офис продаж на Волгоградке, 32, корпус 43 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Харрер особенно интересовался альпинистскими новостями; я поделился с ним тем, что знал. Он заметил:
— Вы счастливый человек, Тенцинг. Вы можете ходить куда хотите — в горы, в замечательные экспедиции. А я был военнопленным, да и теперь остаюсь вроде пленника. Мне, наверное, уже больше никогда не придётся совершить восхождение.
Вдруг он улыбнулся:
— А что, если нам с вами пойти в горы — прямо сейчас? Что вы скажете на это?
Мы даже обсудили этот вопрос почти всерьёз, но было, разумеется, слишком много препятствий и затруднений.
Вскоре я оставил Лхасу. А несколько лет спустя я увидел Харрера в Дарджилинге. Когда в Тибет вошли коммунисты, он покинул столицу вместе с Далай-ламой, который собирался бежать в Индию. Однако в пограничном городе Ятунг молодой владыка передумал, и Харреру пришлось продолжать путь одному. За семь лет пребывания в Тибете он сильно привязался к этой стране, и ему больно было думать, что он, возможно, уже не вернётся туда.
Я пробыл в Лхасе с профессором Туччи месяц. Затем мы снова двинулись в путь и проехали за семь месяцев по всему Тибету. Профессор надеялся доехать до китайской границы на востоке и потом двинуться вдоль неё, но это оказалось невозможным, потому что коммунисты уже готовились вступить в страну, а Туччи, хотя и не боялся ничего, избегал осложнений. Поэтому мы путешествовали по другим частям Тибета. Мы посетили больше городов, монастырей и мест паломничества, чем я предполагал найти во всей Центральной Азии. Для меня это было замечательное путешествие: ведь я увидел так много в священной стране буддистов. Притом я был не обычным туристом: мой спутник мог мне объяснять все, что я видел. Думаю, что даже среди очень образованных людей найдешь немного таких, которые на протяжении ряда месяцев имели личным учителем столь знаменитого профессора.
Туччи был страшно нетерпелив в денежных вопросах и не любил заниматься ими; он все больше поручал их мне. Иногда, будучи занят, он посылал меня одного в монастырь с письмом на тибетском языке, где было сказано, чего он хочет; если я находил нужный предмет, то должен был купить его и доставить профессору. Ламы стали меня называть «профессорский ньеба ла», что значит «агент» или «управляющий». Я узнал так много, что мог бы написать путеводитель по монастырям Тибета. Мало-помалу наши ящики и корзины стали заполняться коллекциями профессора. Впрочем, и моими тоже, хотя и не в таком объёме. Дело в том, что я всегда увлекался редкими интересными вещами, а тут представился такой исключительный случай. В моем доме в Дарджилинге множество сувениров: маски, сабли, шейные платки и головные уборы, чаши и молитвенные колеса; все это я привёз из путешествия по Тибету.
Но самые замечательные находки для Туччи и для меня были сделаны уже под конец путешествия. В этот свой восьмой приезд в Тибет профессор особенно упорно разыскивал знаменитую религиозную рукопись, записанную почти две тысячи лет тому назад санскритом на древесной коре. Учёные твёрдо верили в её существование, хотя до сих пор не удавалось найти её. Профессор Туччи считал, что она была написана в Туркестане, куда в то время пришёл буддизм, но, согласно его теории, основанной на длительных изысканиях, много лет назад рукопись привезли в Тибет, в монастырь Гхангар. Итак, мы отправились в Гхангар и приступили к поискам. Это было нелегко, потому что ламы, похоже, ничего не знали о ней, а в монастыре хранились тысячи древних пергаментов и рукописей, которые все надо было рассортировать и тщательно исследовать. День проходил за днём, мы рылись в пыли и паутине, и я уже стал падать духом. Я решил, что либо рукописи здесь нет, либо, если и есть, мы все равно никогда не найдём её. Но Туччи был не из тех, кто сдаётся, и поиски продолжались. Сосредоточившись на своей работе, он не мог думать ни о чем другом, становился чрезвычайно рассеянным, и как-то утром я обнаружил, что он надел рубашку наизнанку.
— Это счастливая примета, — сказал я профессору. — Может быть, сегодня мы, наконец, найдём её.
Так оно и случилось. Нашёл её я — пыльная, изорванная, она была погребена под горами других рукописей. Но профессор описал мне её настолько точно, что я сразу понял, что это и есть предмет наших поисков. Когда я пришёл к нему, он разволновался не меньше, чем обычный человек, найдя месторождение золота или алмазов:
А одновременно я нашёл нечто интересное и для самого себя, только это было не золото, не драгоценности и не рукописи, а собаки… Всю жизнь я любил животных, а здесь у лам увидел двух длинношёрстых лхасских терьеров, которые мне до того понравились, что я захотел взять их с собой. Ламы оказались очень приветливыми и щедрыми и подарили мне терьеров. Одного я назвал Гхангар, по имени монастыря, а второго — Тасанг. Они проделали со мной весь путь до Дарджилинга. Тасанга я отдал потом своему другу Ангтаркаю, но Гхангар остался у меня; вместе с Анг Ламу он занимается хозяйством. Мы нашли ему подругу, и теперь дом полон, щенят, но Гхангар на этом не успокоился, потому что он страшный донжуан, и я подозреваю, что половина всех ублюдков в Тоонг Соонг Бусти — его дети или внуки.
Ламы не хотели брать денег и с профессора Туччи за свою драгоценную рукопись. Они настаивали на том, что знание не продаётся, а отдаётся ищущему его; они только просили профессора снять копию в Италии и выслать потом оригинал обратно. Все же напоследок ему удалось убедить их принять пятьсот рупий в дар монастырю.
К тому времени мы провели в Тибете уже много месяцев. Уложив драгоценную реликвию в самый прочный ящик, профессор Туччи счёл, что путешествие увенчалось успехом. Наконец мы направились на юг и пересекли высокие перевалы, по которым проходит путь в Сикким и Индию. Хотя я, конечно, тогда не мог этого знать, это было моим последним, во всяком случае доныне, путешествием в Тибет, потому что вскоре туда пришли коммунисты, и теперь запретная страна закрыта надёжнее, чем когда-либо. Правда, я мог бы из Соло Кхумбу перейти границу через Нангпа Ла с одним из караванов, которые по-прежнему ходят там. Только боюсь, что мне пришлось бы переодеться, как это раньше делали европейцы, потому что теперь моё имя стало известным и если я отправлюсь в путь под своим именем, то меня, пожалуй, сочтут подозрительной личностью и не пропустят.
Но я рад, что смог проделать это путешествие, когда ещё была такая возможность. На память у меня остался Гхангар, остались красивые и драгоценные предметы. А ещё у меня осталось много воспоминаний о Лхасе, о Потала, о Далай-ламе и его благословении, о святынях, о храмах на пустынных горных склонах, о паломничестве, которое я совершил во имя тех, кто мне дорог, в Священную страну моей веры. Я и сейчас вижу её, когда развеваются молитвенные флажки, слышу, когда раздаётся звон молитвенного колёса.
Ом мани падмэ хум… Ом мани падмэ хум…
10
МОЯ РОДИНА И МОЙ НАРОД

«Моя родина», — говорю я. Но что я понимаю под этим словом? В каком-то смысле Тибет — моя духовная родина, но я для тибетцев чужеземец. Горы — моя родина, но там не построишь настоящего жилья и не поселишься с семьёй. Когда-то моим родным домом был Соло Кхумбу, теперь же я бываю там лишь от времени до времени. Сегодня мой дом — Дарджилинг, который стал настоящей родиной для многих шерпов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
 https://sdvk.ru/Kuhonnie_moyki/iz-kamnya/ 

 плитка paradyz польша