Мужчина вдруг вспомнил: у него в портфеле образец туфель для прыжков — и сказал, что, может быть, стоит переобуться. Подошва, правда, толстовата, но они вполне могут сойти за обычные кеды. Охранник одобрил эту мысль. Туфли для прыжков — более подходящая обувь, чем кожаные полуботинки.
Спустившись по лестнице, они оказались в конце коридора. Прямо перед ними на стене висела броская табличка — оранжевым по белому было выведено: «Служебный ход в ночное время», и нарисованная рядом стрелка указывала вниз. По правой стене через равные промежутки тянулись окна в алюминиевых рамах, и коридор казался светящимся цилиндром. Слева темнели также разделенные равными промежутками двустворчатые застекленные двери, доходившие до деревянной панели узкие окна и проем — должно быть, выход на лестницу. Здесь помещались кабинет диагностики и процедурная; за дверными стеклами бесшумно, как в немом кино, суетились какие-то тени. При виде их мужчине захотелось, чтобы шаги его стали неслышными. К счастью, туфли для прыжков особого шума не производили. Миновав комнату медсестры, они вышли на лестницу.
Одно лишь название — лестница: всего четыре ступеньки, соединявшие построенные на разных уровнях этажи старого и нового корпусов. Отсюда шел наискосок другой коридор. Узкий и плохо освещенный. Его перегораживала одностворчатая ширма с фанерной филенкой — отгороженный кусок коридора служил, наверно, для хранения историй болезни или еще для чего-нибудь. Прямо перед ширмой — дверь. Иероглифы в красной рамке предупреждали: «Посторонним вход воспрещен». Пройдя через нее, они попали в следующий коридор — ослепительно белый, он, в общем, похож был на первый.
Рядом с лестницей — лифт. Наконец-то они на втором этаже. Миновав несколько дверей без табличек, склад аппаратуры без дверей, туалет, они вышли к месту для курения. Там стояли три деревянные скамьи, пепельница на металлических ножках, у стены выстроились автоматы, продающие сигареты и кофе, и прислоненное к ним кресло-каталка без одного колеса. Здесь коридор раздваивался под острым углом. Виднелись два указателя: один — зеленый с белой надписью «Третья диагностика» — показывал направо; другой — оранжевый с черными иероглифами «Амбулаторная служба» — указывал в ту сторону, откуда они пришли. Левый коридор был лишен всяких обозначений.
Коридор этот шел под уклон, поскольку уровни этажей в корпусах, возведенных в разное время, не совпадали. До линии стыка стены коридора были отделаны белым пластиком, а дальше выкрашены дешевой белой краской. Пол здесь уже был дощатый, и, наверно, из-за тишины в коридоре царило уныние, а слабый свет, пробивавшийся сквозь редкие окна, придавал ему сходство с полосатым серо-белым брюхом змеи.
Кабинет дежурного врача — в самом конце змеиного брюха. Дальше, сказал охранник, он не сделает ни шагу, а мужчине придется миновать место для курения и дойти до нужного кабинета. У развилки коридора охранник заволновался и решительно заявил, что, может, он поступает и плохо, но встревать в это дело у него нет охоты, тут они расстанутся; он почесал за ухом и быстро ушел направо, следуя зеленому указателю.
Восемь часов тринадцать минут. Мужчина сидит на скамье — брюки прилипли к потным ляжкам. Надо бы справить малую нужду, но он терпит через силу, боясь пропустить врача. Однако, сидя здесь без дела, он привлечет к себе внимание, и потому, опустив в автомат монету, берет кофе в бумажном стаканчике и потихоньку отхлебывает его, чтобы убить время. Мудреная дорога, думает он. Одному не вернуться. От зеленого к оранжевому указателю пробегает, шаркая подошвами, молоденькая медсестра, в вытянутых руках клубится паром широкогорлая бутыль. Пол непрерывно подрагивает — где-то бесшумно работает машина, над головой грохот: там, казалось, возят корзины с алюминиевой посудой. Секунду-другую откуда-то слышится, как ему почудилось, приглушенный плач женщины.
Когда стаканчик был уже наполовину пуст, в глубине коридора, лишенного указателей, хлопнула дверь. По деревянному полу зазвучали шаги. Шаркая, приближался высокий, хорошо сложенный человек — халат на нем казался очень коротким. Задрав голову, выпятив грудь, он ступал плавно, словно катился по рельсам. Блеснули толстые стекла очков в массивной черной оправе.
Врач, выезжающий на вызовы, в клинике, наверно, один — значит, он и есть. Неужели тот самый человек, который увез жену и где-то спрятал ее? Или, точней, неужели жена попалась на удочку этого врача и, устроив отвратительный спектакль, выскользнула из дома? Хорошо бы положить под пресс воспоминания и выжать из них истину: было ли в поведении жены нечто, дающее основания для подозрений, пусть самых мимолетных? Но выжать ему удается лишь пот. Просто не верится, что она могла так ловко провести его! Нет, это было бы ужасно. Вдруг ему почудилось, будто врач неимоверно раздулся, точно изображение на экране неотрегулированного телевизора.
Не струсил. Я понимаю, врач, он способен подчинять людей своей воле, но все же верю в свои силы. Пусть я худощав, невзрачен, но зато хорошо тренирован. Его превосходство в весе — пустяк. Да и отступать уже поздно, нужно взять себя в руки. Нельзя поддаваться эмоциям, не то я упущу этот случай. У меня и в мыслях нет считать себя очень уж сильным — не я ли когда-то позировал в качестве обнаженной натуры? Правда, меня завлекли обманом, мол, фото пойдет в журнале спортивной медицины, и, узнав, что фотографии предназначены для журнала «Хомо», я тут же отказался. Но я не в претензии: разве благодаря этому я не устроился в фирму спортивных товаров, где служу до сих пор? Но и гордиться, мне кажется, здесь особенно нечем. Как утверждают фоторепортеры, требования журнала «Хомо» к моделям весьма строги. Бессмысленная мощь ни к чему, но слабость еще хуже. Должна чувствоваться способность в случае необходимости легко и быстро нападать.
Я, пожалуй, отвлекся. И вдобавок, забывшись, повел речь от первого лица. Но следует учесть: в такой момент сохранить спокойствие выше человеческих сил. Вот я, снова включив магнитофон, слышу запись тех самых шагов. Отметка счетчика — 874. Туфли без задников на гладкой кожаной подошве, и потому шаги едва слышны, но все равно они достаточно четки. Может, еще оттого, что я сидел на скамье не шелохнувшись. Фон, схожий с шуршанием волн на отмели, — мое дыхание. Шаги все отчетливее и наконец приближаются чуть не вплотную: можно даже различить походку и догадаться, что туфли сильно стоптаны. Но вот, пройдя мимо самого микрофона, они вновь начинают удаляться. Шум их постепенно сливается с посторонними звуками, тут кончается первая сторона первой кассеты. Возвращаю ленту до отметки 874. Включаю магнитофон — шаги опять приближаются. Сколько ни прокручивай запись — шаги приближаются снова и снова.
* * *
Странную взял я на себя работу. Разве, преследуя по пятам самого себя, увидишь что-нибудь, кроме собственной спины? Но я хочу видеть совсем другое. Скажем, пространство, существование которого я предполагал, но не видел, покуда в нем не появились шаги этого врача… беспредельно расширяющуюся пропасть, разделяющую с тех пор меня и жену… ничейную землю, по которой свободно может ходить каждый… ревность, застывшую, подобно лаве, сохраняющей очертания неистовства…
* * *
Врач даже не взглянул на мужчину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Спустившись по лестнице, они оказались в конце коридора. Прямо перед ними на стене висела броская табличка — оранжевым по белому было выведено: «Служебный ход в ночное время», и нарисованная рядом стрелка указывала вниз. По правой стене через равные промежутки тянулись окна в алюминиевых рамах, и коридор казался светящимся цилиндром. Слева темнели также разделенные равными промежутками двустворчатые застекленные двери, доходившие до деревянной панели узкие окна и проем — должно быть, выход на лестницу. Здесь помещались кабинет диагностики и процедурная; за дверными стеклами бесшумно, как в немом кино, суетились какие-то тени. При виде их мужчине захотелось, чтобы шаги его стали неслышными. К счастью, туфли для прыжков особого шума не производили. Миновав комнату медсестры, они вышли на лестницу.
Одно лишь название — лестница: всего четыре ступеньки, соединявшие построенные на разных уровнях этажи старого и нового корпусов. Отсюда шел наискосок другой коридор. Узкий и плохо освещенный. Его перегораживала одностворчатая ширма с фанерной филенкой — отгороженный кусок коридора служил, наверно, для хранения историй болезни или еще для чего-нибудь. Прямо перед ширмой — дверь. Иероглифы в красной рамке предупреждали: «Посторонним вход воспрещен». Пройдя через нее, они попали в следующий коридор — ослепительно белый, он, в общем, похож был на первый.
Рядом с лестницей — лифт. Наконец-то они на втором этаже. Миновав несколько дверей без табличек, склад аппаратуры без дверей, туалет, они вышли к месту для курения. Там стояли три деревянные скамьи, пепельница на металлических ножках, у стены выстроились автоматы, продающие сигареты и кофе, и прислоненное к ним кресло-каталка без одного колеса. Здесь коридор раздваивался под острым углом. Виднелись два указателя: один — зеленый с белой надписью «Третья диагностика» — показывал направо; другой — оранжевый с черными иероглифами «Амбулаторная служба» — указывал в ту сторону, откуда они пришли. Левый коридор был лишен всяких обозначений.
Коридор этот шел под уклон, поскольку уровни этажей в корпусах, возведенных в разное время, не совпадали. До линии стыка стены коридора были отделаны белым пластиком, а дальше выкрашены дешевой белой краской. Пол здесь уже был дощатый, и, наверно, из-за тишины в коридоре царило уныние, а слабый свет, пробивавшийся сквозь редкие окна, придавал ему сходство с полосатым серо-белым брюхом змеи.
Кабинет дежурного врача — в самом конце змеиного брюха. Дальше, сказал охранник, он не сделает ни шагу, а мужчине придется миновать место для курения и дойти до нужного кабинета. У развилки коридора охранник заволновался и решительно заявил, что, может, он поступает и плохо, но встревать в это дело у него нет охоты, тут они расстанутся; он почесал за ухом и быстро ушел направо, следуя зеленому указателю.
Восемь часов тринадцать минут. Мужчина сидит на скамье — брюки прилипли к потным ляжкам. Надо бы справить малую нужду, но он терпит через силу, боясь пропустить врача. Однако, сидя здесь без дела, он привлечет к себе внимание, и потому, опустив в автомат монету, берет кофе в бумажном стаканчике и потихоньку отхлебывает его, чтобы убить время. Мудреная дорога, думает он. Одному не вернуться. От зеленого к оранжевому указателю пробегает, шаркая подошвами, молоденькая медсестра, в вытянутых руках клубится паром широкогорлая бутыль. Пол непрерывно подрагивает — где-то бесшумно работает машина, над головой грохот: там, казалось, возят корзины с алюминиевой посудой. Секунду-другую откуда-то слышится, как ему почудилось, приглушенный плач женщины.
Когда стаканчик был уже наполовину пуст, в глубине коридора, лишенного указателей, хлопнула дверь. По деревянному полу зазвучали шаги. Шаркая, приближался высокий, хорошо сложенный человек — халат на нем казался очень коротким. Задрав голову, выпятив грудь, он ступал плавно, словно катился по рельсам. Блеснули толстые стекла очков в массивной черной оправе.
Врач, выезжающий на вызовы, в клинике, наверно, один — значит, он и есть. Неужели тот самый человек, который увез жену и где-то спрятал ее? Или, точней, неужели жена попалась на удочку этого врача и, устроив отвратительный спектакль, выскользнула из дома? Хорошо бы положить под пресс воспоминания и выжать из них истину: было ли в поведении жены нечто, дающее основания для подозрений, пусть самых мимолетных? Но выжать ему удается лишь пот. Просто не верится, что она могла так ловко провести его! Нет, это было бы ужасно. Вдруг ему почудилось, будто врач неимоверно раздулся, точно изображение на экране неотрегулированного телевизора.
Не струсил. Я понимаю, врач, он способен подчинять людей своей воле, но все же верю в свои силы. Пусть я худощав, невзрачен, но зато хорошо тренирован. Его превосходство в весе — пустяк. Да и отступать уже поздно, нужно взять себя в руки. Нельзя поддаваться эмоциям, не то я упущу этот случай. У меня и в мыслях нет считать себя очень уж сильным — не я ли когда-то позировал в качестве обнаженной натуры? Правда, меня завлекли обманом, мол, фото пойдет в журнале спортивной медицины, и, узнав, что фотографии предназначены для журнала «Хомо», я тут же отказался. Но я не в претензии: разве благодаря этому я не устроился в фирму спортивных товаров, где служу до сих пор? Но и гордиться, мне кажется, здесь особенно нечем. Как утверждают фоторепортеры, требования журнала «Хомо» к моделям весьма строги. Бессмысленная мощь ни к чему, но слабость еще хуже. Должна чувствоваться способность в случае необходимости легко и быстро нападать.
Я, пожалуй, отвлекся. И вдобавок, забывшись, повел речь от первого лица. Но следует учесть: в такой момент сохранить спокойствие выше человеческих сил. Вот я, снова включив магнитофон, слышу запись тех самых шагов. Отметка счетчика — 874. Туфли без задников на гладкой кожаной подошве, и потому шаги едва слышны, но все равно они достаточно четки. Может, еще оттого, что я сидел на скамье не шелохнувшись. Фон, схожий с шуршанием волн на отмели, — мое дыхание. Шаги все отчетливее и наконец приближаются чуть не вплотную: можно даже различить походку и догадаться, что туфли сильно стоптаны. Но вот, пройдя мимо самого микрофона, они вновь начинают удаляться. Шум их постепенно сливается с посторонними звуками, тут кончается первая сторона первой кассеты. Возвращаю ленту до отметки 874. Включаю магнитофон — шаги опять приближаются. Сколько ни прокручивай запись — шаги приближаются снова и снова.
* * *
Странную взял я на себя работу. Разве, преследуя по пятам самого себя, увидишь что-нибудь, кроме собственной спины? Но я хочу видеть совсем другое. Скажем, пространство, существование которого я предполагал, но не видел, покуда в нем не появились шаги этого врача… беспредельно расширяющуюся пропасть, разделяющую с тех пор меня и жену… ничейную землю, по которой свободно может ходить каждый… ревность, застывшую, подобно лаве, сохраняющей очертания неистовства…
* * *
Врач даже не взглянул на мужчину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41