«Упшинский отказал… Упшинский уперся… Упшинский не согласен…»
Технику Вениамин Николаевич знал блестяще. Экспертом он был высокого класса. Наизусть помнил тысячи патентных формул. Но отказывать любил. Очень любил.
Я впервые столкнулся с ним лет двадцать назад. В ту пору я был крупным нахалом. Мне казалось, что я осчастливил человечество, придумав спички, которые горят красным пламенем. Тот, кто занимался фотографией, сразу поймет, зачем нужны такие спички. Фонарь — вещь малоподвижная. Упадет что-нибудь на пол, и ищешь в темноте. Обычную же спичку зажечь нельзя: засветится пленка или бумага.
Кабинет Упшинского находился в самом конце темного коридора. Да и сам кабинет был тесноватый и какой-то притемненный. Высокие книжные шкафы стояли не только у стен, но и посредине кабинета. Стол у Вениамина Николаевича был большой, массивный. На таком столе приятно играть в пинг-понг. Именно об этом я подумал, впервые переступив порог кабинета. И еще я заметил на окнах свернутые в рулоны светомаскировочные шторы. После войны их уже можно было снять.
— Как же, как же, знаю, — добродушно сказал Вениамин Николаевич, усаживая меня на скрипучий стул. — Между прочим, вы не изобрели ничего такого… э… против курения? Жаль, жаль… Что ж, читал вашу заявку. Вы уж не гневайтесь, но я вам откажу…
Он не только любил отказывать, но и умел делать это со вкусом. Экспертиза для него была чем-то вроде игры в шахматы. Важен не только выигрыш, удовольствие приносит и сам процесс игры.
Он курил, благосклонно посматривая на меня сквозь толстые стекла очков. Глаз его я не видел, потому что в синеватых стеклах очков отражались книжные шкафы. Подозреваю, что Вениамин Николаевич специально использовал этот оптический эффект.
Кстати, внешне Упшинский с тех пор не очень изменился. Он и сейчас такой же массивный, румяный, добродушный.
Говорил Вениамин Николаевич негромко, как бы приглушенно. Смысл его речей клонился к тому, что практически затруднительно пропитать деревянную основу спички составом, окрашивающим пламя в красный цвет. Спичка будет давать то слишком тусклое, то слишком яркое пламя.
Я не перебивал его. У меня в кармане лежала коробка «красных» спичек, и я хотел проучить эксперта.
Он говорил долго и убедительно. А потом я положил на стол коробку «красных» спичек. И случилось чудо. Вениамин Николаевич мгновенно изменился. Исчезли книжные шкафы на стеклах очков. Я увидел обыкновенные живые глаза. Передо мной сидел человек, чрезвычайно заинтересованный происходящим. Этот человек говорил нормальным голосом и суетился — так ему хотелось поскорее испытать спички.
Я несколько опешил от такого превращения и уже без всякого ехидства выгрузил из карманов пачку фотобумаги и флаконы с проявителем и закрепителем.
— Чрезвычайно любопытно, — сказал Упшинский, схватив эти флаконы. Чрезвычайно! Мы сейчас же и попробуем…
Он развил такую бурную деятельность, что мне оставалось только смотреть. Налил проявитель и закрепитель в крышки, снятые с массивных чернильниц. Подбежал к окну, рванул веревку. С грохотом спустилась штора, выбросив в воздух густое облако пыли. Упшинский пронырнул через это облако к другому окну. Хлопнула вторая штора, на мгновение наступила темнота, и тут же зажегся красный огонек. Вениамин Николаевич торжествующе воскликнул:
— Горит! Посмотрите — горит!..
Впрочем, он тут же забыл обо мне и занялся фотобумагой. Он возился минут сорок. Проверил бумагу. Потом стал жечь спички. Сразу по пять штук. Подносил их к самой бумаге. Не знаю, как она не загорелась. Он даже закурил от «красной» спички.
Прекратил он эту возню, когда в коробке остались три спички. Ему очень хотелось поиграть и с ними, но он был воспитанным человеком. Он со вздохом вернул мне коробку и поднял шторы. Потом мы наведи порядок на столе. Упшинский почистил свой костюм.
— Значит, так, — неторопливо и важно сказал Вениамин Николаевич. Отказик я вам все-таки напишу. Да вы не смотрите на меня так…
Я смотрел потому, что в стеклах его очков снова очень ясно отражались книжные шкафы.
— Наверное, вы уйму времени ухлопали, чтобы приготовить одну коробку таких спичек, — продолжал он. — А на спичечных фабриках возиться не будут. Там массовое производство. Они даже свою технологию не выдерживают. Извольте полюбоваться.
Он достал обычные спички, чиркнул спичкой о коробок. Спичка вяло зашипела. Вениамин Николаевич методично пробовал спички. Пятая спичка зажглась, разбрасывая зеленые искры.
— Такое качество, — наставительно произнес Вениамин Николаевич. — Ваши спички будут выполнены примерно на таком уровне. Четыре не зажгутся, а пятая засветит фотоматериал. До свиданья.
Сейчас я перечитал эти страницы и вижу, что не совсем верно изобразил Упшинского. Вероятно, он бы рассказал обо мне тоже в несколько ироническом плане. Вениамин Николаевич, конечно, требовал слишком многого, изобретение не обязано сразу быть безупречным и неуязвимым, это так. Изобретателю оставалось либо бросить идею, либо довести ее до полнейшего совершенства.
И все-таки Упшинский отчасти был прав. Но я понял это позже. А тогда я решил взять реванш.
Я появился у Вениамина Николаевича через два месяца и, твердо глядя в отражавшиеся на стеклах очков книжные шкафы, объявил, что придумал «порошок невесомости». Упшинский фыркнул, но я выложил на стол спичечную коробку с шестью сероватыми таблетками (это был самый элементарный аспирин).
Все строилось на психологическом расчете. В этой коробке Вениамин Николаевич видел «красные» спички — и они работали. Коробка давила на психику, заставляла поверить, что «порошок невесомости» тоже будет работать…
— Можем испытать хоть сейчас, — нагло сказал я.
— Сейчас? — неуверенно переспросил Вениамин Николаевич.
И снова произошло чудо. Как и в прошлый раз. Вениамин Николаевич ожил, стал обычным человеком, засуетился, подготавливая эксперимент. Клянусь, он поверил в мой «порошок невесомости»!
Мы зажгли электрический свет и опустили шторы (чтобы с улицы не было видно летающего по комнате человека). Потом я отправил Упшинского за каким-нибудь романом (порошок действует два часа, скучно висеть под потолком, ничего не делая). Потом Вениамин Николаевич принес бутылку лимонада (таблетки горьковаты).
— Ну, — сказал Упшинский, вытирая вспотевший лоб, — кажется, все…
Я внимательно оглядел потолок и потребовал веничек, чтобы можно было смахнуть пыль. Веничка не оказалось, и Вениамин Николаевич принес чистое полотенце.
— Ну? — простонал он. По-моему, он просто сгорал от нетерпения.
Я налил лимонад в стакан, открыл спичечную коробку, достал таблетку и поднес ко рту.
— С богом, — прошептал Вениамин Николаевич, заглядывая мне в рот. Начинайте же…
Я посмотрел на него (я старался смотреть задумчиво и как бы с сомнением) и сказал:
— Нет. Пожалуй, не будем начинать…
— Почему? — Он не скрывал огорчения.
— А потому, — объяснил я, — что вы все равно не поверите. Я буду два часа торчать под потолком, там душно и скучно. Истрачу таблетку. А вы опять откажете. Таблетки, дескать, требуют особой тщательности в изготовлении. Легко, мол, напутать… Нет. Не будет испытаний. Переключусь на изобретение какого-нибудь антиникотина. До свидания.
Я выпил лимонад и ушел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Технику Вениамин Николаевич знал блестяще. Экспертом он был высокого класса. Наизусть помнил тысячи патентных формул. Но отказывать любил. Очень любил.
Я впервые столкнулся с ним лет двадцать назад. В ту пору я был крупным нахалом. Мне казалось, что я осчастливил человечество, придумав спички, которые горят красным пламенем. Тот, кто занимался фотографией, сразу поймет, зачем нужны такие спички. Фонарь — вещь малоподвижная. Упадет что-нибудь на пол, и ищешь в темноте. Обычную же спичку зажечь нельзя: засветится пленка или бумага.
Кабинет Упшинского находился в самом конце темного коридора. Да и сам кабинет был тесноватый и какой-то притемненный. Высокие книжные шкафы стояли не только у стен, но и посредине кабинета. Стол у Вениамина Николаевича был большой, массивный. На таком столе приятно играть в пинг-понг. Именно об этом я подумал, впервые переступив порог кабинета. И еще я заметил на окнах свернутые в рулоны светомаскировочные шторы. После войны их уже можно было снять.
— Как же, как же, знаю, — добродушно сказал Вениамин Николаевич, усаживая меня на скрипучий стул. — Между прочим, вы не изобрели ничего такого… э… против курения? Жаль, жаль… Что ж, читал вашу заявку. Вы уж не гневайтесь, но я вам откажу…
Он не только любил отказывать, но и умел делать это со вкусом. Экспертиза для него была чем-то вроде игры в шахматы. Важен не только выигрыш, удовольствие приносит и сам процесс игры.
Он курил, благосклонно посматривая на меня сквозь толстые стекла очков. Глаз его я не видел, потому что в синеватых стеклах очков отражались книжные шкафы. Подозреваю, что Вениамин Николаевич специально использовал этот оптический эффект.
Кстати, внешне Упшинский с тех пор не очень изменился. Он и сейчас такой же массивный, румяный, добродушный.
Говорил Вениамин Николаевич негромко, как бы приглушенно. Смысл его речей клонился к тому, что практически затруднительно пропитать деревянную основу спички составом, окрашивающим пламя в красный цвет. Спичка будет давать то слишком тусклое, то слишком яркое пламя.
Я не перебивал его. У меня в кармане лежала коробка «красных» спичек, и я хотел проучить эксперта.
Он говорил долго и убедительно. А потом я положил на стол коробку «красных» спичек. И случилось чудо. Вениамин Николаевич мгновенно изменился. Исчезли книжные шкафы на стеклах очков. Я увидел обыкновенные живые глаза. Передо мной сидел человек, чрезвычайно заинтересованный происходящим. Этот человек говорил нормальным голосом и суетился — так ему хотелось поскорее испытать спички.
Я несколько опешил от такого превращения и уже без всякого ехидства выгрузил из карманов пачку фотобумаги и флаконы с проявителем и закрепителем.
— Чрезвычайно любопытно, — сказал Упшинский, схватив эти флаконы. Чрезвычайно! Мы сейчас же и попробуем…
Он развил такую бурную деятельность, что мне оставалось только смотреть. Налил проявитель и закрепитель в крышки, снятые с массивных чернильниц. Подбежал к окну, рванул веревку. С грохотом спустилась штора, выбросив в воздух густое облако пыли. Упшинский пронырнул через это облако к другому окну. Хлопнула вторая штора, на мгновение наступила темнота, и тут же зажегся красный огонек. Вениамин Николаевич торжествующе воскликнул:
— Горит! Посмотрите — горит!..
Впрочем, он тут же забыл обо мне и занялся фотобумагой. Он возился минут сорок. Проверил бумагу. Потом стал жечь спички. Сразу по пять штук. Подносил их к самой бумаге. Не знаю, как она не загорелась. Он даже закурил от «красной» спички.
Прекратил он эту возню, когда в коробке остались три спички. Ему очень хотелось поиграть и с ними, но он был воспитанным человеком. Он со вздохом вернул мне коробку и поднял шторы. Потом мы наведи порядок на столе. Упшинский почистил свой костюм.
— Значит, так, — неторопливо и важно сказал Вениамин Николаевич. Отказик я вам все-таки напишу. Да вы не смотрите на меня так…
Я смотрел потому, что в стеклах его очков снова очень ясно отражались книжные шкафы.
— Наверное, вы уйму времени ухлопали, чтобы приготовить одну коробку таких спичек, — продолжал он. — А на спичечных фабриках возиться не будут. Там массовое производство. Они даже свою технологию не выдерживают. Извольте полюбоваться.
Он достал обычные спички, чиркнул спичкой о коробок. Спичка вяло зашипела. Вениамин Николаевич методично пробовал спички. Пятая спичка зажглась, разбрасывая зеленые искры.
— Такое качество, — наставительно произнес Вениамин Николаевич. — Ваши спички будут выполнены примерно на таком уровне. Четыре не зажгутся, а пятая засветит фотоматериал. До свиданья.
Сейчас я перечитал эти страницы и вижу, что не совсем верно изобразил Упшинского. Вероятно, он бы рассказал обо мне тоже в несколько ироническом плане. Вениамин Николаевич, конечно, требовал слишком многого, изобретение не обязано сразу быть безупречным и неуязвимым, это так. Изобретателю оставалось либо бросить идею, либо довести ее до полнейшего совершенства.
И все-таки Упшинский отчасти был прав. Но я понял это позже. А тогда я решил взять реванш.
Я появился у Вениамина Николаевича через два месяца и, твердо глядя в отражавшиеся на стеклах очков книжные шкафы, объявил, что придумал «порошок невесомости». Упшинский фыркнул, но я выложил на стол спичечную коробку с шестью сероватыми таблетками (это был самый элементарный аспирин).
Все строилось на психологическом расчете. В этой коробке Вениамин Николаевич видел «красные» спички — и они работали. Коробка давила на психику, заставляла поверить, что «порошок невесомости» тоже будет работать…
— Можем испытать хоть сейчас, — нагло сказал я.
— Сейчас? — неуверенно переспросил Вениамин Николаевич.
И снова произошло чудо. Как и в прошлый раз. Вениамин Николаевич ожил, стал обычным человеком, засуетился, подготавливая эксперимент. Клянусь, он поверил в мой «порошок невесомости»!
Мы зажгли электрический свет и опустили шторы (чтобы с улицы не было видно летающего по комнате человека). Потом я отправил Упшинского за каким-нибудь романом (порошок действует два часа, скучно висеть под потолком, ничего не делая). Потом Вениамин Николаевич принес бутылку лимонада (таблетки горьковаты).
— Ну, — сказал Упшинский, вытирая вспотевший лоб, — кажется, все…
Я внимательно оглядел потолок и потребовал веничек, чтобы можно было смахнуть пыль. Веничка не оказалось, и Вениамин Николаевич принес чистое полотенце.
— Ну? — простонал он. По-моему, он просто сгорал от нетерпения.
Я налил лимонад в стакан, открыл спичечную коробку, достал таблетку и поднес ко рту.
— С богом, — прошептал Вениамин Николаевич, заглядывая мне в рот. Начинайте же…
Я посмотрел на него (я старался смотреть задумчиво и как бы с сомнением) и сказал:
— Нет. Пожалуй, не будем начинать…
— Почему? — Он не скрывал огорчения.
— А потому, — объяснил я, — что вы все равно не поверите. Я буду два часа торчать под потолком, там душно и скучно. Истрачу таблетку. А вы опять откажете. Таблетки, дескать, требуют особой тщательности в изготовлении. Легко, мол, напутать… Нет. Не будет испытаний. Переключусь на изобретение какого-нибудь антиникотина. До свидания.
Я выпил лимонад и ушел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9