Аксолотль
Рассказ
(Из книги "Конец игры")
Перевод В. Спасской
Было время, когда я много думал об аксолотлях. Я ходил в аквариум
Ботанического сада и часами не спускал с них глаз, наблюдая за их
неподвижностью, за их едва заметными движениями. Теперь я сам аксолотль.
Случай привел меня к ним одним весенним утром, когда Париж распускал
свой павлиний хвост после медлительной зимы. Я проехал по бульвару
Пор-Рояль, миновал бульвары Сен-Марсель и Л'Опиталь, увидел зелень среди
серых массивов и подумал о львах. Мне нравились львы и пантеры, но никогда
до тех пор я не входил в сырое и темное помещение аквариума. Я оставил
велосипед у ограды и пошел посмотреть на тюльпаны. Львы были уродливы и
печальны, а моя пантера спала. Я решил зайти в аквариум, мельком глянул на
обычных рыб и неожиданно натолкнулся на аксолотлей. Я простоял возле них
целый час и вышел, уже неспособный думать ни о чем другом.
В библиотеке святой Женевьевы я справился по словарю и узнал, что
аксолотли - это снабженные жабрами личинки тигровой амблистомы из рода
амблистом. То, что они мексиканцы, я увидел по ним самим, по их маленьким
розовым ацтекским физиономиям и по табличке над аквариумом. Я прочел, что в
Африке находили экземпляры, способные жить на суше в периоды засухи, и что
они продолжают свою жизнь в воде при наступлении периода дождей. Я нашел их
испанское название, ахолоте, упоминание о том, что они съедобны и что их жир
применялся (по-видимому, сейчас уже не применяется) так же, как рыбий жир.
Мне не хотелось изучать специальные труды, но на следующий день я
вернулся в Ботанический сад. Я стал ходить туда каждое утро, иногда днем и
вечером. Сторож в аквариуме недоуменно улыбался, надрывая мой билет. Я
опирался на железный поручень, огораживающий стеклянные стенки, и принимался
смотреть на них. В этом нет ничего странного, ибо с первого же момента я
понял, что мы связаны, что нечто бесконечно далекое и забытое продолжает все
же соединять нас. Мне достаточно было в то первое утро просто остановиться
перед стеклом, за которым в воде бежала вверх струйка пузырьков. Аксолотли
сгрудились на мерзком и тесном (только я знаю, насколько он тесен и мерзок)
полу аквариума, усыпанном осклизлыми камнями. Их было девять экземпляров, и
почти все, уткнувшись носом в стекло, глядели на посетителей своими золотыми
глазами. Я стоял смущенный, почти пристыженный; казалось чем-то непристойным
торчать перед этими молчаливыми и неподвижными фигурами, сбившимися на дне
аквариума. Мысленно выделив одного, находившегося справа и немного в стороне
от остальных, я внимательно изучал его. Я увидел розоватое и словно
прозрачное тельце (при этом мне пришли на память китайские статуэтки из
молочного стекла), похожее на маленькую пятнадцатисантиметровую ящерицу, с
удивительно хрупким рыбьим хвостом, самой чувствительной частью нашего тела.
Вдоль хребта у него шел прозрачный плавник, сливавшийся с хвостом, но
особенно меня поразили лапки, изящные и нежные, которые заканчивались
крохотными пальцами, миниатюрными человеческими ногтями. И тогда я обнаружил
его глаза, его лицо. Лицо без выражения, где выделялись только глаза, два
отверстия с булавочную головку, целиком заполненные прозрачным золотом,
лишенные всякой жизни, однако смотрящие; мой взгляд, проникая внутрь, словно
проходил насквозь через золотистую точку и терялся в призрачной таинственной
глубине. Тончайший черный ореол окружал глаз и вписывал его в розовую плоть,
в розовый камень головы, пожалуй, треугольной, но с закругленными
неправильными краями, которые придавали ей полное сходство с изъеденной
временем статуэткой. Рот находился на самом подбородке треугольного лица, и
только в профиль угадывались его значительные размеры; в фас на безжизненном
камне едва виднелась тонкая щель. По обе стороны головы, там, где полагалось
быть ушам, у него росли три красные веточки, точно кораллы - растительный
придаток, по-видимому, жабры. И это было единственное живое в нем: каждые
десять-пятнадцать секунд веточки жестко выпрямлялись и вновь опадали. Порой
одна из лапок чуть шевелилась, я видел, как крохотные пальцы мягко
погружались в ил. Мы вообще не любим много двигаться, да и аквариум такой
тесный: едва тронешься с места, как наталкиваешься на чей-нибудь хвост или
голову; это вызывает недовольство, ссоры, в результате - утомление. Когда
мы неподвижны, время идет незаметно.
Именно это спокойствие заворожило меня, когда я в первый раз наклонился
над аквариумом. Мне почудилось, что я смутно постиг его тайное стремление
потопить пространство и время в этой безразличной неподвижности. Потом я
понял: сокращение жабр, легкие касания тонких лапок о камень, внезапное
продвижение (некоторые из них могут плыть, просто волнообразно качнув тело)
доказывали, что они способны пробуждаться от мертвого оцепенения, в котором
они проводили часы. Их глаза потрясали меня сильнее всего. Рядом с ними, в
других аквариумах, прекрасные глаза прочих рыб, так похожие на наши,
отливали простой глупостью. Глаза аксолотля говорили мне о присутствии некой
иной жизни, иного способа зрения. Прижав лицо к стеклу (иногда сторож
обеспокоенно покашливал), я старался получше рассмотреть крохотные
золотистые точки, этот вход в бесконечно медленный и далекий мир розовых
существ. Бесполезно было постукивать пальцем по стеклу перед их лицами;
никогда нельзя было заметить ни малейшей реакции. Золотые глаза продолжали
гореть своим нежным и страшным светом, продолжали смотреть на меня из
неизмеримой глубины, от которой у меня начинала кружиться голова.
И тем не менее как они были нам близки! Я узнал об этом еще раньше, еще
до того, как стал аксолотлем. Я узнал об этом в тот день, когда впервые
подошел к ним. Антропоморфические черты обезьян, вопреки распространенному
мнению, подчеркивают расстояние, отделяющее их от нас. Полное отсутствие
сходства между аксолотлем и человеческим существом подтверждало, что моя
догадка верна, что я не основывался на простых аналогиях. Только
лапки-ручки... Но у ящерицы тоже такие лапки, а она ничем не похожа на нас.
Я думаю, что тут дело в голове аксолотля, треугольной розовой маске с
золотыми глазами. Это смотрело и знало. Это взывало. Они не были
животными.
Тут было легко, почти очевидно обратиться к мифологии. Я стал
рассматривать аксолотлей как результат метаморфозы, которой не удалось
уничтожить таинственное сознание их человеческой сути. Я представлял себе,
что это сознательные существа, рабы своего тела, навечно приговоренные к
подводной тишине, к размышлениям и отчаянию. Их слепой взгляд, маленький
золотой диск, ничего не выражающий и однако пугающе разумный, проникал в мою
душу, как призыв: "Спаси нас, спаси нас". Я замечал вдруг, что шепчу слова
утешения, стараюсь внушить им ребяческие надежды. Они, не шевелясь,
продолжали смотреть на меня;
1 2
Рассказ
(Из книги "Конец игры")
Перевод В. Спасской
Было время, когда я много думал об аксолотлях. Я ходил в аквариум
Ботанического сада и часами не спускал с них глаз, наблюдая за их
неподвижностью, за их едва заметными движениями. Теперь я сам аксолотль.
Случай привел меня к ним одним весенним утром, когда Париж распускал
свой павлиний хвост после медлительной зимы. Я проехал по бульвару
Пор-Рояль, миновал бульвары Сен-Марсель и Л'Опиталь, увидел зелень среди
серых массивов и подумал о львах. Мне нравились львы и пантеры, но никогда
до тех пор я не входил в сырое и темное помещение аквариума. Я оставил
велосипед у ограды и пошел посмотреть на тюльпаны. Львы были уродливы и
печальны, а моя пантера спала. Я решил зайти в аквариум, мельком глянул на
обычных рыб и неожиданно натолкнулся на аксолотлей. Я простоял возле них
целый час и вышел, уже неспособный думать ни о чем другом.
В библиотеке святой Женевьевы я справился по словарю и узнал, что
аксолотли - это снабженные жабрами личинки тигровой амблистомы из рода
амблистом. То, что они мексиканцы, я увидел по ним самим, по их маленьким
розовым ацтекским физиономиям и по табличке над аквариумом. Я прочел, что в
Африке находили экземпляры, способные жить на суше в периоды засухи, и что
они продолжают свою жизнь в воде при наступлении периода дождей. Я нашел их
испанское название, ахолоте, упоминание о том, что они съедобны и что их жир
применялся (по-видимому, сейчас уже не применяется) так же, как рыбий жир.
Мне не хотелось изучать специальные труды, но на следующий день я
вернулся в Ботанический сад. Я стал ходить туда каждое утро, иногда днем и
вечером. Сторож в аквариуме недоуменно улыбался, надрывая мой билет. Я
опирался на железный поручень, огораживающий стеклянные стенки, и принимался
смотреть на них. В этом нет ничего странного, ибо с первого же момента я
понял, что мы связаны, что нечто бесконечно далекое и забытое продолжает все
же соединять нас. Мне достаточно было в то первое утро просто остановиться
перед стеклом, за которым в воде бежала вверх струйка пузырьков. Аксолотли
сгрудились на мерзком и тесном (только я знаю, насколько он тесен и мерзок)
полу аквариума, усыпанном осклизлыми камнями. Их было девять экземпляров, и
почти все, уткнувшись носом в стекло, глядели на посетителей своими золотыми
глазами. Я стоял смущенный, почти пристыженный; казалось чем-то непристойным
торчать перед этими молчаливыми и неподвижными фигурами, сбившимися на дне
аквариума. Мысленно выделив одного, находившегося справа и немного в стороне
от остальных, я внимательно изучал его. Я увидел розоватое и словно
прозрачное тельце (при этом мне пришли на память китайские статуэтки из
молочного стекла), похожее на маленькую пятнадцатисантиметровую ящерицу, с
удивительно хрупким рыбьим хвостом, самой чувствительной частью нашего тела.
Вдоль хребта у него шел прозрачный плавник, сливавшийся с хвостом, но
особенно меня поразили лапки, изящные и нежные, которые заканчивались
крохотными пальцами, миниатюрными человеческими ногтями. И тогда я обнаружил
его глаза, его лицо. Лицо без выражения, где выделялись только глаза, два
отверстия с булавочную головку, целиком заполненные прозрачным золотом,
лишенные всякой жизни, однако смотрящие; мой взгляд, проникая внутрь, словно
проходил насквозь через золотистую точку и терялся в призрачной таинственной
глубине. Тончайший черный ореол окружал глаз и вписывал его в розовую плоть,
в розовый камень головы, пожалуй, треугольной, но с закругленными
неправильными краями, которые придавали ей полное сходство с изъеденной
временем статуэткой. Рот находился на самом подбородке треугольного лица, и
только в профиль угадывались его значительные размеры; в фас на безжизненном
камне едва виднелась тонкая щель. По обе стороны головы, там, где полагалось
быть ушам, у него росли три красные веточки, точно кораллы - растительный
придаток, по-видимому, жабры. И это было единственное живое в нем: каждые
десять-пятнадцать секунд веточки жестко выпрямлялись и вновь опадали. Порой
одна из лапок чуть шевелилась, я видел, как крохотные пальцы мягко
погружались в ил. Мы вообще не любим много двигаться, да и аквариум такой
тесный: едва тронешься с места, как наталкиваешься на чей-нибудь хвост или
голову; это вызывает недовольство, ссоры, в результате - утомление. Когда
мы неподвижны, время идет незаметно.
Именно это спокойствие заворожило меня, когда я в первый раз наклонился
над аквариумом. Мне почудилось, что я смутно постиг его тайное стремление
потопить пространство и время в этой безразличной неподвижности. Потом я
понял: сокращение жабр, легкие касания тонких лапок о камень, внезапное
продвижение (некоторые из них могут плыть, просто волнообразно качнув тело)
доказывали, что они способны пробуждаться от мертвого оцепенения, в котором
они проводили часы. Их глаза потрясали меня сильнее всего. Рядом с ними, в
других аквариумах, прекрасные глаза прочих рыб, так похожие на наши,
отливали простой глупостью. Глаза аксолотля говорили мне о присутствии некой
иной жизни, иного способа зрения. Прижав лицо к стеклу (иногда сторож
обеспокоенно покашливал), я старался получше рассмотреть крохотные
золотистые точки, этот вход в бесконечно медленный и далекий мир розовых
существ. Бесполезно было постукивать пальцем по стеклу перед их лицами;
никогда нельзя было заметить ни малейшей реакции. Золотые глаза продолжали
гореть своим нежным и страшным светом, продолжали смотреть на меня из
неизмеримой глубины, от которой у меня начинала кружиться голова.
И тем не менее как они были нам близки! Я узнал об этом еще раньше, еще
до того, как стал аксолотлем. Я узнал об этом в тот день, когда впервые
подошел к ним. Антропоморфические черты обезьян, вопреки распространенному
мнению, подчеркивают расстояние, отделяющее их от нас. Полное отсутствие
сходства между аксолотлем и человеческим существом подтверждало, что моя
догадка верна, что я не основывался на простых аналогиях. Только
лапки-ручки... Но у ящерицы тоже такие лапки, а она ничем не похожа на нас.
Я думаю, что тут дело в голове аксолотля, треугольной розовой маске с
золотыми глазами. Это смотрело и знало. Это взывало. Они не были
животными.
Тут было легко, почти очевидно обратиться к мифологии. Я стал
рассматривать аксолотлей как результат метаморфозы, которой не удалось
уничтожить таинственное сознание их человеческой сути. Я представлял себе,
что это сознательные существа, рабы своего тела, навечно приговоренные к
подводной тишине, к размышлениям и отчаянию. Их слепой взгляд, маленький
золотой диск, ничего не выражающий и однако пугающе разумный, проникал в мою
душу, как призыв: "Спаси нас, спаси нас". Я замечал вдруг, что шепчу слова
утешения, стараюсь внушить им ребяческие надежды. Они, не шевелясь,
продолжали смотреть на меня;
1 2