И все же
это был именно Беркович, что легко было установлено по родимым пятнам, не
говоря уж о "теудат оле", выданном отделением абсорбции в Киеве и
найденном в складках хламиды.
Первые слова Миша Беркович произнес спустя три часа после
возвращения, когда его помыли, накормили фалафелем и рассказали о том, как
его родители благополучно отбыли в будущее, и какую травму им наверняка
нанес сын Мишенька своим безрассудным поступком.
- Вы не дали мне увидеть моего сына, - гневно сказал Миша по-арабски.
- Барух а-шем, - пробормотал Исаак Гольдмарк, который к исходу
второго часа начал было сомневаться в умственных способностях
новоприбывшего.
Лучше бы он продолжал сомневаться!
Собственно, о том, что случилось с Михаилом Берковичем в шестом веке,
написаны сотни книг, и каждый культурный человек, даже яростный противник
Ислама, проходил историю Берковича в школе, не подозревая, естественно,
что изучает именно историю Берковича. В анналах она называется иначе.
Называлась, точнее говоря, теперь-то придется восстанавливать истину...
Ничего нового, таким образом, Миша Гольдмарку не рассказал, за
исключением того, что происходило в два первых дня его пребывания в Мекке
556 года.
Было жарко - гораздо жарче, чем Миша ожидал. В Киеве с утра шел
дождь, а здесь, судя по растрескавшейся почве, с неба не капало по меньшей
мере полгода. Именно здесь, сейчас, а не в двадцатом веке, живут настоящие
евреи! Вперед! Так примерно думал Мишенька, снимая с себя джинсы и рубаху.
В путь он отправился, оставшись в трусах и легкой майке, одежду с
документами аккуратно свернул и нес в руке.
Он был уверен, что попал в Иудею времен Второго храма.
Какой-то город (неужели Иерусалим?) был виден в северной стороне, и
Миша побрел к людям, не очень понимая, как среди Иудейских гор оказалась
похожая на Кара-Кумы пустыня.
Пройдя, по его оценке, километра полтора, он приблизился к городским
постройкам - ближе всего к нему оказалась длинная и высокая стена
какого-то сооружения, в стене была открыта дверь, куда Миша и вошел просто
для того, чтобы хоть немного побыть в тени. Он хотел в ту же секунду
выскочить обратно, предпочитая лучше погибнуть от жары, чем от вони, мух и
заунывного пения. Однако, человек, который выводил невыносимо нудные
рулады, уже увидел пришельца, Мишка замешкался (по правде говоря, он
смертельно испугался, потому что в руке у мужчины был большой острый нож),
и таким образом изменилась история цивилизации.
- О боги! - сказал мужчина. - Вы не позволили мне это!
Мужчина говорил по-арабски, и Мишка ответил ему на том же языке:
- Я пришел с миром. Мне нужен кров. Я голоден.
Мужчина, казалось, не слышал. Он все повторял свое "вы не позволили
мне", и Мишка, набравшись смелости, сделал несколько шагов вперед. Он
находился в открытом дворике сооружения, скорее всего, предназначенного
для отправления какого-то религиозного культа. Не иудейского, это было
легко заметить. Во-первых, потому что посреди дворика стояли два
заляпанных кровью и грязью идола. Во-вторых, потому что перед мужчиной
лежало мертвое тело мальчика лет пятнадцати. И еще - навоз, трупный запах
и мухи.
Странные вещи делает с человеком страх. Он может заставить бежать
сломя голову, даже если опасность не очень-то велика. И может заставить
идти навстречу явной гибели, потому что, достигнув какого-то, трудно
установимого, предела, страх лишает человека способности правильно
оценивать ситуацию. Мишка просто не мог заставить себя повернуться спиной
к человеку с ножом. И стоять на месте не мог - боялся упасть. Оставалось
одно - идти вперед, что он и сделал, не соображая.
Мужчина уронил нож, упал на колени и завопил:
- Боги не приняли жертву! Боги вернули мне сына!
Может, так оно и было?
Есть ли логика в исторических событиях? Возможно, если бы Владимир
Ильич Ленин подхватил в Разливе пневмонию, Россия спокойно пережила бы
октябрь. И если бы Арафат чуть крепче приложился во время аварии самолета,
арабы до сих пор мечтали о государстве Палестина...
А если бы Мишка Беркович, в спешке нажимая на клавиши темпоратора,
отправился не в Мекку, а к южноамериканским индейцам?
Но случилось, как случилось. Некий житель Мекки Абд аль-Муталлиб
приносил богам в жертву собственного младшего сына Абдаллаха, поскольку в
свое время дал обет: вот родятся десять сыновей, одного обязательно
пожертвую. Почему бы и нет - я породил, я и убью. Сыновья не возражали,
даже сам приговоренный: воля отца - закон. И повел Абд аль-Муталлиб сына
своего Абдаллаха к идолам Исафа и Найлы, на задний двор храма Каабы. И
принес богам жертву, страдая всей душой. Но боги решили, что негоже лишать
человека сына. Как иначе мог Абд аль-Муталлиб объяснить то, что произошло?
Кровь еще капала с кончика ножа, когда открылась дверь в задней стене и
явился юноша, почти обнаженный, безбородый, похожий на Абдаллаха взглядом
и осанкой. И сказал посланец богов:
- Я пришел с миром!
Слова эти пролились бальзамом на истерзанное сердце отца, и Абд
аль-Муталлиб, не сходя с места, дал новый обет: принять посланца богов как
собственного сына Абдаллаха, ибо означает это имя - "раб божий". А богам
принести иную жертву. И чтобы не впасть в гордыню, Абд аль-Муталлиб решил:
пусть назовет жертву прорицательница из Хиджаза, что в Ясрибе.
И было так. Десять верблюдов, - сказала прорицательница, - а если
окажется мало, то еще и еще десять. Пока боги не скажут: довольно.
Мишка, обросший уже бородой, вынужденный следить за каждым своим
словом и жестом, проклинал себя за безрассудство, но понимал, что поделать
ничего нельзя, и нужно жить по законам курайшитов, а какие там законы в
шестом веке, да еще в Аравийской пустыне, в Мекке, вовсе еще не священной?
Хотелось домой, к маме, но где был его дом, и где мама?
Братья приняли рассказ отца на веру, и могло ли быть иначе? Фатима,
жена Абд аль-Муталлиба, лишь на третий день преодолела внутреннюю
неприязнь к посланцу богов и поцеловала Мишку в лоб, отчего ему почему-то
захотелось плакать.
А потом привели в жертвенный загон храма Каабы десять верблюдов, и
гадатель Хубал метал стрелы, и жребий пал на Мишку, и душа его ушла в
пятки, и он закрыл глаза, чтобы ничего больше не видеть, но Абд
аль-Муталлиб велел привести еще десять верблюдов, и снова стрелы указали
на Мишку, а потом еще и еще... Он едва держался на ногах, тем более, что
наступил полдень, и в загоне было невыносимо душно и зловонно. Сто
верблюдов терлись друг о друга боками, когда гадатель провозгласил "боги
говорят: хватит!"
На пире Мишка сидел по правую руку от отца своего, а братья хлопали
его по плечу и славили, хотя новоявленный Абдаллах и не верил в их
искренность.
Вы хотите знать, что было дальше? Я уверен - вы это знаете. Наверно,
вы догадались уже и о том, что произошло четырнадцать лет спустя, в
августе 670 года, когда Абдаллах, сын Абд аль-Муталлиба, муж Амины,
возвращался в Мекку из поездки в город Дамаск.
1 2 3 4 5
это был именно Беркович, что легко было установлено по родимым пятнам, не
говоря уж о "теудат оле", выданном отделением абсорбции в Киеве и
найденном в складках хламиды.
Первые слова Миша Беркович произнес спустя три часа после
возвращения, когда его помыли, накормили фалафелем и рассказали о том, как
его родители благополучно отбыли в будущее, и какую травму им наверняка
нанес сын Мишенька своим безрассудным поступком.
- Вы не дали мне увидеть моего сына, - гневно сказал Миша по-арабски.
- Барух а-шем, - пробормотал Исаак Гольдмарк, который к исходу
второго часа начал было сомневаться в умственных способностях
новоприбывшего.
Лучше бы он продолжал сомневаться!
Собственно, о том, что случилось с Михаилом Берковичем в шестом веке,
написаны сотни книг, и каждый культурный человек, даже яростный противник
Ислама, проходил историю Берковича в школе, не подозревая, естественно,
что изучает именно историю Берковича. В анналах она называется иначе.
Называлась, точнее говоря, теперь-то придется восстанавливать истину...
Ничего нового, таким образом, Миша Гольдмарку не рассказал, за
исключением того, что происходило в два первых дня его пребывания в Мекке
556 года.
Было жарко - гораздо жарче, чем Миша ожидал. В Киеве с утра шел
дождь, а здесь, судя по растрескавшейся почве, с неба не капало по меньшей
мере полгода. Именно здесь, сейчас, а не в двадцатом веке, живут настоящие
евреи! Вперед! Так примерно думал Мишенька, снимая с себя джинсы и рубаху.
В путь он отправился, оставшись в трусах и легкой майке, одежду с
документами аккуратно свернул и нес в руке.
Он был уверен, что попал в Иудею времен Второго храма.
Какой-то город (неужели Иерусалим?) был виден в северной стороне, и
Миша побрел к людям, не очень понимая, как среди Иудейских гор оказалась
похожая на Кара-Кумы пустыня.
Пройдя, по его оценке, километра полтора, он приблизился к городским
постройкам - ближе всего к нему оказалась длинная и высокая стена
какого-то сооружения, в стене была открыта дверь, куда Миша и вошел просто
для того, чтобы хоть немного побыть в тени. Он хотел в ту же секунду
выскочить обратно, предпочитая лучше погибнуть от жары, чем от вони, мух и
заунывного пения. Однако, человек, который выводил невыносимо нудные
рулады, уже увидел пришельца, Мишка замешкался (по правде говоря, он
смертельно испугался, потому что в руке у мужчины был большой острый нож),
и таким образом изменилась история цивилизации.
- О боги! - сказал мужчина. - Вы не позволили мне это!
Мужчина говорил по-арабски, и Мишка ответил ему на том же языке:
- Я пришел с миром. Мне нужен кров. Я голоден.
Мужчина, казалось, не слышал. Он все повторял свое "вы не позволили
мне", и Мишка, набравшись смелости, сделал несколько шагов вперед. Он
находился в открытом дворике сооружения, скорее всего, предназначенного
для отправления какого-то религиозного культа. Не иудейского, это было
легко заметить. Во-первых, потому что посреди дворика стояли два
заляпанных кровью и грязью идола. Во-вторых, потому что перед мужчиной
лежало мертвое тело мальчика лет пятнадцати. И еще - навоз, трупный запах
и мухи.
Странные вещи делает с человеком страх. Он может заставить бежать
сломя голову, даже если опасность не очень-то велика. И может заставить
идти навстречу явной гибели, потому что, достигнув какого-то, трудно
установимого, предела, страх лишает человека способности правильно
оценивать ситуацию. Мишка просто не мог заставить себя повернуться спиной
к человеку с ножом. И стоять на месте не мог - боялся упасть. Оставалось
одно - идти вперед, что он и сделал, не соображая.
Мужчина уронил нож, упал на колени и завопил:
- Боги не приняли жертву! Боги вернули мне сына!
Может, так оно и было?
Есть ли логика в исторических событиях? Возможно, если бы Владимир
Ильич Ленин подхватил в Разливе пневмонию, Россия спокойно пережила бы
октябрь. И если бы Арафат чуть крепче приложился во время аварии самолета,
арабы до сих пор мечтали о государстве Палестина...
А если бы Мишка Беркович, в спешке нажимая на клавиши темпоратора,
отправился не в Мекку, а к южноамериканским индейцам?
Но случилось, как случилось. Некий житель Мекки Абд аль-Муталлиб
приносил богам в жертву собственного младшего сына Абдаллаха, поскольку в
свое время дал обет: вот родятся десять сыновей, одного обязательно
пожертвую. Почему бы и нет - я породил, я и убью. Сыновья не возражали,
даже сам приговоренный: воля отца - закон. И повел Абд аль-Муталлиб сына
своего Абдаллаха к идолам Исафа и Найлы, на задний двор храма Каабы. И
принес богам жертву, страдая всей душой. Но боги решили, что негоже лишать
человека сына. Как иначе мог Абд аль-Муталлиб объяснить то, что произошло?
Кровь еще капала с кончика ножа, когда открылась дверь в задней стене и
явился юноша, почти обнаженный, безбородый, похожий на Абдаллаха взглядом
и осанкой. И сказал посланец богов:
- Я пришел с миром!
Слова эти пролились бальзамом на истерзанное сердце отца, и Абд
аль-Муталлиб, не сходя с места, дал новый обет: принять посланца богов как
собственного сына Абдаллаха, ибо означает это имя - "раб божий". А богам
принести иную жертву. И чтобы не впасть в гордыню, Абд аль-Муталлиб решил:
пусть назовет жертву прорицательница из Хиджаза, что в Ясрибе.
И было так. Десять верблюдов, - сказала прорицательница, - а если
окажется мало, то еще и еще десять. Пока боги не скажут: довольно.
Мишка, обросший уже бородой, вынужденный следить за каждым своим
словом и жестом, проклинал себя за безрассудство, но понимал, что поделать
ничего нельзя, и нужно жить по законам курайшитов, а какие там законы в
шестом веке, да еще в Аравийской пустыне, в Мекке, вовсе еще не священной?
Хотелось домой, к маме, но где был его дом, и где мама?
Братья приняли рассказ отца на веру, и могло ли быть иначе? Фатима,
жена Абд аль-Муталлиба, лишь на третий день преодолела внутреннюю
неприязнь к посланцу богов и поцеловала Мишку в лоб, отчего ему почему-то
захотелось плакать.
А потом привели в жертвенный загон храма Каабы десять верблюдов, и
гадатель Хубал метал стрелы, и жребий пал на Мишку, и душа его ушла в
пятки, и он закрыл глаза, чтобы ничего больше не видеть, но Абд
аль-Муталлиб велел привести еще десять верблюдов, и снова стрелы указали
на Мишку, а потом еще и еще... Он едва держался на ногах, тем более, что
наступил полдень, и в загоне было невыносимо душно и зловонно. Сто
верблюдов терлись друг о друга боками, когда гадатель провозгласил "боги
говорят: хватит!"
На пире Мишка сидел по правую руку от отца своего, а братья хлопали
его по плечу и славили, хотя новоявленный Абдаллах и не верил в их
искренность.
Вы хотите знать, что было дальше? Я уверен - вы это знаете. Наверно,
вы догадались уже и о том, что произошло четырнадцать лет спустя, в
августе 670 года, когда Абдаллах, сын Абд аль-Муталлиба, муж Амины,
возвращался в Мекку из поездки в город Дамаск.
1 2 3 4 5