Чего ты пристаёшь ко всем: "бог" да "бог"! Это мы и в церкви слышали, и крестились, и кланялись, а теперь надо весёлого!
Он ей, бывало, скажет:
- Эй, нехорошо, Мавра! Бога надо постоянно видеть перед собою, на всех местах ходящего и к тебе понятно глаголющего, что тебе хорошо, а чего ненадобе. - А девка на эти слова от себя зачастит, зачастит и всякий раз кончит тем, что:
- Ты простой мужик, а не поп, и я не хочу тебя слушаться!
А он ей:
- Я простой мужик - я в попы и не суюся, а ты не суди, кто я такой, а суди только моё слово: оно ведь идёт на добро и от жалости.
А внучка отвечает:
- Ну, ладно: в молодом-то веку не до жалости; в молодом веку надо счастье попробовать.
А Федос ей и сказал:
- Ну, что делать - испробуешь, только ведь не насытишься.
И так, где, бывало, с дедом Федосом люди ни сойдутся - сейчас все против него; а он всё толкует, что надо жить в тихости, без шума и грохота, да только никак с людьми не столкуется и с Мавруткою к празднику нелады у него по домашеству; пристаёт она:
- Дай, дедко, мучицы просеять, спечь лепёшечек!
А он этого не хочет, говорит:
- Ешь решотный хлеб, от других не отличай себя.
Мавра и злится:
- Нас, - говорит, - бог отличил, а ты морить хочешь!
Федос отвечает:
- Эх, глупая! Ещё неведомо, для чего вы отличены; может быть, и не для радости, а в поучение.
И когда раз один Маврутка так на Федоса рассердилась, так взяла да и сказала ему:
- Не дай бог с тобой долго жить, хоть бы помер ты.
Но Федос и тут не рассердился.
- Что же такое!.. Ничего!! погоди, вот скоро похороните; может быть, потом поминать станете.
А молодые-то - и расхохоталися:
- Ещё, мол, чего! Тебя, старого ворчуна, вспоминать будем!
Да и старички-то, которых звал он "почкенные", не на его стороне становилися, а тоже, бывало, говорят:
- Что он презвышается - лучше всех хочет быть во всём в Пустоплясове! Довольно знаем мы все его: вместе и водку с ним пили, и с бабами песни играли - чего великатится!
Молодые это слышать и рады, и иной озорной подойдёт к нему и говорит:
- Дед Федос!
- А что тако?
- А вон что про тебя старики-то сказывают!
- Да! Ну-ка, давай, послухаем.
- Говорят... будто ты... Стыдно сказывать!
- Ну что?.. ну что? Не тебе это стыдно-то!
- Когда молодой-то был...
- У, был пакостник!.. Школы нам, братцы, не было! Бойло было, а школы не было.
- Говорят, ты солдатке в половень гостинцы носил!
- Да и хуже того, братцы мои, делывал. Слава богу, многое уже позабылося... Видно, бог простил, а вот... людям-то всё ещё помнится. Не живите, братцы, как я прожил, живите по-лучшему: чтоб худого про вас людям вспоминать было нечего.
А мы, раз от раза больше всё сшибаючись, попали, братцы, перед святками в такое бесстыжество, что мало нам стало натирухов да лепёшек, а захотели мы завести забавы и игрища. Сговорилися мы, потаймя от своих стариков, нарядиться как можно чуднее, медведями да чертями, а девки - цыганками, и махнуть за реку на постоялый двор шутки шутить. А Федос как-то узнал про это и пошёл ворчать:
- Ах вы, - говорит, - бесстыжие! Это вы мимо голодных-то, дразнить их пойдёте, что ли, с песнями? Слушай, Мавра! Нет тебе моего позволения!
Мы все её у Федоса отпрашиваем:
- Пусти, мол, её, Федос Иванович, что тебе её век томить!
А он отвечает:
- Пошли вы, пустошни! Какое в этом утомление, чтобы не пустить человека из себя дурака строить!
- Ну, да ты, мол, уж всегда такой: ото всех все премудрости требуешь!
- Не премудрости, - говорит, - а требую, что господь велит, - на ближние разумения: ближний в скорбях, а ты не попрыгивай.
- Да разве ближнему-то хуже от этого?
- А разумеется, - не вводи его в искушение, а в себе не погубляй доброту ума.
- Ну, вот, мол, ты опять всё про вумственность! Это надокучило! Небось, когда молод был сам, так не рассуживал, а играл, как и прочие.
- Ну, и что же такое, - отвечает дед Федос. - Я ведь уже не раз сознавался вам, что в молодых годах я много худого делал, так неужели же и вам теперь должен тоже советовать делать худое, а не доброе! Эх, неразумные! С пьяным-то, чай, ведь надо говорить не тогда, когда он пьян, а когда выспится. Молодой я пьян был всякой хмелиною, а теперь, слава богу, повыспался. А если бы я был человек не грешный, а праведный, так я бы и говорил-то с вами совсем на другой манер: я бы вам, может, прямо сказал: бог это вам запрещает, и может за это придти на вас наказание!
Тут за это слово все на Федоса поднялись.
- Нет, нет! - закричали: - что ты, как ворон, всё каркаешь! Это всё ты сам повыдумывал! Веселье и в церквах поминается. Давыд-царь и играл, и плясал, и на свадьбе-то мало ли вина было попито. Ты своего не уставляй, это нам не запретное. Если бы похотел господь, чтобы поворотить народ на другую путь, он бы не тебя послал, а особого посла-благовестника.
Федос им желал внушить, что не нам судить, какого посла куда посылает бог, а что слово господне - духовное и через кого оно доходит, через того всё равно и засеменяется: кто в божьих смыслах говорит, того и послушайся, а нарочных послов не жди. Нарочный-то, бывает, так придёт, что и не поймёшь его.
Ну, а всё же хоть и все с дедом спорили, а в открытость супротив его делать стыдилися, потому что - когда вспомянется нам то, что старики про половень говорили, мы Федоса будто и не уважаем, а потом вздумаем, что он давно уже человек справедливый стал, а те "почкенные"-то, всё еще вокруг половня ходят - нам Федоса и совестно. Грешник-то он, правда, что грешник был, да ведь он отстоялся уж и повернул себя на хорошее! Своё-то нам справить хочется, а его всё-таки стыдно. И стали мы с своими намерениями крыться и сделали уговор вечером на Рожествин день собираться все в ригу и ждать друг дружку в угле, в колосе, а потом идти всей гурьбой переряженным к дворнику. А мы знали, что у дворника праздник как следует: быка залобанили, трёх свиней зарезали и две бочки браги наварено. Пойдём, мол, налопаемся, а на обратном пути девки пусть себе где знают хоронятся.
Такие зашли затеи хорошие!
Пошли у нас хлопоты: разные мы одежи припасаем да прячем в потайных местах. Боимся только, чтобы не подсмотрели за нами соседи неимущие да наши похоронки не украли бы.
Мы им до сочельника всё подавали кусочки, а под сочельник бабы и девки сказали им:
- Слушайте, вы, неимущие! Вы чтобы завтра не сметь приходить сюда, потому что мы завтра будем сами в печках мыться и топорами лавки скресть. Завтра нам не до вас. Обходитесь как знаете.
Маврутка захотела свои уборы вынесть в ригу, когда дед Федос в лес пойдёт, и вот, когда всё, что надо было, у себя в избе отмыла и отскребла, да поглядела в окно, а на улице, видит, - метель и сиверка, так что дышать трудно. Маврутка думает: "Дай скорей сомчу, а то дед воротится!" И только что отворила дверь, как сдушило её сиверкой, а перед самым её лицом на жерновом камне у порожка нищенское дитя стоит, и какое-то будто особенное: облик нежный, а одёжи на нём только одна рваная свиточка и в той на обоих плечах дыры, соломкой заправлены, будто крылышки сломаны да в соломку завёрнуты и тут же приткнуты.
Маврутка на него осердилася.
- Чего тебе! - говорит, - для чего в такой день пришёл! Ишь ты, нет на вас пропасти!
А дитя стоит и на неё большими очами смотрит.
Девка говорит:
- Что же ты бельма выпучил! Прочь пошёл!
А он и ещё стоит.
Маврутка его поворотила и сунула:
- Пошёл в болото!
А сама побежала, и никакого ей беспокоя на душе не было, потому что ведь сказано всем им было, чтобы не ходить в этот день - чего же таскается!
1 2 3 4