Может быть, потому, что меня обогнала красная спортивная машина, оставив за собой приглушенное завывание. Или, скорее, потому что мысль — не остается ничего иного, как возвратиться, — выпустила воздух из упругого резинового мяча, который так хорошо подпрыгивал. А может быть, просто из-за того, что солнце припекает затылок. Теперь уже не дорога, а небо подавляет своей бесконечностью. Кое-где на нем появились облака, и все же голубизна расстилается, как накрахмаленное полотно. Возможно, это закон перспективы? — но вот в небе собрались тучи, и оно немного помрачнело. И под этим потемневшим небом лежит улица. Покинутая мной полчаса назад улица. Она распростерла покрытые струпьями огромные руки и ждет моего возвращения. Пират, посадивший корабль на мель, раскаявшийся пират… неужели это просто мираж?.. нет, такого не может быть, не существует никаких доказательств, что улица, которую я покинул, и улица, на которую я возвратился, абсолютно одинаковые… может быть, сдвиг крошечный, в один микрон, и потому, что сдвиг этот слишком мал, его невозможно осознать… и есть этот один микрон или его нет — огромная разница… если даже раз в неделю покидать улицу и отправляться в путешествие по платной скоростной автостраде, в месяц соберется четыре микрона… в год — сорок восемь микрон… и если прожить еще тридцать лет — тысяча четыреста сорок микрон… почти полтора миллиметра… процесс более стремительный, чем разрушение Фудзи, — в общем, цифры, о которых можно и стоит говорить.
Грязное пятно неба все больше разрастается, оттесняя и оттесняя голубизну. Опять заныл зуб… почему я должен все время оправдываться?.. для того, чтобы убедить жену в своей правоте?.. для того, чтобы уверить заявительницу, что я не имею никакого отношения к смерти ее брата?.. или, может быть, для того, чтобы доказать шефу, что у меня и в мыслях не было влезать в эту историю глубже, чем необходимо?.. ну что ж, это дело… «хороший охотник никогда не гонится слишком долго за добычей. Он ставит себя на ее место, ищет путь к спасению, охотится сам за собой и в конце концов настигает себя» (из «Воспоминаний об одном уголовном деле»)… несомненно, очень убедительно, но правильно ли это?.. а вдруг действительно я в глубине души хотел соперничать с ним ?.. соперничать с ним ?.. да я просто обязан оправдываться перед ним , ушедшим и не вернувшимся назад, за свою нерешительность: и не убегаю, и не возвращаюсь.
Возможно. С подобным утверждением я бы согласился. И это гораздо важнее того состояния, в котором я пребывал раньше, когда, потрясенный смертью его шурина, я забыл о самом важном — о нем . Возможно, где-то я уже видел его . Здесь и там попадающиеся на улицах разверстые черные ямы… тени его , не существующего… и если представить себе, сколькими ямами уже изрыта улица… если они — его тени, то он не один — он существует в бесчисленных обличьях… он во мне, он в женщине, он в самом себе. В моем душевном состоянии начинают происходить какие-то огромные изменения…
Подъезжаю к остановке, у которой стоит телефон-автомат. В ту самую минуту, когда я вылезу из машины, солнце зайдет, будто его счистили щеткой. Но в согретой им будке еще тепло и, может быть, оттого, что ею редко пользуются, ужасно пахнет плесенью.
— Долго не звонил вам, простите, пожалуйста.
— Наоборот, хорошо. Я все время плакала, а теперь у меня уже и слез больше нет.
В ее точно заржавевшем голосе обычное спокойствие — оттого ли, что уже какое-то время прошло, или, может быть, благодаря все тому же пиву?
— Вы опаздываете, и все уже, наверно, волнуются.
— Да что там, разве дело во мне. Конечно, все расходы взяли на себя товарищи. Эти люди ведут себя просто как родные… траурное платье пришлось взять напрокат.
— Оно вам к лицу. Мои слова, может быть, покажутся неуместными, но вам очень идет черное.
Крутой спуск, прорезающий в южном направлении жилой массив на холме… длинная каменная лестница… по обеим сторонам заросли бамбука… резко очерченная линия затылка женщины, спускающейся впереди…
— Вы уже выясняли обстоятельства, при которых это случилось с вашим братом?
— Мне просто не верится, это что произошло с братом. Да в общем-то я о нем почти ничего не знала.
— Это, видимо, случилось сразу же после того, как мы расстались вчера вечером. Я чувствую себя виноватым.
— Но мне никто не говорил, что вы были вместе с ним.
— Становится холодно. Снова наползли тучи…
Заросли бамбука переходят в кладбище… сразу же справа, как только кончается лестница, древний, запущенный маленький храм, и только его черепичная крыша выглядит торжественно и нарядно. Город совершенно изменился, и прихожан, наверно, стало-меньше, единственный источник дохода
— похороны. Столбы обветшавших, изъеденных термитами ворот пришлось даже привязать толстой веревкой к подпоркам. Хотя, казалось бы, с ростом населения должно расти и число похорон. Значит, храм пришел в запустение либо потому, что настоятель безалаберно ведет финансовые дела, либо это просто хитрая политика, чтобы избежать высоких налогов, — ничего другого не придумаешь.
За воротами, в некотором отдалении, — черно-белый шатер. По обеим сторонам дороги, от конторки привратника, зябко греющего руки над переносной жаровней, и до самого шатра, на равном расстоянии, точно телеграфные столбы, рядами стоят подростки, почти дети, и один за другим, как только мы приближаемся, точно заведенные, кланяются. Ноги их слегка расставлены, ладони прижаты к ляжкам, и эта стереотипность позы чуть жутковата и, пожалуй, немного комична. В мое агентство тоже приходят люди, которые любят церемонно раскланиваться, но, конечно, не в такой подчеркнуто старинной манере.
В шатре царит торжественность и тишина. Аромат благовоний напоминает о смерти, нагоняет тоску. Священник в одиночестве тихим голосом читает молитву. Четыре венка, на каждом из них огромными иероглифами выведено: «Синдикат услуг Ямато» — в общем, похороны недорогие, по второму разряду.
В храме, справа и слева от входа, деревянные галереи для участников церемонии. Бросается в глаза множество свободных дзабутонов, особенно справа, где на почетном месте лишь один полноватый мужчина средних лет — с первого взгляда ясно, что он занимает руководящее положение, — сидит с закрытыми глазами перед электрической печкой и как будто дремлет. Слева в напряженных позах преклонили колени пять-шесть человек.
Один из них, узнав нас, быстро сбегает по лестнице. Долговязый, с раздвоенным подбородком. Следом — плотный человек в темных очках, голова у него растет прямо из туловища. Он идет медленно, неуверенно. И не потому, что ноги затекли, — он, видимо, просто пьян. Я помню эти темные очки. Да, он действительно похож на одного из тех троих, что пришлой ночью сидели вокруг костра на берегу реки. Кривые ноги, длинные волосы, слегка вьющиеся на висках. Липкий пластырь и мазь на разбитом лице — это, конечно, следы той драки.
— Добро пожаловать, — низко кланяется Раздвоенный подбородок. — Примите наши глубокие соболезнования. Заместитель босса и начальники групп из-за неотложных дел вынуждены были уйти несколько раньше. Они просили передать вам наилучшие пожелания. — И, бросив взгляд на дремлющего мужчину на почетном месте, а потом быстро осмотрев меня с ног до головы, добавляет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Грязное пятно неба все больше разрастается, оттесняя и оттесняя голубизну. Опять заныл зуб… почему я должен все время оправдываться?.. для того, чтобы убедить жену в своей правоте?.. для того, чтобы уверить заявительницу, что я не имею никакого отношения к смерти ее брата?.. или, может быть, для того, чтобы доказать шефу, что у меня и в мыслях не было влезать в эту историю глубже, чем необходимо?.. ну что ж, это дело… «хороший охотник никогда не гонится слишком долго за добычей. Он ставит себя на ее место, ищет путь к спасению, охотится сам за собой и в конце концов настигает себя» (из «Воспоминаний об одном уголовном деле»)… несомненно, очень убедительно, но правильно ли это?.. а вдруг действительно я в глубине души хотел соперничать с ним ?.. соперничать с ним ?.. да я просто обязан оправдываться перед ним , ушедшим и не вернувшимся назад, за свою нерешительность: и не убегаю, и не возвращаюсь.
Возможно. С подобным утверждением я бы согласился. И это гораздо важнее того состояния, в котором я пребывал раньше, когда, потрясенный смертью его шурина, я забыл о самом важном — о нем . Возможно, где-то я уже видел его . Здесь и там попадающиеся на улицах разверстые черные ямы… тени его , не существующего… и если представить себе, сколькими ямами уже изрыта улица… если они — его тени, то он не один — он существует в бесчисленных обличьях… он во мне, он в женщине, он в самом себе. В моем душевном состоянии начинают происходить какие-то огромные изменения…
Подъезжаю к остановке, у которой стоит телефон-автомат. В ту самую минуту, когда я вылезу из машины, солнце зайдет, будто его счистили щеткой. Но в согретой им будке еще тепло и, может быть, оттого, что ею редко пользуются, ужасно пахнет плесенью.
— Долго не звонил вам, простите, пожалуйста.
— Наоборот, хорошо. Я все время плакала, а теперь у меня уже и слез больше нет.
В ее точно заржавевшем голосе обычное спокойствие — оттого ли, что уже какое-то время прошло, или, может быть, благодаря все тому же пиву?
— Вы опаздываете, и все уже, наверно, волнуются.
— Да что там, разве дело во мне. Конечно, все расходы взяли на себя товарищи. Эти люди ведут себя просто как родные… траурное платье пришлось взять напрокат.
— Оно вам к лицу. Мои слова, может быть, покажутся неуместными, но вам очень идет черное.
Крутой спуск, прорезающий в южном направлении жилой массив на холме… длинная каменная лестница… по обеим сторонам заросли бамбука… резко очерченная линия затылка женщины, спускающейся впереди…
— Вы уже выясняли обстоятельства, при которых это случилось с вашим братом?
— Мне просто не верится, это что произошло с братом. Да в общем-то я о нем почти ничего не знала.
— Это, видимо, случилось сразу же после того, как мы расстались вчера вечером. Я чувствую себя виноватым.
— Но мне никто не говорил, что вы были вместе с ним.
— Становится холодно. Снова наползли тучи…
Заросли бамбука переходят в кладбище… сразу же справа, как только кончается лестница, древний, запущенный маленький храм, и только его черепичная крыша выглядит торжественно и нарядно. Город совершенно изменился, и прихожан, наверно, стало-меньше, единственный источник дохода
— похороны. Столбы обветшавших, изъеденных термитами ворот пришлось даже привязать толстой веревкой к подпоркам. Хотя, казалось бы, с ростом населения должно расти и число похорон. Значит, храм пришел в запустение либо потому, что настоятель безалаберно ведет финансовые дела, либо это просто хитрая политика, чтобы избежать высоких налогов, — ничего другого не придумаешь.
За воротами, в некотором отдалении, — черно-белый шатер. По обеим сторонам дороги, от конторки привратника, зябко греющего руки над переносной жаровней, и до самого шатра, на равном расстоянии, точно телеграфные столбы, рядами стоят подростки, почти дети, и один за другим, как только мы приближаемся, точно заведенные, кланяются. Ноги их слегка расставлены, ладони прижаты к ляжкам, и эта стереотипность позы чуть жутковата и, пожалуй, немного комична. В мое агентство тоже приходят люди, которые любят церемонно раскланиваться, но, конечно, не в такой подчеркнуто старинной манере.
В шатре царит торжественность и тишина. Аромат благовоний напоминает о смерти, нагоняет тоску. Священник в одиночестве тихим голосом читает молитву. Четыре венка, на каждом из них огромными иероглифами выведено: «Синдикат услуг Ямато» — в общем, похороны недорогие, по второму разряду.
В храме, справа и слева от входа, деревянные галереи для участников церемонии. Бросается в глаза множество свободных дзабутонов, особенно справа, где на почетном месте лишь один полноватый мужчина средних лет — с первого взгляда ясно, что он занимает руководящее положение, — сидит с закрытыми глазами перед электрической печкой и как будто дремлет. Слева в напряженных позах преклонили колени пять-шесть человек.
Один из них, узнав нас, быстро сбегает по лестнице. Долговязый, с раздвоенным подбородком. Следом — плотный человек в темных очках, голова у него растет прямо из туловища. Он идет медленно, неуверенно. И не потому, что ноги затекли, — он, видимо, просто пьян. Я помню эти темные очки. Да, он действительно похож на одного из тех троих, что пришлой ночью сидели вокруг костра на берегу реки. Кривые ноги, длинные волосы, слегка вьющиеся на висках. Липкий пластырь и мазь на разбитом лице — это, конечно, следы той драки.
— Добро пожаловать, — низко кланяется Раздвоенный подбородок. — Примите наши глубокие соболезнования. Заместитель босса и начальники групп из-за неотложных дел вынуждены были уйти несколько раньше. Они просили передать вам наилучшие пожелания. — И, бросив взгляд на дремлющего мужчину на почетном месте, а потом быстро осмотрев меня с ног до головы, добавляет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62