Отчаявшись выжать что-либо путное из этих мертвых стихов, он, наконец, отодвинул их в сторону и откинулся на спинку кресла.
А затем - затем он ощутил едва уловимые изменения в окружающей обстановке.
На столь знакомую сплошную стену книг, перемежающуюся лишь оконными проемами, которые Филлипс имел привычку занавешивать так плотно, что ни один луч света снаружи не мог проникнуть в его святилище, падали странные тени, причем не только от аравийской лампы, но и от каких-то предметов, видневшихся в ее свете. На фоне освещенных книжных полок происходили такие вещи, которые Филлипс не мог бы вообразить в самых буйных порывах своей фантазии. Но там, где лежала тень, - например, за высокой спинкой кресла - не было ничего, кроме темноты, в которой смутно угадывались очертания книг.
Филлипс в изумлении наблюдал за разворачивавшимися перед ним картинами. У него мелькнула мысль, что он стал жертвой необычного оптического обмана, но таким объяснением он довольствовался недолго. Да он и не нуждался в объяснениях. Произошло чудо, и его интересовало только оно. Ибо мир, развернувшийся перед ним в сапе лампы, был миром великой и непостижимой тайны. Ничего подобного он до сих пор не видел, ни о чем подобном не читал и даже не грезил во сне.
Это напоминало одну из сцен сотворения мира, когда земля была молода, когда огромные клубы пара вырывались из глубоких расщелин в скалах и повсюду виднелись следы гигантских пресмыкающихся. Высоко в небе летали перепончатые чудовища, которые дрались между собой и рвали друг друга на части, а из отверстия в скале на берегу моря высовывалось ужасное щупальце, угрожающе извиваясь в тускло-красном свете этого далекого дня - образ, как будто вышедший из-под пера писателя-фантаста.
Постепенно картина изменилась. Скалы уступили место продуваемой всеми ветрами пустыне, среди которой, словно мираж, возник заброшенный город, утерянный Город Столбов, легендарный Ирем, и Филлипс знал, что, хотя нога человека уже давно не ступала на эти улицы, здесь - среди древних каменных зданий, сохранившихся в почти неизменном виде с тех пор, как обитатели города были уничтожены или изгнаны неведомо откуда явившимися безжалостными врагами - все еще скрывались таинственные и зловещие существа. Однако никого из них не было видно; был только подспудно затаившийся страх перед неизвестностью - как тень, упавшая на эту землю из глубины давно минувших времен. А далеко за городом, на краю пустыни возвышались покрытые снегом горы, и когда он смотрел на них, названия сами возникали у него в голове. Город назывался Безымянным, а снежные вершины - Горами Безумия или, быть может, Кадатом Ледяной Пустыни. И он с упоительной легкостью дарил этим местам имена, которые приходили к нему сразу, как если бы они всегда блуждали по периметру его мыслей, ожидая минуты воплощения.
Он сидел долго, чары рассеивались, на смену им приходило ощущение легкой тревоги. Пейзажи, пробегавшие перед глазами, были лишь грезами, но в них, тем не менее, присутствовала какая-то неясная пока угроза, исходившая от населявших эти миры злобных существ, следы присутствия которых встречались ему повсюду. В конце концов, он не выдержал и, погасив лампу, чуть дрожащими руками зажег свечу, быстро успокоившись при ее пусть неярком, но таком привычном и умиротворяющем мерцании.
Он долго раздумывал над тем, что увидел. Дед называл лампу своим "самым бесценным сокровищем", следовательно, он был знаком с ее свойствами. И важнейшим из этих свойств, судя по всему, были наследственная память и волшебный дар откровения, когда в ее свете можно было увидеть далекие страны и города, в которых бывали ее прежние владельцы. Филлипс мог поклясться, что видел пейзажи, знакомые еще самому Аль-Хазреду. Но не мог же он и впрямь удовлетвориться подобным объяснением! Чем больше он размышлял об увиденном, тем больше запутывались его мысли. В конце концов, он вернулся к отложенной им работе, погрузившись в нее с головой и позабыв все фантазии и страхи, настоятельно требовавшие осмысления.
На следующий вечер, в свете осеннего солнца, Филлипс покинул город. Проехав на такси до границы округа, он остался наедине с природой. Место, куда он попал, было почти на милю дальше тех, где ему случалось гулять раньше. Он двинулся по тропе, шедшей на северо-запад от Плейнфилд Пайк и огибавшей затем западное подножье Нентаконхонта, и вскоре взору его открылась идиллическая панорама чередующихся между собой лугов, старинных каменных стен, вековых рощ и разноцветных крыш. Находясь менее чем в трех милях от центра города, он уже имел возможность, подобно первым колонистам, наслаждаться видами старинной сельской Новой Англии.
Перед самым заходом солнца он взобрался на холм по крутой дороге, проходившей вдоль опушки старого леса, и с головокружительной высоты перед ним раскинулся ошеломляющий по красоте вид - мерцающие ленты рек, далекие леса, оранжевый край неба с огромным солнечным диском, медленно погружающимся в плотный слой перистых облаков. Войдя в лес, он увидел закат сквозь деревья, и повернул на восток, чтобы прийти туда, где он особенно любил бывать - на склон холма, обращенный к городу. Никогда прежде не осознавал он огромности Нентаконхонта. Этот холм был самым настоящим миниатюрным плато или даже плоскогорьем со своими долинами, гребнями и вершинами и меньше всего походил на обыкновенный холм. С небольших лугов на возвышенных частях Нентаконхонта он любовался поистине чудесными видами города, протянувшегося вдоль линии горизонта сказочными шпилями и куполами, как бы плывущими в воздухе, окутанными какой-то таинственной дымкой. Верхние окна самых высоких башен отражали свет. давно уже скрывшегося за горизонтом солнца, являя собой загадочное, странное и обворожительное зрелище. Затем он увидел, как в осеннем небе среди колоколен и шпилей плывет огромный круглый лунный диск, в то время как над переливающейся оранжевыми красками линией, заката сверкают Венера и Юпитер. Путь через плато был извилист - иногда он шел посередине, а иногда выходил на заросший лесом склон, откуда к равнине спускались темные долины, а огромные гладкие валуны на скалистых вершинах создавали на фоне сумерек образ чего-то призрачного и колдовского.
Наконец он добрался до хорошо знакомого места, где поросший травой край старого заброшенного акведука создавал иллюзию древней римской дороги. Он снова стоял на обращенном к востоку гребне, который помнил с самого раннего детства. Перед ним в сгущающихся сумерках, словно огромное созвездие, лежал сверкающий огнями город. Лунный свет проливался потоками белого золота, и на фоне блекнущего заката все усиливалось мерцание Венеры и Юпитера. Чтобы дойти до дома, надо было спуститься по холму к шоссе, по которому он смог бы возвратиться в свое прозаическое убежище.
Но все эти безмятежно проведенные часы не заставили Филлипса позабыть о том, что произошло в его комнате накануне вечером, и он не мог отрицать того, что по мере наступления темноты его нетерпение заметно возрастало. Смутная тревога уравновешивалась ожиданием дальнейших ночных приключений, подобных которым он никогда еще не переживал.
Быстро покончив со своим скромным ужином, он сразу прошел в кабинет, где его молча приветствовали знакомые ряды книг, поднимавшиеся от пола до самого потолка.
1 2 3
А затем - затем он ощутил едва уловимые изменения в окружающей обстановке.
На столь знакомую сплошную стену книг, перемежающуюся лишь оконными проемами, которые Филлипс имел привычку занавешивать так плотно, что ни один луч света снаружи не мог проникнуть в его святилище, падали странные тени, причем не только от аравийской лампы, но и от каких-то предметов, видневшихся в ее свете. На фоне освещенных книжных полок происходили такие вещи, которые Филлипс не мог бы вообразить в самых буйных порывах своей фантазии. Но там, где лежала тень, - например, за высокой спинкой кресла - не было ничего, кроме темноты, в которой смутно угадывались очертания книг.
Филлипс в изумлении наблюдал за разворачивавшимися перед ним картинами. У него мелькнула мысль, что он стал жертвой необычного оптического обмана, но таким объяснением он довольствовался недолго. Да он и не нуждался в объяснениях. Произошло чудо, и его интересовало только оно. Ибо мир, развернувшийся перед ним в сапе лампы, был миром великой и непостижимой тайны. Ничего подобного он до сих пор не видел, ни о чем подобном не читал и даже не грезил во сне.
Это напоминало одну из сцен сотворения мира, когда земля была молода, когда огромные клубы пара вырывались из глубоких расщелин в скалах и повсюду виднелись следы гигантских пресмыкающихся. Высоко в небе летали перепончатые чудовища, которые дрались между собой и рвали друг друга на части, а из отверстия в скале на берегу моря высовывалось ужасное щупальце, угрожающе извиваясь в тускло-красном свете этого далекого дня - образ, как будто вышедший из-под пера писателя-фантаста.
Постепенно картина изменилась. Скалы уступили место продуваемой всеми ветрами пустыне, среди которой, словно мираж, возник заброшенный город, утерянный Город Столбов, легендарный Ирем, и Филлипс знал, что, хотя нога человека уже давно не ступала на эти улицы, здесь - среди древних каменных зданий, сохранившихся в почти неизменном виде с тех пор, как обитатели города были уничтожены или изгнаны неведомо откуда явившимися безжалостными врагами - все еще скрывались таинственные и зловещие существа. Однако никого из них не было видно; был только подспудно затаившийся страх перед неизвестностью - как тень, упавшая на эту землю из глубины давно минувших времен. А далеко за городом, на краю пустыни возвышались покрытые снегом горы, и когда он смотрел на них, названия сами возникали у него в голове. Город назывался Безымянным, а снежные вершины - Горами Безумия или, быть может, Кадатом Ледяной Пустыни. И он с упоительной легкостью дарил этим местам имена, которые приходили к нему сразу, как если бы они всегда блуждали по периметру его мыслей, ожидая минуты воплощения.
Он сидел долго, чары рассеивались, на смену им приходило ощущение легкой тревоги. Пейзажи, пробегавшие перед глазами, были лишь грезами, но в них, тем не менее, присутствовала какая-то неясная пока угроза, исходившая от населявших эти миры злобных существ, следы присутствия которых встречались ему повсюду. В конце концов, он не выдержал и, погасив лампу, чуть дрожащими руками зажег свечу, быстро успокоившись при ее пусть неярком, но таком привычном и умиротворяющем мерцании.
Он долго раздумывал над тем, что увидел. Дед называл лампу своим "самым бесценным сокровищем", следовательно, он был знаком с ее свойствами. И важнейшим из этих свойств, судя по всему, были наследственная память и волшебный дар откровения, когда в ее свете можно было увидеть далекие страны и города, в которых бывали ее прежние владельцы. Филлипс мог поклясться, что видел пейзажи, знакомые еще самому Аль-Хазреду. Но не мог же он и впрямь удовлетвориться подобным объяснением! Чем больше он размышлял об увиденном, тем больше запутывались его мысли. В конце концов, он вернулся к отложенной им работе, погрузившись в нее с головой и позабыв все фантазии и страхи, настоятельно требовавшие осмысления.
На следующий вечер, в свете осеннего солнца, Филлипс покинул город. Проехав на такси до границы округа, он остался наедине с природой. Место, куда он попал, было почти на милю дальше тех, где ему случалось гулять раньше. Он двинулся по тропе, шедшей на северо-запад от Плейнфилд Пайк и огибавшей затем западное подножье Нентаконхонта, и вскоре взору его открылась идиллическая панорама чередующихся между собой лугов, старинных каменных стен, вековых рощ и разноцветных крыш. Находясь менее чем в трех милях от центра города, он уже имел возможность, подобно первым колонистам, наслаждаться видами старинной сельской Новой Англии.
Перед самым заходом солнца он взобрался на холм по крутой дороге, проходившей вдоль опушки старого леса, и с головокружительной высоты перед ним раскинулся ошеломляющий по красоте вид - мерцающие ленты рек, далекие леса, оранжевый край неба с огромным солнечным диском, медленно погружающимся в плотный слой перистых облаков. Войдя в лес, он увидел закат сквозь деревья, и повернул на восток, чтобы прийти туда, где он особенно любил бывать - на склон холма, обращенный к городу. Никогда прежде не осознавал он огромности Нентаконхонта. Этот холм был самым настоящим миниатюрным плато или даже плоскогорьем со своими долинами, гребнями и вершинами и меньше всего походил на обыкновенный холм. С небольших лугов на возвышенных частях Нентаконхонта он любовался поистине чудесными видами города, протянувшегося вдоль линии горизонта сказочными шпилями и куполами, как бы плывущими в воздухе, окутанными какой-то таинственной дымкой. Верхние окна самых высоких башен отражали свет. давно уже скрывшегося за горизонтом солнца, являя собой загадочное, странное и обворожительное зрелище. Затем он увидел, как в осеннем небе среди колоколен и шпилей плывет огромный круглый лунный диск, в то время как над переливающейся оранжевыми красками линией, заката сверкают Венера и Юпитер. Путь через плато был извилист - иногда он шел посередине, а иногда выходил на заросший лесом склон, откуда к равнине спускались темные долины, а огромные гладкие валуны на скалистых вершинах создавали на фоне сумерек образ чего-то призрачного и колдовского.
Наконец он добрался до хорошо знакомого места, где поросший травой край старого заброшенного акведука создавал иллюзию древней римской дороги. Он снова стоял на обращенном к востоку гребне, который помнил с самого раннего детства. Перед ним в сгущающихся сумерках, словно огромное созвездие, лежал сверкающий огнями город. Лунный свет проливался потоками белого золота, и на фоне блекнущего заката все усиливалось мерцание Венеры и Юпитера. Чтобы дойти до дома, надо было спуститься по холму к шоссе, по которому он смог бы возвратиться в свое прозаическое убежище.
Но все эти безмятежно проведенные часы не заставили Филлипса позабыть о том, что произошло в его комнате накануне вечером, и он не мог отрицать того, что по мере наступления темноты его нетерпение заметно возрастало. Смутная тревога уравновешивалась ожиданием дальнейших ночных приключений, подобных которым он никогда еще не переживал.
Быстро покончив со своим скромным ужином, он сразу прошел в кабинет, где его молча приветствовали знакомые ряды книг, поднимавшиеся от пола до самого потолка.
1 2 3