"Эй ты, ворона! Отнеси эти амфоры ко мне
домой..."
Грек знал, что не найдет корки, - ее подобрал другой. И никто его не
позовет, - товаров сейчас мало, а грузчиков хоть отбавляй. Но жалкая
надежда на удачу толкала бедняку вперед, - невероятно, противно естеству,
чтобы голодный человек не добыл себе еды, когда ее так много повсюду.
Он мог украсть кусок хлеба на рынке, но его тяжко угнетала мысль о
таком недостойном поступке: в душе марафонца сохранились остатки
деревенской честности. Иные уже утратили ее и по ночам обирали пьяных
моряков или взламывали двери лавок, но Феаген, существуя за счет случайных
заработков, еще держался.
Но где же, наконец, хлеб? Феаген приблизился к Дейгме, - несмотря на
ранний час, подле нее уже шумела толпа купцов, поденщиков, торговых
служащих, матросов, иноземных поселенцев и рабов. Тут говорили на разных
языках; крючковатый нос иудея шмыгал над ухом голубоглазого фракийца,
гордый египтянин беседовал с черноволосым италиком, бранился, расталкивая
людей, загорелый скиф.
Купцы метались у прилавка, словно на пожаре; они жадно рылись в
образцах товаров, запускали руку и огромные глиняные сосуды с копченой,
соленой, вяленой и маринованной рыбой, боспорским, сицилийским и
египетским зерном, перебирали кожу, шерсть, меха, рассматривали обувь и
бронзу от этрусков, папирус и лен от египтян, ковры и благовония от
персов, африканскую слоновую кость, предлагали желающим оливковое масло,
гимметский мед, свинец, мрамор, серебро, ткани, аттические чаши, мебель,
расписные коринфские вазы и статуэтки из Танагры.
Два часа слонялся Феаген около Дейгмы, но в рот ему так и не попало
ни крохи из сытных яств, выставленных здесь. Он отупел от голода и холода
и почти спал на ходу. Его уши словно заложило ветошью, и марафонец сам не
слышал своего голоса. Ноги подгибались на каждом шагу, будто их перебили у
лодыжек. Вдруг сильно закружилась голова. Феаген побледнел и зашатался. Не
различая ничего, он беспомощно протянул руки перед собой и повалился на
чей-то лоток. Он старался уцепиться за что-нибудь, лишь бы не упасть под
забрызганные грязью башмаки сгрудившихся вокруг него бессердечных людей.
Пальцы Феагена лихорадочно хватали воздух и нечаянно стиснули - кусок
сдобного хлеба. Владелец лотка заверещал. Появился надсмотрщик. То был раб
скиф в серой войлочной шапке.
- Оймозде! - рявкнул скиф и развернул бич. - Стонай, сын пса!
Феаген пришел в себя и поразился. Откуда у него хлеб? Марафонец
жалобно пробормотал:
- Я не хотел...
- Ты не хотел?
Скиф размахнулся. На Феагена обрушился удар такой силы, что ему
показалось, будто к спине разом приложили раскаленный добела железный
прут. Он выронил хлеб и растянулся возле прилавка.
- Я не хотел!
- Ты нэ хотэл?
Надсмотрщик взял несчастного марафонца за шиворот и выкинул из-под
навеса.
- Прочь!
Раб люто ненавидел всех этих афинян, - ведь они отняли у него
свободу, оторвали кочевника от дымных, но милых сердцу юрт; благодаря
своей должности (его приставили к ней за нечеловеческую силу), скиф при
каждом удобном случае от души измывался над любым греком, - богач он или
бедняк, все равно - эллин есть эллин, будь он трижды проклят.
Феаген скорчился за углом Дейгмы и долго не мог перевести дух - из
легких, обожженных ударом бича, вырывался хриплый стон. По костлявому,
давно не мытому лицу марафонца, по его взлохмаченной темной бороде текли
одна за другой капли горячих слез. Наконец он отдышался и заковылял к
воротам. В Пирее нет хлеба для Феагена. Лучше отправиться в Афины, на
рыночную площадь, - может быть, там кто-нибудь сжалится над бродягой.
Правда, до Афин чуть ли не семьдесят пять стадиев [стадий - около 160
метров], но их надо пройти, иначе Феаген сегодня умрет.
Грек медленно тащился вдоль Длинных Стен, часто останавливался у
полуразрушенных известковых столбов и мутным взглядом провожал спешащих
туда и обратно людей. Селяне шли пешком. Купцы ехали в повозках или верхом
на мулах. Порой мимо Феагена проносились колесницы именитых горожан.
Густой толпой двигались рабы. Они шагали быстро, без слов, не глядя по
сторонам, - шагали ряд за рядом, точно солдаты разбитого и отступающего
легиона; мужчины и женщины, представители разных племен - сирийцы, лидяне,
фригийцы, египтяне, фракийцы, евреи, скифы - как бы торопились скорей
добраться до места, чтобы не видеть чужих глаз, нагло взирающих на их
позор. Отстающих торопил окрик воина из охраны:
- Живей!
Раб, словно титан Атлас, подпирал широким плечом всю Элладу. Шестьсот
сорок тысяч невольников томились в мастерских Коринфа. На двадцать тысяч
свободных афинских граждан приходилось десять тысяч бесправных иноземных
поселенцев и четыреста тысяч купленных или захваченных людей. Полмиллиона
варваров угнетала Эгина. Рабы погибали десятками тысяч, но их место
занимали новые скопища "говорящего скота".
Завтра на Агоре, базарной площади Афин состоится большой торг.
Невольников разденут догола и выведут на помост. Покупатели станут
заглядывать им в рот, испытывать их силу, заставят живой товар бегать и
прыгать. Руки вислогубых стариков жадно ощупают пятнадцатилетним девушкам
груди и бедра. Доходное занятие - работорговля. Невольник, способный
выполнять простую, но тяжелую работу, стоит около двух мин [мина -
денежная единица: 28 золотых рублей]. Знающих ремесло продают гораздо
дороже. Выручка за рабыню, предназначенную для удовольствий, равна десяти,
двадцати и даже тридцати минам, или трем тысяч драхм, тогда как годичный
заработок наемного ремесленника составляет всего триста драхм.
Не пройдет и семи дней, как несчастных варваров, идущих сейчас мимо
Феагена, разберут и определят на работу. Доля тех, кто сделается
управляющим мастерской, торговым доверенным хозяина, приказчиком,
счетоводом, хранителем склада, поваром, флейтистом или танцовщицей, еще
завидна.
Но каково каменщику, гончару, гребцу или портному? Каково тем,
которых загонят в рудники Лавриона? Их спустят в шахты глубиной в
девяносто локтей, принудят по двенадцати часов долбить бронзовой киркой
твердую породу, тащить ее наверх при помощи веревок и корзин, промывать
водой из мутного бассейна, плавить в горнах, грузить бруски серебра на
мулов и везти их по афинской дороге.
Через полгода вон тот молодой ливиец, что убьет, пожалуй, и буйвола,
превратиться в беспомощного старца: невыносимо тяжелая работа, голод,
жажда, побои и хворь отнимут у молодца силу, и его живьем сбросят под
обрыв, на груду скелетов, обглоданных клыками диких зверей.
Феаген вспомнил, как относился к рабам, когда жил в Марафоне, и жалко
усмехнулся. Чем он сам сейчас лучше раба?
Грек задумался: а что если... свернуть налево, лечь и подохнуть в
оливковой роще? Он колебался. Упаси бог, нет! Может быть, сегодня удастся
достать кусок хлеба? И опять добрая надежда повела измученного, совсем
павшего духом человека к воротам великой столицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
домой..."
Грек знал, что не найдет корки, - ее подобрал другой. И никто его не
позовет, - товаров сейчас мало, а грузчиков хоть отбавляй. Но жалкая
надежда на удачу толкала бедняку вперед, - невероятно, противно естеству,
чтобы голодный человек не добыл себе еды, когда ее так много повсюду.
Он мог украсть кусок хлеба на рынке, но его тяжко угнетала мысль о
таком недостойном поступке: в душе марафонца сохранились остатки
деревенской честности. Иные уже утратили ее и по ночам обирали пьяных
моряков или взламывали двери лавок, но Феаген, существуя за счет случайных
заработков, еще держался.
Но где же, наконец, хлеб? Феаген приблизился к Дейгме, - несмотря на
ранний час, подле нее уже шумела толпа купцов, поденщиков, торговых
служащих, матросов, иноземных поселенцев и рабов. Тут говорили на разных
языках; крючковатый нос иудея шмыгал над ухом голубоглазого фракийца,
гордый египтянин беседовал с черноволосым италиком, бранился, расталкивая
людей, загорелый скиф.
Купцы метались у прилавка, словно на пожаре; они жадно рылись в
образцах товаров, запускали руку и огромные глиняные сосуды с копченой,
соленой, вяленой и маринованной рыбой, боспорским, сицилийским и
египетским зерном, перебирали кожу, шерсть, меха, рассматривали обувь и
бронзу от этрусков, папирус и лен от египтян, ковры и благовония от
персов, африканскую слоновую кость, предлагали желающим оливковое масло,
гимметский мед, свинец, мрамор, серебро, ткани, аттические чаши, мебель,
расписные коринфские вазы и статуэтки из Танагры.
Два часа слонялся Феаген около Дейгмы, но в рот ему так и не попало
ни крохи из сытных яств, выставленных здесь. Он отупел от голода и холода
и почти спал на ходу. Его уши словно заложило ветошью, и марафонец сам не
слышал своего голоса. Ноги подгибались на каждом шагу, будто их перебили у
лодыжек. Вдруг сильно закружилась голова. Феаген побледнел и зашатался. Не
различая ничего, он беспомощно протянул руки перед собой и повалился на
чей-то лоток. Он старался уцепиться за что-нибудь, лишь бы не упасть под
забрызганные грязью башмаки сгрудившихся вокруг него бессердечных людей.
Пальцы Феагена лихорадочно хватали воздух и нечаянно стиснули - кусок
сдобного хлеба. Владелец лотка заверещал. Появился надсмотрщик. То был раб
скиф в серой войлочной шапке.
- Оймозде! - рявкнул скиф и развернул бич. - Стонай, сын пса!
Феаген пришел в себя и поразился. Откуда у него хлеб? Марафонец
жалобно пробормотал:
- Я не хотел...
- Ты не хотел?
Скиф размахнулся. На Феагена обрушился удар такой силы, что ему
показалось, будто к спине разом приложили раскаленный добела железный
прут. Он выронил хлеб и растянулся возле прилавка.
- Я не хотел!
- Ты нэ хотэл?
Надсмотрщик взял несчастного марафонца за шиворот и выкинул из-под
навеса.
- Прочь!
Раб люто ненавидел всех этих афинян, - ведь они отняли у него
свободу, оторвали кочевника от дымных, но милых сердцу юрт; благодаря
своей должности (его приставили к ней за нечеловеческую силу), скиф при
каждом удобном случае от души измывался над любым греком, - богач он или
бедняк, все равно - эллин есть эллин, будь он трижды проклят.
Феаген скорчился за углом Дейгмы и долго не мог перевести дух - из
легких, обожженных ударом бича, вырывался хриплый стон. По костлявому,
давно не мытому лицу марафонца, по его взлохмаченной темной бороде текли
одна за другой капли горячих слез. Наконец он отдышался и заковылял к
воротам. В Пирее нет хлеба для Феагена. Лучше отправиться в Афины, на
рыночную площадь, - может быть, там кто-нибудь сжалится над бродягой.
Правда, до Афин чуть ли не семьдесят пять стадиев [стадий - около 160
метров], но их надо пройти, иначе Феаген сегодня умрет.
Грек медленно тащился вдоль Длинных Стен, часто останавливался у
полуразрушенных известковых столбов и мутным взглядом провожал спешащих
туда и обратно людей. Селяне шли пешком. Купцы ехали в повозках или верхом
на мулах. Порой мимо Феагена проносились колесницы именитых горожан.
Густой толпой двигались рабы. Они шагали быстро, без слов, не глядя по
сторонам, - шагали ряд за рядом, точно солдаты разбитого и отступающего
легиона; мужчины и женщины, представители разных племен - сирийцы, лидяне,
фригийцы, египтяне, фракийцы, евреи, скифы - как бы торопились скорей
добраться до места, чтобы не видеть чужих глаз, нагло взирающих на их
позор. Отстающих торопил окрик воина из охраны:
- Живей!
Раб, словно титан Атлас, подпирал широким плечом всю Элладу. Шестьсот
сорок тысяч невольников томились в мастерских Коринфа. На двадцать тысяч
свободных афинских граждан приходилось десять тысяч бесправных иноземных
поселенцев и четыреста тысяч купленных или захваченных людей. Полмиллиона
варваров угнетала Эгина. Рабы погибали десятками тысяч, но их место
занимали новые скопища "говорящего скота".
Завтра на Агоре, базарной площади Афин состоится большой торг.
Невольников разденут догола и выведут на помост. Покупатели станут
заглядывать им в рот, испытывать их силу, заставят живой товар бегать и
прыгать. Руки вислогубых стариков жадно ощупают пятнадцатилетним девушкам
груди и бедра. Доходное занятие - работорговля. Невольник, способный
выполнять простую, но тяжелую работу, стоит около двух мин [мина -
денежная единица: 28 золотых рублей]. Знающих ремесло продают гораздо
дороже. Выручка за рабыню, предназначенную для удовольствий, равна десяти,
двадцати и даже тридцати минам, или трем тысяч драхм, тогда как годичный
заработок наемного ремесленника составляет всего триста драхм.
Не пройдет и семи дней, как несчастных варваров, идущих сейчас мимо
Феагена, разберут и определят на работу. Доля тех, кто сделается
управляющим мастерской, торговым доверенным хозяина, приказчиком,
счетоводом, хранителем склада, поваром, флейтистом или танцовщицей, еще
завидна.
Но каково каменщику, гончару, гребцу или портному? Каково тем,
которых загонят в рудники Лавриона? Их спустят в шахты глубиной в
девяносто локтей, принудят по двенадцати часов долбить бронзовой киркой
твердую породу, тащить ее наверх при помощи веревок и корзин, промывать
водой из мутного бассейна, плавить в горнах, грузить бруски серебра на
мулов и везти их по афинской дороге.
Через полгода вон тот молодой ливиец, что убьет, пожалуй, и буйвола,
превратиться в беспомощного старца: невыносимо тяжелая работа, голод,
жажда, побои и хворь отнимут у молодца силу, и его живьем сбросят под
обрыв, на груду скелетов, обглоданных клыками диких зверей.
Феаген вспомнил, как относился к рабам, когда жил в Марафоне, и жалко
усмехнулся. Чем он сам сейчас лучше раба?
Грек задумался: а что если... свернуть налево, лечь и подохнуть в
оливковой роще? Он колебался. Упаси бог, нет! Может быть, сегодня удастся
достать кусок хлеба? И опять добрая надежда повела измученного, совсем
павшего духом человека к воротам великой столицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69