» – восклицает Игорь, с экспрессией, позволяющей заключить, что сам он и вправду ещё способен на многое – «Ты мог бы ходить на „восьмитысячники“, а ты просто не веришь в себя, в свои силы!» Я пытаюсь представить себе, на что я в данный момент способен, и список таких дел кажется мне крайне скудным. «Игорь,» – говорю я, – «конечно, сила воли многое значит, но согласись, что есть у человека и врождённые ограничения. Вот возьмём меня, к примеру». Игорь согласно кивает головой, соглашаясь взять меня в качестве примера.
«Если я продолжил бы сидеть на седловине, а потом взял бы да полез на Хан до упора, думаешь, что произошло бы? Да я бы просто сдох, и все дела! Если бы у меня было невпроворот силы воли, я просто сумел бы загнать себя насмерть». «Вот!» – радостно восклицает Игорь, – «я же говорю, что ты просто не веришь в себя! Воля и только воля – вот что позволяет человеку восходить на „восьмитысячники“! Вот возьми, к примеру, автогонщика Шумахера...» – я изумлённо поднимаю на Игоря глаза – «...думаешь у его противников машины хуже, чем у него? Почему же он побеждает их раз за разом?» «Да, почему?» – заинтересованно спрашиваю я. «Потому, что у него больше силы воли!» – победно восклицает Игорь. Я подавленно молчу.
Игоря воодушевление достигло такого градуса, когда всякое сопротивление становится бесполезным. Я, проверенный и неутомимый спорщик, чувствую, что хватка моя слабеет, словно руки скалолаза, перевисевшего в неудобной позиции. Я вяло закругляю спор, оставляя провокационный пример с Шумахером без ответа. Хотел бы я видеть, как помогла бы великому гонщику его сила воли, если бы он вышел на старт в горбатом «Запорожце»...
Я с усилием поднимаю с земли свой собственный горбатый запорожец, у которого стучат клапана, шалит карбюратор, и внешний мир видится сквозь лобовое стекло покрытым какими-то непотребными пятнами. Судя по тому, какой моряцкой походкой сам Игорь прогуливается по лагерю, в его распоряжении тоже не «Порше» последней модели...
Когда я закончил спуск к леднику и расселся на валунах, снимая кошки, ко мне спустились вчерашние обмороженные австралийцы в сопровождении разговорчивого поляка Томаша. Томаш объяснил мне, что сам он отказался от восхождения из-за возникшей проблемы с коленом и заодно решил проводить пострадавшую пару до базового лагеря. Он заботливо отобрал у них часть вещей и вообще проявлял в их судьбе самое горячее участие.
Я с радостью присоединился к их каравану, удвоив почётный эскорт и облегчив их ношу ещё больше. Австралийцы были мне глубоко симпатичны тем спокойным достоинством, с которым они переносили свои трудности и тем мужеством и настырностью, с которыми они осаждали вершину. Они провели две ночи в четвёртом лагере – до и после штурмового выхода, и можно себе представить, чего они там натерпелись. После оказанной им вчера первой помощи и из-за спуска на более тёплые высоты, их обморожения дали о себе знать, и теперь парень передвигался, сильно хромая. Они были ослаблены, почерневшие лица с ввалившимися глазами были лишены выражения, но на любое обращение они неизменно отвечали вежливой благодарной улыбкой.
Мы с Томашем шли перед ними, стараясь отыскать самые пологие и удобные проходы на пересечённом холмами и руслами ручьёв леднике. Когда приходилось перепрыгивать через эти ручьи, мы строили австралийцам поручни из лыжных палок и иногда буквально переносили их на противоположную сторону. На береговой морене мы передали пострадавших в руки встречающих.
Потом, уже в Алматы, я слышал, что у парня обморожения выросли в серьёзную проблему, на грани ампутации пальцев. К сожалению, я не знаю, чем всё это закончилось.
Сдав австралийцев в надёжные руки, мы с Томашем завалили на кухню. Сидим, отпиваемся чаем и киселём. Я спросил у ребят насчёт бани (а я, извиняюсь за интимную подробность, не купался с того момента, как покинул свой дом в далёком Назарете три недели назад), и они сказали, что такая возможность есть, но идти надо прямо сейчас. Я «сбегал» (надеюсь, вы понимаете, почему слово «сбегал» я заключаю в кавычки) за купальными принадлежностями и, должным образом снаряжённый, явился в банную палатку.
Первый раз в жизни я попадаю в такое экзотическое банное помещение, и мне всё тут любопытно. Палатка разделена на 3 секции. Войдя, вы прежде всего попадаете в среднюю из них – в раздевалку. Здесь есть скамейка и вешалки для одежды. В левой секции находится сауна, но мне в детстве не потрудились привить банную культуру, и в сауну я не иду, хотя подозреваю, что лишаю себя тем самым какого-то жизненно важного удовольствия. В правой секции на газовой плите стоит огромный, просто-таки гигантский чан с кипящей водой, в углу – такой же чан с холодной ледниковой водой, а между ними на скамейке стоит большая смесительная миска и ковшик для обливания. Я долго отмываю себя в горячих клубах пара, затем выхожу в холодный воздух раздевалки, чувствуя, что дышу буквально всей поверхностью кожи. Тело просто стонет от наслаждения. Пока я одеваюсь, вваливаются усталые Витя с Игорем. «Ага! Привет немытая Россия!..» – шумно приветствую я их, – «вы себе не представляете, что вас ждёт!..»
За ужином я по-свински объедаюсь пловом, а потом допоздна болтаю с Витей, попивая кофе. Идёт снег и наша кухонная палатка светит жёлтыми окнами, словно корабль, затерянный в просторах зимнего ночного моря. Сваливаюсь в сон, словно меня огрели по голове огромной мягкой подушкой, и сплю, как убитый.
***
Весь следующий день прошёл в мелких хлопотах. Я вернул всё, что поодалживал или снял за деньги и перепаковался на отлёт, поскольку на завтра нам обещали вертолёт. Завтра, между прочим, пятница 13-е!
Прекрасный день для полётов на вертолёте... Впрочем, за обедом прошелестел слух, что рейс переносится на 14-е. Мне, в общем, почти пофигу, а москвичи забеспокоились – у них билеты в Москву на 15-е.
После обеда Витя с Игорем прихватывают с собой две початые бутылки водки, и мы втроём идём к Моисееву прощаться и заодно выяснить, что же там с вертолётом. Оказалось, что с рейсами сейчас большая напряженка, поскольку с южной стороны Хана всё ещё продолжаются спасработы. Поэтому завтра из нашего лагеря вывезут только обмороженных – обоих австралийцев и одного поляка, а все прочие полетят послезавтра.
Затем Юрий Михайлович ведёт нас на кухню и организовывает нашей водке соответствующее обрамление – солёные огурчики и резаные ломтиками помидоры. Мы выпиваем и душевно беседуем о разных альпинистских материях. Я вновь поражаюсь, до чего он приятный и открытый мужик, этот Моисеев. Видно, что компания по водружению британцев на вершину Хан Тенгри не прошла ему безнаказанно. Он выглядит уставшим, и у него почти пропал голос. Говоря, он сильно напрягается, сипит, и в какой-то момент я думаю: что ж мы издеваемся над человеком-то? Но он, похоже, искренне увлечён разговором, и мы продолжаем беседовать. Он немного вспоминает о знаменитом восхождении на Дхаулагири с Казбеком Валиевом и Золтаном Демианом, а затем, с гораздо большим воодушевлением, рассказывает о своём недавнем восхождении на Аконкагуа. Я понимаю: то, хоть и великое, но случилось давно, а Аконкагуа – оно было сейчас, недавно. Да и экзотика, что ни говори.
Мы говорим о бескислородных восхождениях на восьмитысячники и, довольно неожиданно, Моисеев оказывается сторонником Игоревой теории о потенциальном всемогуществе рядового человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
«Если я продолжил бы сидеть на седловине, а потом взял бы да полез на Хан до упора, думаешь, что произошло бы? Да я бы просто сдох, и все дела! Если бы у меня было невпроворот силы воли, я просто сумел бы загнать себя насмерть». «Вот!» – радостно восклицает Игорь, – «я же говорю, что ты просто не веришь в себя! Воля и только воля – вот что позволяет человеку восходить на „восьмитысячники“! Вот возьми, к примеру, автогонщика Шумахера...» – я изумлённо поднимаю на Игоря глаза – «...думаешь у его противников машины хуже, чем у него? Почему же он побеждает их раз за разом?» «Да, почему?» – заинтересованно спрашиваю я. «Потому, что у него больше силы воли!» – победно восклицает Игорь. Я подавленно молчу.
Игоря воодушевление достигло такого градуса, когда всякое сопротивление становится бесполезным. Я, проверенный и неутомимый спорщик, чувствую, что хватка моя слабеет, словно руки скалолаза, перевисевшего в неудобной позиции. Я вяло закругляю спор, оставляя провокационный пример с Шумахером без ответа. Хотел бы я видеть, как помогла бы великому гонщику его сила воли, если бы он вышел на старт в горбатом «Запорожце»...
Я с усилием поднимаю с земли свой собственный горбатый запорожец, у которого стучат клапана, шалит карбюратор, и внешний мир видится сквозь лобовое стекло покрытым какими-то непотребными пятнами. Судя по тому, какой моряцкой походкой сам Игорь прогуливается по лагерю, в его распоряжении тоже не «Порше» последней модели...
Когда я закончил спуск к леднику и расселся на валунах, снимая кошки, ко мне спустились вчерашние обмороженные австралийцы в сопровождении разговорчивого поляка Томаша. Томаш объяснил мне, что сам он отказался от восхождения из-за возникшей проблемы с коленом и заодно решил проводить пострадавшую пару до базового лагеря. Он заботливо отобрал у них часть вещей и вообще проявлял в их судьбе самое горячее участие.
Я с радостью присоединился к их каравану, удвоив почётный эскорт и облегчив их ношу ещё больше. Австралийцы были мне глубоко симпатичны тем спокойным достоинством, с которым они переносили свои трудности и тем мужеством и настырностью, с которыми они осаждали вершину. Они провели две ночи в четвёртом лагере – до и после штурмового выхода, и можно себе представить, чего они там натерпелись. После оказанной им вчера первой помощи и из-за спуска на более тёплые высоты, их обморожения дали о себе знать, и теперь парень передвигался, сильно хромая. Они были ослаблены, почерневшие лица с ввалившимися глазами были лишены выражения, но на любое обращение они неизменно отвечали вежливой благодарной улыбкой.
Мы с Томашем шли перед ними, стараясь отыскать самые пологие и удобные проходы на пересечённом холмами и руслами ручьёв леднике. Когда приходилось перепрыгивать через эти ручьи, мы строили австралийцам поручни из лыжных палок и иногда буквально переносили их на противоположную сторону. На береговой морене мы передали пострадавших в руки встречающих.
Потом, уже в Алматы, я слышал, что у парня обморожения выросли в серьёзную проблему, на грани ампутации пальцев. К сожалению, я не знаю, чем всё это закончилось.
Сдав австралийцев в надёжные руки, мы с Томашем завалили на кухню. Сидим, отпиваемся чаем и киселём. Я спросил у ребят насчёт бани (а я, извиняюсь за интимную подробность, не купался с того момента, как покинул свой дом в далёком Назарете три недели назад), и они сказали, что такая возможность есть, но идти надо прямо сейчас. Я «сбегал» (надеюсь, вы понимаете, почему слово «сбегал» я заключаю в кавычки) за купальными принадлежностями и, должным образом снаряжённый, явился в банную палатку.
Первый раз в жизни я попадаю в такое экзотическое банное помещение, и мне всё тут любопытно. Палатка разделена на 3 секции. Войдя, вы прежде всего попадаете в среднюю из них – в раздевалку. Здесь есть скамейка и вешалки для одежды. В левой секции находится сауна, но мне в детстве не потрудились привить банную культуру, и в сауну я не иду, хотя подозреваю, что лишаю себя тем самым какого-то жизненно важного удовольствия. В правой секции на газовой плите стоит огромный, просто-таки гигантский чан с кипящей водой, в углу – такой же чан с холодной ледниковой водой, а между ними на скамейке стоит большая смесительная миска и ковшик для обливания. Я долго отмываю себя в горячих клубах пара, затем выхожу в холодный воздух раздевалки, чувствуя, что дышу буквально всей поверхностью кожи. Тело просто стонет от наслаждения. Пока я одеваюсь, вваливаются усталые Витя с Игорем. «Ага! Привет немытая Россия!..» – шумно приветствую я их, – «вы себе не представляете, что вас ждёт!..»
За ужином я по-свински объедаюсь пловом, а потом допоздна болтаю с Витей, попивая кофе. Идёт снег и наша кухонная палатка светит жёлтыми окнами, словно корабль, затерянный в просторах зимнего ночного моря. Сваливаюсь в сон, словно меня огрели по голове огромной мягкой подушкой, и сплю, как убитый.
***
Весь следующий день прошёл в мелких хлопотах. Я вернул всё, что поодалживал или снял за деньги и перепаковался на отлёт, поскольку на завтра нам обещали вертолёт. Завтра, между прочим, пятница 13-е!
Прекрасный день для полётов на вертолёте... Впрочем, за обедом прошелестел слух, что рейс переносится на 14-е. Мне, в общем, почти пофигу, а москвичи забеспокоились – у них билеты в Москву на 15-е.
После обеда Витя с Игорем прихватывают с собой две початые бутылки водки, и мы втроём идём к Моисееву прощаться и заодно выяснить, что же там с вертолётом. Оказалось, что с рейсами сейчас большая напряженка, поскольку с южной стороны Хана всё ещё продолжаются спасработы. Поэтому завтра из нашего лагеря вывезут только обмороженных – обоих австралийцев и одного поляка, а все прочие полетят послезавтра.
Затем Юрий Михайлович ведёт нас на кухню и организовывает нашей водке соответствующее обрамление – солёные огурчики и резаные ломтиками помидоры. Мы выпиваем и душевно беседуем о разных альпинистских материях. Я вновь поражаюсь, до чего он приятный и открытый мужик, этот Моисеев. Видно, что компания по водружению британцев на вершину Хан Тенгри не прошла ему безнаказанно. Он выглядит уставшим, и у него почти пропал голос. Говоря, он сильно напрягается, сипит, и в какой-то момент я думаю: что ж мы издеваемся над человеком-то? Но он, похоже, искренне увлечён разговором, и мы продолжаем беседовать. Он немного вспоминает о знаменитом восхождении на Дхаулагири с Казбеком Валиевом и Золтаном Демианом, а затем, с гораздо большим воодушевлением, рассказывает о своём недавнем восхождении на Аконкагуа. Я понимаю: то, хоть и великое, но случилось давно, а Аконкагуа – оно было сейчас, недавно. Да и экзотика, что ни говори.
Мы говорим о бескислородных восхождениях на восьмитысячники и, довольно неожиданно, Моисеев оказывается сторонником Игоревой теории о потенциальном всемогуществе рядового человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34