Большой дом в тех краях, как свидетельствовала отвратительная гравюра, именовался Ходнингтон-холл и был построен в стиле восемнадцатого века с позднейшими украшениями в викторианском духе. Я в недоумении обратился к соседу - старику, глубоко пустившему корни в здешнюю почву, - и он назвал семейство, чья фамилия не говорила мне ровно ничего.
Приблизительно через месяц я поехал сюда снова - или, может статься, автомобиль мой избрал этот путь по собственной воле. Он миновал бесплодные известковые холмы, отыскал все повороты в лабиринте проселков под взгорьями, пробрался сквозь густолистые леса, которые высились, словно неприступные зеленые стены, выехал на перекресток, где я расстался с дворецким, а потом в моторе произошла какая-то неполадка, и я вынужден был свернуть на травянистую прогалину, которая врезалась в ореховые заросли, объятые летней дремотой. Насколько я мог определить по солнцу и по крупномасштабной военной карте, здесь и был объезд того леса, который я в первый раз обозревал с высоты. Я принялся за ремонт всерьез и устроил целую мастерскую, аккуратно разложив на коврике блестящие инструменты, гаечные ключи, насос и все прочее. В эту ловушку можно было заманить всех ребятишек на свете, а в такой чудесный день, решил я, здешние дети наверняка где-нибудь поблизости. Прервав работу, я прислушался, но лес был полон летних шумов (хотя у птиц уже кончилась брачная пора), и я не сразу различил осторожную поступь маленьких ножек, которые крались ко мне по палой листве. Я посигналил клаксоном как мог заманчивей, но они обратились в бегство, и я пожалел о своей опрометчивости, потому что у ребенка внезапный шум вызывает самый настоящий ужас. Я провозился, вероятно, еще с полчаса, а потом услышал в глубине леса голос слепой женщины, которая крикнула: "Дети, ау, дети! Вы где?" - и звонкие отголоски этого зова долго еще отдавались в ленивой тишине. Она пошла ко мне, легко нащупывая путь меж стволами деревьев, и хотя кто-то из детей, вероятно, цеплялся за ее юбку, он скрылся в густой листве, как заяц, едва она приблизилась.
- Это вы? - спросила она. -Тот самый человек, лто живет на другом конце графства?
- Да, тот самый, что живет на другом конце графства.
- Тогда почему же вы не приехали поверху, через те леса? Они только что были там.
- Они были здесь всего несколько минут назад. Мне кажется, они знали, что мой автомобиль сломался, и прибежали поглядеть для забавы.
- Надеюсь, ничего серьезного не произошло? А почему ломаются автомобили?
- На это есть пятьдесят различных причин. Но мой автомобиль выискал пятьдесят первую.
Она весело рассмеялась моей нехитрой шутке и, заливаясь воркующим, пленительным смехом, сдвинула шляпу на затылок.
- Позвольте, я послушаю, - сказала она.
- Подождите! - воскликнул я. - Сейчас я сниму с сиденья подушку и подложу вам.
Она наступила на коврик, сплошь покрытый запасными частями, и наклонилась над ним с живым интересом.
- Какие чудесные вещицы! - Руки, заменявшие ей глаза, шарили в испещренном тенями солнечном свете. - Вот коробка... а вот еще одна! Да вы тут все разложили, как в магазине игрушек!
- Должен признаться, я вытащил многое, чтобы их привлечь. На самом деле половина этих штуковин мне совсем не нужна.
- Как это мило с вашей стороны! Я услышала звук клаксона из верхнего леса. Вы говорите, они уже побывали здесь?
- Без сомнения. Почему они такие робкие? Тот малыш в синем, который только что был с вами, мог бы побороть страх. Он выслеживал меня, словно краснокожий индеец.
- Вероятно, их напугал клаксон, - сказала она. - Когда я спускалась по склону, я слышала, как кто-то из них прошмыгнул мимо в смятении. Да, они робкие - очень робкие, даже меня дичатся. - Она обернулась через плечо и крикнула снова: - Дети, ау, дети! Поглядите только, что тут такое!
- Надо думать, они бегали гурьбой по своим делам, - предположил я, потому что позади нас начали перешептываться невнятные голоса, а потом вдруг раздался тоненький детский смех.
Я снова занялся починкой, а она наклонилась вперед, подперев ладонью подбородок, и с любопытством прислушивалась.
- Сколько же их всего? - спросил я наконец.
Работа была закончена, но я не видел необходимости уезжать.
Она слегка наморщила лоб в задумчивости.
- Сама точно не знаю, - сказала она просто. - Иногда их больше, иногда - меньше. Понимаете, они приходят и живут со мной, потому что я их люблю.
- Похоже, у вас тут весело, - сказал я, ставя на место ящик с инструментами, и едва эти слова сорвались у меня с языка, я почувствовал всю их неуместность.
- Вы... вы ведь не станете надо мной смеяться! - вскричала она. - У меня... у меня нет своих детей. Я никогда не была замужем. Иногда люди смеются надо мной из-за них, потому... потому...
- Потему что это не люди, а дикари, - возразил я. - Не обращайте внимания. Такие ничтожества смеются надо всем, чему нет места в их сытой жизни.
- Я, право, не знаю. Откуда мне знать? Я не хочу только, чтобы надо мной смеялись из-за них. Это тяжко. А кто лишен зрения... Я не хотела бы показаться глупой... - При этих словах подбородок у нее задрожал, как у ребенка. - Но, по-моему, мы, слепые, особенно чувствительны. Все извне ранит нас прямо в душу. Иное дело вы. Глаза служат вам такой надежной защитой... вы можете увидеть заранее... прежде чем кто-нибудь действительно ранит вас в душу. Все забывают об этом при общении с нами.
Я молчал, размышляя об этой неисчерпаемой теме - о жестокости христианских народов, не просто унаследованной от предков (потому что ее к тому же старательно воспитывают), жестокости, рядом с которой простое языческое варварство негра с Западного Берега выглядит чистым и безобидным. Размышляя, я целиком углубился в себя.
- Не надо этого! - сказала она вдруг и закрыла глаза ладонями.
- Чего?
Она повела рукой в воздухе.
- Вот этого! Оно. . оно сплошь лиловое и черное. Не надо! Этот цвет причиняет боль
- Но позвольте, откуда вы знаете цвета? - воскликнул я, потому что это было для меня истинным откровением.
- Цвета вообще? - спросила она.
- Нет. Те Цвета, которые вы сейчас себе представили.
- Вы сами знаете не хуже меня, - отвечала она со смехом, - иначе вы не задали бы такого вопроса. В мире их вовсе не существует. Оно внутри вас - когда вы испытываете такую злобу.
- Вы говорите про тусклое лиловатое пятно, будто портвейн смешан с чернилами? - спросил я.
- Я никогда не видела ни чернил, ни портвейна, но цвета эти не смешанные. Они отдельны - совершенно отдельны
- Вы говорите про черные полосы и зубцы на лиловом фоне9
Она кивнула.
- Да... если они вот такие, - тут она снова нарисовала пальцем зигзаг в воздухе, - но преобладает не лиловый, а красный - этот зловещий цвет.
- А какие цвета сверху... ну, того, что вы видите?
Она медленно наклонилась вперед и описала на коврике очертания самого Яйца.
- Вот как я их вижу, - сказала она, указывая травяным стебельком, белый, зеленый, желтый, красный, лиловый, а когда человека, как вот сейчас вас, охватывает злоба или ненависть, - черный на красном.
- Кто рассказал вам про это - в самом начале? - спросил я.
- Про цвета? Никто. В детстве я часто спрашивала, какие бывают цвета - скажем, на скатертях, и занавесях, и коврах, - потому что одни цвета причиняют мне боль, а другие приносят радость. Мне объясняли. А когда я подросла, то стала видеть людей вот такими.
1 2 3 4 5 6 7