Заявление Рэндольфа Картера
Вновь поведаю - не знаю я, что стало с Харлеем Вареном, хоть думаю,-
почти надеюсь, что пребывает он ныне в мирном забвении, если там существует
столь благословенная вещь. Истинно, в течении пяти лет я был его ближайшим
другом, и даже разделил с ним исследования неизведаного. Я не стану отрицать
(нашелся свидетель, пусть слабый и ненадежный - моя память) похода к пику
Гаинсвиль, на дороге к Большому Кипарисовому Болоту, той отвратительной
ночью, в полдвенадцатого. Электрические фонари, лопаты, катушка провода, что
мы несли - лишь декорации к омерзительной сцене, сожженой моей
поколебавшейся памятью. Но затем, я должен настоять, что не утаил ничего,
что следовало бы сказать, о том почему меня нашли следующим утром на краю
болота одинокого и потрясенного. Утверждаете - ни на болоте ни рядом не было
ничего, что могло бы вселить страх. Я соглашусь, но добавлю, оно было вне -
я видел. Видение, кошмар, должно быть это было видение, либо же кошмар - я
надеюсь - все же лишь это сохранил мой разум о тех отвратительных часах,
когда мы лишились человеческого надзора. И почему Харлей Варрен не вернулся,
он, либо его тень, либо некая безымянная вещь, которую я бы даже не рискнул
описать, лишь сам он может поведать.
Говорю я, мне было известно, о изучении сверхъестественного Харлеем
Вареном, и до некоторой степени я помогал ему. В его обширной коллекции
странных, редких книг о запретном, я прочел все на языках которыми владел,
но как мало их. Большинство книг, я полагаю, было на арабском, а книга
злодея-предателя, приобретенная последней, и которую он всегда носил в
кармане, вовсе написана письменами подобных которым я не видал. Варен
никогда не говорил, что было в ней. О его исследованиях, надо ли
повториться, - теперь я не знаю, что он искал. И не слишком ли это
милосердно ко мне, я не заслужил такого, учитывая наши ужасные занятия, в
которых я участвовал скорее под его влиянием, чем в силу действительной
склонности. Варен всегда подавлял меня, а временами я боялся его. Помню,
содрогался, ночью перед ужасным походом, когда он расказал свою теорию, что
некоторые трупы никогда не распадаются, но остаются крепкими в своих могилах
тысячи лет. Но я не боюсь его теперь, подозреваю, он познал ужасы
недоступные моему жалкому разуму. Теперь я боюсь за него.
Вновь повторюсь, теперь я не знаю наших намерений той ночью. Конечно,
книга которую Варрен нес с собой - та древная книга с непонятными символами,
попавшая к нему из Индии месяц назад, должна была как-то использоваться - но
клянусь я не знаю, что мы ожидали найти. Свидетель утверждает, что видел нас
в полдвенадцатого на пике Гайнсвиль, по дороге к Большому Кипарисовому
Болоту. Возможно это верно, но моя память ненадежный свидетель. Все размыто
и в моей душе осталась лишь единственная картина, что могла существовать
лишь много познее полуночи - полумесяц изнуренной луны застыл высоко в
облачном небе.
Наша цель - древнее кладбище, столь древнее, что я дрожал при
многочисленных знаках незапамятных лет. Кладбище в глубокой, сырой лощине,
заросшей редкой травой, мхом и вьющимися стелющимися сорняками, заполненной
зловонием, которое мое праздное воображение абсурдно связало с выветренными
камнями. По всякому, знаки запустения и ветхости были везде, и замечание
Варена, что мы первые живые создания вторгнувшиеся в смертельную тишину
веков, показалось мне правдой. Над оправой долин, бледный, изнуренный
полумесяц выглядывал сквозь нездоровые испарения, казалось, исходивших из
катакомб, и в его слабых, нерешительных лучах я едва мог разглядеть
отталкиваюшие массивы античных плит, урн, кенотафий и фасадов мавзолеев,
разрушающиеся, поросшие мхом, съеденые влажностью и частично скрытые под
грубым богатством нездоровой растительности.
Первое яркое впечатление в этом ужасном некрополисе - Варен остановился
перед наполовину разрушенной могилой и бросил на землю вещи. Тогда я заметил
у себя электрический фонарь и две лопаты, а у компаньона кроме фонаря еще и
переносной телефонный аппарат. Мы не проронили ни слова,- место и цели
казались ясны, и без малейшей задержки схватились за лопаты, и стали
расчищать траву, сорняки, снимая землю с плоского, архаического погребения.
Когда мы полностью расчистили погребение, состоявшее из трех огромных
гранитных плит, я отступили назад, чтобы рассмотреть лучше, а Варен казалось
занялся умственными расчетами. Затем он повернулся к могиле и используя
лопату как рычаг попытался заглянуть под плиту, находящуюся ближе всего к
каменным развалинам, которые должно быть когда-то были памятником. Он не
преуспел и направился ко мне за помощью. Вместе мы расшатали камень, а затем
и перевернули его.
Отодвинув плиту мы обнаружили черный провал, из которого хлынули миазмы
испарений, столь тошнотворные, что мы отпрянули в ужасе. Но через некоторое
время, мы приблизились к яме вновь и нашли, что испарения менее тошнотворны.
Фонари показали сырые стены и каменные ступени, на которые капала
отвратительная мерзость внутренней земли. И тогда впервые моя память
сохранила произнесенное вслух: Варен, обратился ко мне низким тенором,
слишком невозмутимым для ужасающего окружения.
"Извини, я должен просить тебя, остаться на поверхности, - сказал он, -
но будет преступлением, позволить кому бы ни было со столь слабыми нервами
спуститься вниз. Ты не можешь представить, хоть и читал, да и я тебе
рассказывал, то что я увижу и сделаю. Это дьявольская работа, Картер, я
беспокоюсь, сможет ли человек не обладающий чувствительностью дредноута лишь
взглянув на то, вернуться живым и нормальным. Я не хочу оскорбить тебя, и
лишь небеса знают как я был бы рад захватить тебя с собой, но
ответственность на мне,- я не могу тащить комок нервов (а ты и есть комок
нервов) вниз к возможной смерти и безумию. Говорю тебе, ты не можешь
представить на что это действительно похоже! Но клянусь сообщать по телефону
о каждом своем шаге - у меня хватит провода до центра земли и обратно."
Я еще слышу, в памяти, те холодно произнесенные слова, и еще могу
вспомнить свои протесты. Кажется, я отчаяно волновался и пытался убедить
друга позволить сопровождать его в те могильные глубины, но тот оказался
тверд. Он даже пригрозил, отказаться от спуска вовсе, если я продолжу
наставивать, и угроза подействала - лишь он знал, что делать дальше. Это я
еще помню, хоть больше не знаю, что мы искали. Я уступил, а Варен стравил
провод и начал собирать оборудование. По его кивку я взял аппарат и сел на
старую, обесцвеченную могильную плиту рядом с недавно раскрытым отверстием.
Затем он пожал мою руку, взвалил на плечи катушку провода и исчез склепе.
Еще с минуту я видел отсветы его фонаря, и слышал шелест провода
падающего за ним, но свет внезапно исчез, как если бы был пройден поворот
каменной лестницы, а звук умер почти также скоро. Я был одинок, и все же
привязан к неизвестным глубинам волшебной нитью, чья изолированная
поверхность лежала под воставшими лучами изнуренного серпа луны.
1 2
Вновь поведаю - не знаю я, что стало с Харлеем Вареном, хоть думаю,-
почти надеюсь, что пребывает он ныне в мирном забвении, если там существует
столь благословенная вещь. Истинно, в течении пяти лет я был его ближайшим
другом, и даже разделил с ним исследования неизведаного. Я не стану отрицать
(нашелся свидетель, пусть слабый и ненадежный - моя память) похода к пику
Гаинсвиль, на дороге к Большому Кипарисовому Болоту, той отвратительной
ночью, в полдвенадцатого. Электрические фонари, лопаты, катушка провода, что
мы несли - лишь декорации к омерзительной сцене, сожженой моей
поколебавшейся памятью. Но затем, я должен настоять, что не утаил ничего,
что следовало бы сказать, о том почему меня нашли следующим утром на краю
болота одинокого и потрясенного. Утверждаете - ни на болоте ни рядом не было
ничего, что могло бы вселить страх. Я соглашусь, но добавлю, оно было вне -
я видел. Видение, кошмар, должно быть это было видение, либо же кошмар - я
надеюсь - все же лишь это сохранил мой разум о тех отвратительных часах,
когда мы лишились человеческого надзора. И почему Харлей Варрен не вернулся,
он, либо его тень, либо некая безымянная вещь, которую я бы даже не рискнул
описать, лишь сам он может поведать.
Говорю я, мне было известно, о изучении сверхъестественного Харлеем
Вареном, и до некоторой степени я помогал ему. В его обширной коллекции
странных, редких книг о запретном, я прочел все на языках которыми владел,
но как мало их. Большинство книг, я полагаю, было на арабском, а книга
злодея-предателя, приобретенная последней, и которую он всегда носил в
кармане, вовсе написана письменами подобных которым я не видал. Варен
никогда не говорил, что было в ней. О его исследованиях, надо ли
повториться, - теперь я не знаю, что он искал. И не слишком ли это
милосердно ко мне, я не заслужил такого, учитывая наши ужасные занятия, в
которых я участвовал скорее под его влиянием, чем в силу действительной
склонности. Варен всегда подавлял меня, а временами я боялся его. Помню,
содрогался, ночью перед ужасным походом, когда он расказал свою теорию, что
некоторые трупы никогда не распадаются, но остаются крепкими в своих могилах
тысячи лет. Но я не боюсь его теперь, подозреваю, он познал ужасы
недоступные моему жалкому разуму. Теперь я боюсь за него.
Вновь повторюсь, теперь я не знаю наших намерений той ночью. Конечно,
книга которую Варрен нес с собой - та древная книга с непонятными символами,
попавшая к нему из Индии месяц назад, должна была как-то использоваться - но
клянусь я не знаю, что мы ожидали найти. Свидетель утверждает, что видел нас
в полдвенадцатого на пике Гайнсвиль, по дороге к Большому Кипарисовому
Болоту. Возможно это верно, но моя память ненадежный свидетель. Все размыто
и в моей душе осталась лишь единственная картина, что могла существовать
лишь много познее полуночи - полумесяц изнуренной луны застыл высоко в
облачном небе.
Наша цель - древнее кладбище, столь древнее, что я дрожал при
многочисленных знаках незапамятных лет. Кладбище в глубокой, сырой лощине,
заросшей редкой травой, мхом и вьющимися стелющимися сорняками, заполненной
зловонием, которое мое праздное воображение абсурдно связало с выветренными
камнями. По всякому, знаки запустения и ветхости были везде, и замечание
Варена, что мы первые живые создания вторгнувшиеся в смертельную тишину
веков, показалось мне правдой. Над оправой долин, бледный, изнуренный
полумесяц выглядывал сквозь нездоровые испарения, казалось, исходивших из
катакомб, и в его слабых, нерешительных лучах я едва мог разглядеть
отталкиваюшие массивы античных плит, урн, кенотафий и фасадов мавзолеев,
разрушающиеся, поросшие мхом, съеденые влажностью и частично скрытые под
грубым богатством нездоровой растительности.
Первое яркое впечатление в этом ужасном некрополисе - Варен остановился
перед наполовину разрушенной могилой и бросил на землю вещи. Тогда я заметил
у себя электрический фонарь и две лопаты, а у компаньона кроме фонаря еще и
переносной телефонный аппарат. Мы не проронили ни слова,- место и цели
казались ясны, и без малейшей задержки схватились за лопаты, и стали
расчищать траву, сорняки, снимая землю с плоского, архаического погребения.
Когда мы полностью расчистили погребение, состоявшее из трех огромных
гранитных плит, я отступили назад, чтобы рассмотреть лучше, а Варен казалось
занялся умственными расчетами. Затем он повернулся к могиле и используя
лопату как рычаг попытался заглянуть под плиту, находящуюся ближе всего к
каменным развалинам, которые должно быть когда-то были памятником. Он не
преуспел и направился ко мне за помощью. Вместе мы расшатали камень, а затем
и перевернули его.
Отодвинув плиту мы обнаружили черный провал, из которого хлынули миазмы
испарений, столь тошнотворные, что мы отпрянули в ужасе. Но через некоторое
время, мы приблизились к яме вновь и нашли, что испарения менее тошнотворны.
Фонари показали сырые стены и каменные ступени, на которые капала
отвратительная мерзость внутренней земли. И тогда впервые моя память
сохранила произнесенное вслух: Варен, обратился ко мне низким тенором,
слишком невозмутимым для ужасающего окружения.
"Извини, я должен просить тебя, остаться на поверхности, - сказал он, -
но будет преступлением, позволить кому бы ни было со столь слабыми нервами
спуститься вниз. Ты не можешь представить, хоть и читал, да и я тебе
рассказывал, то что я увижу и сделаю. Это дьявольская работа, Картер, я
беспокоюсь, сможет ли человек не обладающий чувствительностью дредноута лишь
взглянув на то, вернуться живым и нормальным. Я не хочу оскорбить тебя, и
лишь небеса знают как я был бы рад захватить тебя с собой, но
ответственность на мне,- я не могу тащить комок нервов (а ты и есть комок
нервов) вниз к возможной смерти и безумию. Говорю тебе, ты не можешь
представить на что это действительно похоже! Но клянусь сообщать по телефону
о каждом своем шаге - у меня хватит провода до центра земли и обратно."
Я еще слышу, в памяти, те холодно произнесенные слова, и еще могу
вспомнить свои протесты. Кажется, я отчаяно волновался и пытался убедить
друга позволить сопровождать его в те могильные глубины, но тот оказался
тверд. Он даже пригрозил, отказаться от спуска вовсе, если я продолжу
наставивать, и угроза подействала - лишь он знал, что делать дальше. Это я
еще помню, хоть больше не знаю, что мы искали. Я уступил, а Варен стравил
провод и начал собирать оборудование. По его кивку я взял аппарат и сел на
старую, обесцвеченную могильную плиту рядом с недавно раскрытым отверстием.
Затем он пожал мою руку, взвалил на плечи катушку провода и исчез склепе.
Еще с минуту я видел отсветы его фонаря, и слышал шелест провода
падающего за ним, но свет внезапно исчез, как если бы был пройден поворот
каменной лестницы, а звук умер почти также скоро. Я был одинок, и все же
привязан к неизвестным глубинам волшебной нитью, чья изолированная
поверхность лежала под воставшими лучами изнуренного серпа луны.
1 2