https://www.dushevoi.ru/products/dushevye-kabiny/100x100/ 

 

Еще и сегодня некоторые еврейские историки и философы считают, что в учении Маймонида есть непреодолимая дихотомия — между принципами, вдохновляющими его экзегетическую и юридическую мысль, с одной стороны, и метафизикой, сформулированной в "Наставнике колеблющихся", источником которой является учение Аристотеля, с другой.
Следует сразу же подчеркнуть, что Маймонид питал глубочайшее уважение к "царю философов" ("после пророков Израиля — высочайшему представителю мыслящей части человечества") и не исключал возможности синтетического слияния традиционного иудаизма и аристотелевской мысли. Но вместо того, чтобы искать гармонию между Библией и философией Аристотеля, Маймонид сначала разделяет их, чтобы "защитить библейский опыт, правда, в отличие от аль-Газали и Иегуды Галеви, не изолируя его от философского опыта и не ставя один в радикальную оппозицию другому. Библия и философия соединяются у Маймонида; у них единые корни, они стремятся к одной цели. Но в этом общем движении философия играет роль дороги, тогда как Библия направляет идущего по ней человека".
Для Маймонида философия, бесспорно, представляет собой дисциплину своевольную и даже опасную, если ее плохо уразуметь. Только по достижении морального совершенства (через соблюдение Закона) человеку позволено предаться совершенствованию своего ума. Углубленное изучение метафизики не есть обязанность всех членов общины, но сопровождать соблюдение Закона философскими размышлениями должны все. Развитой интеллект является добродетелью более высокой, чем моральные достоинства. Изложив в тринадцати постулатах важнейшие положения метафизики, Маймонид требовал, чтобы этот минимум теории стал предметом медитации и был усвоен каждым правоверным. Ибо он непоколебимо убежден, что философское знание есть необходимое условие для обеспечения продолжения жизни после смерти.
Как и его предшественники, Филон и Саадия, Маймонид отдал много сил изложению на языке философии исторических событий и библейских понятий. Подвергнув критике герменевтику типа калама и отказавшись от нее, Маймонид обращается к методу Аристотеля. Разумеется, никакой аргументации не под силу примирить аристотелевское извечное существование мира с творением ex nihilo, которое прокламирует Библия. Но для Маймонида эти два тезиса объединяет нечто общее, а именно — отсутствие у обоих неопровержимых доказательств. По мнению ученого, Книга Бытия не утверждает, что "творение ex nihilo имело место в действительности: Книга предлагает поверить в него, но аллегорическая экзегеза может истолковать библейский текст в духе греческого тезиса. Т. е. спор может быть разрешен только посредством критерия, лежащего вне библейской веры — это верховенство Бога, его трансцендентность по отношению к природе".
Гений Маймонида так и не помог ему продемонстрировать тождество аристотелевского Бога-Перводвигателя и свободного, всемогущего Бога-творца Библии. И все же он утверждает, что истину следует искать и можно открыть только посредством интеллекта, — другими словами, с помощью философии Аристотеля. Делая исключение лишь для Моисея, Маймонид отрицает действенность пророческих откровений, считая их продуктом воображения. Тора же, полученная Моисеем, — это тот уникальный памятник, который действителен на все времена. Огромному большинству правоверных достаточно только изучать Тору и соблюдать ее предписания.
Этическое учение Маймонида синтезирует библейское наследие и аристотелевскую модель; по сути, он прославляет интеллектуальный труд и философское знание. Его мессианизм — чисто земного свойства: "человеческий град, построенный благодаря накоплению знаний, вызывающих спонтанное проявление добродетели". Маймонид верил не в телесное воскресение, а в бессмертие, обретаемое через метафизическое знание. Впрочем, некоторые экзегеты обращают внимание на так называемую "негативную теологию" Маймонида. "Между богом и человеком пролегают ничто и бездна… Как пересечь их?
Прежде всего, признавая «ничто». Невозможность приблизиться к божественному, непостижимость Бога философской наукой суть всего лишь образы человеческой затерянности в этом «ничто»: только продвигаясь сквозь ничто, человек приближается к Богу… В самых замечательных главах «Наставника» Маймонид говорит о том, что каждая молитва должна быть молчанием и каждый шаг в следовании Закону должен быть направлен к тому возвышенному, что есть Любовь. Любовь способна перевести человека через пропасть между ним и Богом, и встреча между Богом и человеком может состояться, не утратив ничего из своей строгости и суровости".
Важно отметить, что, несмотря на влияние, более или менее глубокое, греческих, эллинистических, мусульманских или христианских философов, еврейская философская мысль не потеряла ни в мощи, ни в оригинальности. В данном случае скорее можно говорить не о том, что и как повлияло на иудаизм, а о постоянном диалоге между еврейскими мыслителями и представителями различных философских систем языческой античности, ислама и христианства. И диалог этот таков, что обогащает всех своих участников. Аналогичная ситуация сложилась в истории еврейского мистицизма (ср. § 288 и далее). По существу, иудейский религиозный гений характеризуют одновременно верность библейской традиции и способность поддаваться множеству внешних «влияний», не позволяя им, однако, взять над собой верх.
§ 288. Ранний иудейский мистицизм
Морфология еврейского мистического опыта богата и сложна. Предваряя наш анализ, выделим в этом явлении некоторые специфические черты. За исключением мессианистского движения, начатого Саббатаем Цви (§ 291), ни одна мистическая школа не откололась от нормативного иудаизма, несмотря на подчас серьезные разногласия с раввинистической традицией. Что касается эзотеризма, присутствовавшего в иудаистском мистицизме с самого начала, то он долгое время опирался на еврейское религиозное наследие (ср. т. 2, § 204). Гностические элементы, в той или иной степени обнаруживаемые повсюду, тоже, в конечном счете, имеют своим источником древний еврейский гностицизм. Добавим, что наивысший мистический опыт — единение с Богом — был, вероятно, чем-то исключительным. Обычной же целью мистики было узрение Бога, созерцание его величия и постижение таинств Творения.
На первом этапе еврейский мистицизм придавал большое значение экстатическому восхождению к Божественному Престолу, Меркаве. Зафиксированная к I в. до н. э., эта эзотерическая традиция просуществовала до X в. н. э.. Место манифестации божественной славы, Мир Престола, соответствует в еврейском мистицизме плероме ("полнота, изобилие") у христиан-гностиков и герметиков. Отрывочные и по большей части темного содержания тексты этой традиции называются "Книги Хехалот" (Небесных чертогов). В них описываются залы и палаты, через которые визионер проходит во время своего путешествия, пока не дойдет до седьмого и последнего хехалот, где находится Престол Славы. Экстатическое путешествие, вначале известное под названием "восхождение к Меркаве", ок. 500 г. было по неизвестным причинам переименовано в "сошествие к Меркаве"; в описаниях «сошествия» парадоксальным образом используются метафоры восхождения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
 https://sdvk.ru/Sanfayans/Rakovini/na-nozhkah/ 

 Gracia ceramica Volterra