Но вот он, вот он! Поймал! Длинный сноп красных и зеленых трассирующих пуль летит ему вдогонку, проходит ниже и пропадает. Я вижу это и немедленно беру поправку как раз такую, какую нужно по теории воздушной стрельбы, Вторая очередь, третья… Слышу бурление пушек и пулеметов. В кабине острый запах пороховой гари. Мои светящиеся трассы, кажется, пронзают врага. Об опасности, что сзади могут сбить, я уже не думаю. Все мысли, все действия только на уничтожение противника.
С нетерпением ожидаю падения разведчика. Сейчас, ну!.. А он, словно заговоренный от смерти, покачал крыльями и, подзадоривая меня, сделал горку, еще больше себя обезопасив,
Я не знал в тот момент, что этот японский самолет, недавно выпущенный, имел на Высоте большую скорость, чем «И-16». Мои 400 снарядов и 1500 патронов были израсходованы. Оружие замолчало. Я перезарядил его и в бессильном отчаянии нажал на спуск, уже не целясь. Сиротливая зеленая нитка протянулась вниз, в темноту.
Что такое? Внизу ничего не просматривалось. Слева чуть рдело небо и бледно мерцал горизонт. Впился глазами в остатки зари, будто в моей власти было ее задержать. Она быстро бледнела, растворялась, гасла. Подо мной сплошная тьма. В погоне за разведчиком на большой высоте, где еще светло, я не заметил, как на землю опустилась ночь.
Где я? Леденящий ужас резанул по сердцу. Почему-то прежде всего вспомнил Сергея Лазо, сожженного японцами в паровозной топке, потом летчика республиканской Испании Владимира Бочарова. Он вынужденно приземлился на вражеской территории. Фашисты жестоко его пытали, но не добились ни слова. После этого тело Бочарова разрезали на куски и сбросили в мешке на парашюте прямо на Мадрид.
Весь пыл бесплодной погони угас. Несколько секунд я летел в полной растерянности, ничего не предпринимая. Вихрь печальных мыслей сковал волю.
Прибор показывал 7600 метров высоты, но я не ощущал ни кислородного голодания, ни холода — страх японского плена заглушал все. Слова боевых инструкторов об осмотрительности наполнились новым, физически ощутимым смыслом.
Я силился припомнить, где летел. Ни время взлета, ни курса, каким сломя голову погнался за разведчиком, не запомнил. Да я об этом и не думал. Теперь я не могу определить, хотя бы приблизительно, свое местонахождение.
Кроме тьмы, укрывшей от меня землю, внизу ничего нельзя было обнаружить. При моем суетливом озирании по сторонам самолет часто накренялся то на одно крыло, то на другое, стрелка компаса разболталась, и я усомнился в правильности ее показаний.
— Паникуешь! — громко упрекнул я себя. — Компас врать не может: здесь никаких магнитных аномалий нет. — И уже в отчаянии закричал на себя: — Действуй по правилам, как учили!
Собственный крик и самовнушение подействовали. Засек по часам время. С большим трудом прекратил беспорядочное колебание компаса и отсчитал курс полета.
Растерянность, парализовавшая волю, под действием двух-трех маленьких, но осмысленных решений исчезла. Мысль заработала четче и ясней. Постарался восстановить схему полета. Припомнив, что помчался за разведчиком на зарю, а потом ринулся за ним вправо, я по карте приближенно взял направление на свой аэродром и стал снижаться.
Теперь жизнь действительно была поставлена на карту.
Время шло поразительно медленно. В кабине стало темно. Стрелки приборов и надписи без специальной подсветки различались плохо. Попытка включить освещение кабины не удалась: самолет не был подготовлен к ночным полетам.
2000 метров. Нигде ни огонька, словно подо мной и впереди все вымерло. Глаза жадно ищут хотя бы какой-нибудь маячок света — тщетно. Не за что даже зацепиться. Горизонт пропал, и определить свое положение в пространстве не по чему. Управлять самолетом в темноте стало трудно. От саднящего чувства одиночества, полной оторванности от мира нервно дрожат руки. Лететь по прямой мучительно. В стороне, мне кажется, непрерывно мерцают спасительные огоньки. Но это — самообман, какие-то вспышки галлюцинации. И все же то и дело ловлю себя на желании свернуть влево или вправо.
Во тьме все делается подозрительным, незнакомым. Даже и самолет вроде бы стал другим. В нем появилось какое-то странное своенравие: он будто стал непослушно-враждебным и упрямо несет к врагу.
Сомнение душит. Неуверенность и мнительность порождают безотчетный страх и суету, слепят глаза и сковывают ум. Хватаешься за первую подвернувшуюся догадку. Все что угодно — только бы не оказаться на вражеской территории. А самолет мчится. Я жду. Жду исхода. Сколько же можно ожидать? Надо куда-то отвернуться. А сознание, хотя и неуверенно, подсказывает: не надо. Не зря говорят, что и разуму иногда нужен усилитель. И я креплюсь.
Спасение — в спокойствии и выдержке.
Часы показали, что обратный полет продолжается пятнадцать минут. Всего пятнадцать. В этот момент мне стало ясно, каким будет финал: горючее кончится, мотор остановится и я провалюсь во тьму.
Продолжать полет с курсом, взятым мною, можно не более пяти минут. В противном случае я перемахну восточный выступ Монголии и окажусь в Маньчжурии. Надо садиться. Но как? Ночью я никогда этого не делал. Вместо посадки — удар о землю, и всему конец. И никто ничего не узнает обо мне. Комиссар пропал без вести. Пропал? Но меня ждут на аэродроме и наверняка пускают ракеты, чтобы привлечь мое внимание.
Стоп! Хватит мчаться в неизвестность! Надо встать в вираж и наблюдать, не появится ли спасительный маячок. Однако из опасения привлечь внимание японцев ракеты могут и не давать. Тогда, как только остановится мотор, прыгну на парашюте. Как сузился для меня мир!
О, счастье! Красные, белые и зеленые шарики слева прорезывали ночную мглу. Наши! Радость захлестнула меня. Как быстро меняются чувства в полете: то накал ненависти, доведенной до самозабвения, то страх, то беспредельная радость. Равнодушию ни на секунду нет места.
Внезапно ударила тишина. Она на миг оглушила и ослепила меня. Не пойму, что случилось. Но это только миг. Мотор остановился, но я дома. Радость снова захлестнула меня. Слышно, как бьется сердце. В небе спокойно сияют звезды. Почему я их раньше не видел?
Бесшумно, точно в какой-то безжизненной яме, теряю высоту. Сейчас должна быть земля. Гляжу вниз. Ничего не вижу. Может, выпрыгнуть? Но как оставить самолет? Его легкое посвистывание — как стон живого существа, жалобный голос о помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
То ли вспомнился совет боевых летчиков: «Прежде чем открыть огонь — оглянись!», то ли это был инстинкт самосохранения, но я обернулся. К счастью, противника в хвосте не было.
Разведчик делает крутой поворот вправо. Я за ним, резко срезая угол, чтобы догнать его. Крен слишком велик, мой самолет скользит и снова теряет высоту.
Почему разведчик, да еще с неубирающимися шасси, уходит от истребителя? Я нервничаю, спешу схватить его в прицел, но противник так далек от меня, что тонкие нити прицела почти закрывают его. Я торопливо нажимаю гашетки. Пушки и пулеметы молчат. «Раззява, — мысленно упрекаю себя, — позабыл подготовиться к стрельбе!»
Быстрое движение руки — оружие перезаряжено. Снова прицеливаюсь. Мои движения резки и суетливы. Разведчик не дается, выскальзывает из прицела, как ртутный шарик. Но вот он, вот он! Поймал! Длинный сноп красных и зеленых трассирующих пуль летит ему вдогонку, проходит ниже и пропадает. Я вижу это и немедленно беру поправку как раз такую, какую нужно по теории воздушной стрельбы, Вторая очередь, третья… Слышу бурление пушек и пулеметов. В кабине острый запах пороховой гари. Мои светящиеся трассы, кажется, пронзают врага. Об опасности, что сзади могут сбить, я уже не думаю. Все мысли, все действия только на уничтожение противника.
С нетерпением ожидаю падения разведчика. Сейчас, ну!.. А он, словно заговоренный от смерти, покачал крыльями и, подзадоривая меня, сделал горку, еще больше себя обезопасив,
Я не знал в тот момент, что этот японский самолет, недавно выпущенный, имел на Высоте большую скорость, чем «И-16». Мои 400 снарядов и 1500 патронов были израсходованы. Оружие замолчало. Я перезарядил его и в бессильном отчаянии нажал на спуск, уже не целясь. Сиротливая зеленая нитка протянулась вниз, в темноту.
Что такое? Внизу ничего не просматривалось. Слева чуть рдело небо и бледно мерцал горизонт. Впился глазами в остатки зари, будто в моей власти было ее задержать. Она быстро бледнела, растворялась, гасла. Подо мной сплошная тьма. В погоне за разведчиком на большой высоте, где еще светло, я не заметил, как на землю опустилась ночь.
Где я? Леденящий ужас резанул по сердцу. Почему-то прежде всего вспомнил Сергея Лазо, сожженного японцами в паровозной топке, потом летчика республиканской Испании Владимира Бочарова. Он вынужденно приземлился на вражеской территории. Фашисты жестоко его пытали, но не добились ни слова. После этого тело Бочарова разрезали на куски и сбросили в мешке на парашюте прямо на Мадрид.
Весь пыл бесплодной погони угас. Несколько секунд я летел в полной растерянности, ничего не предпринимая. Вихрь печальных мыслей сковал волю.
Прибор показывал 7600 метров высоты, но я не ощущал ни кислородного голодания, ни холода — страх японского плена заглушал все. Слова боевых инструкторов об осмотрительности наполнились новым, физически ощутимым смыслом.
Я силился припомнить, где летел. Ни время взлета, ни курса, каким сломя голову погнался за разведчиком, не запомнил. Да я об этом и не думал. Теперь я не могу определить, хотя бы приблизительно, свое местонахождение.
Кроме тьмы, укрывшей от меня землю, внизу ничего нельзя было обнаружить. При моем суетливом озирании по сторонам самолет часто накренялся то на одно крыло, то на другое, стрелка компаса разболталась, и я усомнился в правильности ее показаний.
— Паникуешь! — громко упрекнул я себя. — Компас врать не может: здесь никаких магнитных аномалий нет. — И уже в отчаянии закричал на себя: — Действуй по правилам, как учили!
Собственный крик и самовнушение подействовали. Засек по часам время. С большим трудом прекратил беспорядочное колебание компаса и отсчитал курс полета.
Растерянность, парализовавшая волю, под действием двух-трех маленьких, но осмысленных решений исчезла. Мысль заработала четче и ясней. Постарался восстановить схему полета. Припомнив, что помчался за разведчиком на зарю, а потом ринулся за ним вправо, я по карте приближенно взял направление на свой аэродром и стал снижаться.
Теперь жизнь действительно была поставлена на карту.
Время шло поразительно медленно. В кабине стало темно. Стрелки приборов и надписи без специальной подсветки различались плохо. Попытка включить освещение кабины не удалась: самолет не был подготовлен к ночным полетам.
2000 метров. Нигде ни огонька, словно подо мной и впереди все вымерло. Глаза жадно ищут хотя бы какой-нибудь маячок света — тщетно. Не за что даже зацепиться. Горизонт пропал, и определить свое положение в пространстве не по чему. Управлять самолетом в темноте стало трудно. От саднящего чувства одиночества, полной оторванности от мира нервно дрожат руки. Лететь по прямой мучительно. В стороне, мне кажется, непрерывно мерцают спасительные огоньки. Но это — самообман, какие-то вспышки галлюцинации. И все же то и дело ловлю себя на желании свернуть влево или вправо.
Во тьме все делается подозрительным, незнакомым. Даже и самолет вроде бы стал другим. В нем появилось какое-то странное своенравие: он будто стал непослушно-враждебным и упрямо несет к врагу.
Сомнение душит. Неуверенность и мнительность порождают безотчетный страх и суету, слепят глаза и сковывают ум. Хватаешься за первую подвернувшуюся догадку. Все что угодно — только бы не оказаться на вражеской территории. А самолет мчится. Я жду. Жду исхода. Сколько же можно ожидать? Надо куда-то отвернуться. А сознание, хотя и неуверенно, подсказывает: не надо. Не зря говорят, что и разуму иногда нужен усилитель. И я креплюсь.
Спасение — в спокойствии и выдержке.
Часы показали, что обратный полет продолжается пятнадцать минут. Всего пятнадцать. В этот момент мне стало ясно, каким будет финал: горючее кончится, мотор остановится и я провалюсь во тьму.
Продолжать полет с курсом, взятым мною, можно не более пяти минут. В противном случае я перемахну восточный выступ Монголии и окажусь в Маньчжурии. Надо садиться. Но как? Ночью я никогда этого не делал. Вместо посадки — удар о землю, и всему конец. И никто ничего не узнает обо мне. Комиссар пропал без вести. Пропал? Но меня ждут на аэродроме и наверняка пускают ракеты, чтобы привлечь мое внимание.
Стоп! Хватит мчаться в неизвестность! Надо встать в вираж и наблюдать, не появится ли спасительный маячок. Однако из опасения привлечь внимание японцев ракеты могут и не давать. Тогда, как только остановится мотор, прыгну на парашюте. Как сузился для меня мир!
О, счастье! Красные, белые и зеленые шарики слева прорезывали ночную мглу. Наши! Радость захлестнула меня. Как быстро меняются чувства в полете: то накал ненависти, доведенной до самозабвения, то страх, то беспредельная радость. Равнодушию ни на секунду нет места.
Внезапно ударила тишина. Она на миг оглушила и ослепила меня. Не пойму, что случилось. Но это только миг. Мотор остановился, но я дома. Радость снова захлестнула меня. Слышно, как бьется сердце. В небе спокойно сияют звезды. Почему я их раньше не видел?
Бесшумно, точно в какой-то безжизненной яме, теряю высоту. Сейчас должна быть земля. Гляжу вниз. Ничего не вижу. Может, выпрыгнуть? Но как оставить самолет? Его легкое посвистывание — как стон живого существа, жалобный голос о помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18