А для прокуратора наказать зилота, пойманного на месте преступления, значило поднять мятеж или восстание.
У этих странных людей все делалось именем Божьим. Среди них были люди, которых мы называли тауматургами – чудотворцами. Они творили чудеса, чтобы доказать свое учение. Мне всегда казалось бессмыслицей доказывать таблицу умножения посредством превращения жезла в змею или хотя бы в две змеи. А между тем это проделывали чудотворцы, невероятно возбуждая простонародье.
Великое небо, сколько сект и секточек! Фарисеи, иессеи, саддукеи – целый легион! И стоило им основать новую секту, как вопрос уже делался политическим. Копоний, четвертый прокуратор перед Пилатом, с большим трудом подавил мятеж гаулонитов, поднятый таким образом и распространившийся из Гамалы.
Когда я в последний раз въезжал в Иерусалим, мне нетрудно было заметить сильное возбуждение среди евреев. Они собирались толпами, трещали и спорили. Некоторые предвещали светопреставление. Другие ограничивались тем, что предсказывали неминуемое разрушение храма.
Находились и горячие революционеры, объявлявшие, что царству римлян пришел конец и начинается новое, иудейское царство.
Пилата также я застал в сильной тревоге. Совершенно ясно было, что он придавлен тяжкими заботами. Но должен вам сказать, что он отражал хитросплетения евреев с большим искусством; насколько я его знаю, он мог разбить многих спорщиков в синагогах.
– Только бы пол-легиона римлян, и я взял бы Иерусалим за горло!.. А потом был бы отозван за свой труд, надо думать!
Как я и говорил, он не очень доверял вспомогательным войскам, а римских солдат у него была жалкая горсточка.
Я опять поселился во дворце и, к великой радости, нашел там Мириам. Но это доставило мне мало утехи: разговоры только и вертелись, что около нараставших событий. И было о чем говорить, ибо город шумел, как разозленное гнездо шершней! Приближался пост, называемый Пасхой, и тысячи людей стекались из провинции, чтобы, по обычаю, провести этот праздник в Иерусалиме. Разумеется, эти пришельцы все были очень раздражительный народ, иначе они не так легко склонились бы на такое паломничество. Город битком набит был ими, так что многие расположились лагерем за его стенами. Что касается меня, то я не мог определить, насколько в этом брожении были виноваты проповеди странствующего рыбака, а насколько – ненависть иудеев к Риму.
– Только на одну десятую, а может быть, и меньше, виноват в этом Иисус! – ответил Пилат на мой вопрос. – Главную причину волнения надо искать в Каиафе и Ханане. Они знают, чего хотят. Они заваривают кашу – трудно сказать, для какой цели, если не для того, чтобы наделать мне хлопот!
– Да, это несомненно, что ответственны Каиафа и Ханан, – говорила Мириам, – но ведь ты, Понтий Пилат, только римлянин и не можешь понять! Если бы ты был иудеем, ты бы понял, что в основе всего лежат более серьезные вопросы, чем несогласия сектантов или желание наделать хлопот тебе и Риму. Первосвященники и фарисеи, знатные и именитые евреи, Филипп и Антипа, я сама – мы боремся за самую жизнь!
– Может быть, этот рыбак помешанный. Если так, то в его безумии есть хитрость. Он проповедует учение бедности. Он угрожает нашему закону, а наш закон – это наша жизнь, как ты недавно узнал. Мы бережем наш закон, как ты берег бы себя, если бы чья-нибудь рука сдавила тебе горло. Вот за что борются Каиафа, Ханан и все они: или этот рыбак, или они! Они должны уничтожить его, иначе он уничтожит их!
– Не странно ли это – простой человек, рыбак? – воскликнула жена Пилата. – Что он за человек, если обладает такой властью? Мне хотелось бы увидать его. Я хотела бы своими собственными глазами увидеть столь замечательного человека!
Пилат нахмурил брови, и ясно было, что возбуждение его жены только усиливает его беспокойство.
– Если хочешь увидеть его, обойди городские притоны, – злобно усмехнулась Мириам. – Ты застанешь его хлещущим вино в компании бездомных женщин. Никогда еще в Иерусалиме не появлялось столь странного пророка!
– Что ж тут дурного? – спросил я, против воли становясь на сторону рыбака. – Разве я не упивался вином и не проводил странных ночей во всех провинциях? Мужчина есть мужчина, и повадки его всегда и везде мужские – иначе я сам помешанный, что я отрицаю.
Мириам покачала головой.
– Он не помешанный, много хуже: он опасен. Его эбионизм опасен. Он разрушит все установленное. Он революционер. Он готов уничтожить то немногое, что осталось нам от иудейского государства и храма.
Но Пилат возразил:
– Он не политический деятель, я собрал о нем справки. Он – ясновидец. В нем нет ни капли бунтарства. Он даже признает налоги римлян.
– Но я все же не понимаю, – стояла на своем Мириам. – У него нет революционных замыслов; революционером его делает исполнение его планов, если оно удастся. Сомневаюсь, чтобы он сам предвидел последствия. Но этот человек – язва, и, как всякую язву, его нужно истребить!
– Насколько я слышал, он добрый, простой человек, не имеющий в сердце зла, – утверждал я.
Тут я рассказал ей об исцелении десяти прокаженных, чему я был свидетелем в Самарии, по пути в Иерихон,
Жена Пилата, как зачарованная, слушала мой рассказ. До нашего слуха доносились отдельные вопли и крики собравшейся на улице толпы, и мы поняли, что солдаты очищают улицу.
– И ты веришь в это чудо? – спросил Пилат. – Ты веришь, что в одно мгновение гнусные язвы оставили прокаженных?
– Я видел их исцеленными, – ответил я. – Я последовал за ними, чтобы удостовериться. На них не осталось проказы.
– Видел ли ты их больными? До этого исцеления? – настаивал Пилат.
Я покачал головой.
– Мне только так рассказывали, – согласился я. – Когда я их видел впоследствии, все они имели вид людей, некогда бывших прокаженными. Они находились в состоянии какого-то одурения. Один, например, сидел на солнце, ощупывал свое тело и все глядел на гладкую кожу, словно не мог поверить глазам своим. Когда я задал ему вопрос, он не мог ни ответить, ни смотреть на что-нибудь, кроме этой своей кожи. Он был как ошалелый. Он сидел на солнце и все глядел и глядел на себя!
Пилат презрительно улыбнулся, и я заметил, что на лице Мириам также показалась презрительная улыбка. Но жена Пилата сидела как мертвая, еле дыша и широко раскрыв свои невидящие нас глаза.
Тут заговорил Амбивий.
– Каиафа утверждает – только вчера он говорил мне об этом, – будто этот рыбак обещает низвести Бога на землю и создать здесь новое царство, которым будет править Бог…
– И это конец римского владычества! – вставил я.
– Таким путем Каиафа и Ханан замышляют впутать Рим, – объяснила Мириам. – Но это неправда! Это ложь, которую они выдумали.
Пилат кивнул головой и спросил:
– Разве не имеется в ваших древних книгах пророчества, которое здешние священники могли бы применить к намерениям этого рыбака?
Мириам ответила утвердительно и привела цитату. Я рассказываю этот случай в доказательство глубокого знакомства Пилата с народом, среди которого он с таким трудом поддерживал порядок.
– Я слышала, – продолжала Мириам, – что Иисус предсказывает конец мира и начало Царствия Божия не здесь, а в небесах.
– Мне об этом докладывали, – заметил Пилат. – Это верно. Этот Иисус признает римские налоги. Он утверждает, что Рим будет править, пока не кончится всякая власть вместе с концом мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
У этих странных людей все делалось именем Божьим. Среди них были люди, которых мы называли тауматургами – чудотворцами. Они творили чудеса, чтобы доказать свое учение. Мне всегда казалось бессмыслицей доказывать таблицу умножения посредством превращения жезла в змею или хотя бы в две змеи. А между тем это проделывали чудотворцы, невероятно возбуждая простонародье.
Великое небо, сколько сект и секточек! Фарисеи, иессеи, саддукеи – целый легион! И стоило им основать новую секту, как вопрос уже делался политическим. Копоний, четвертый прокуратор перед Пилатом, с большим трудом подавил мятеж гаулонитов, поднятый таким образом и распространившийся из Гамалы.
Когда я в последний раз въезжал в Иерусалим, мне нетрудно было заметить сильное возбуждение среди евреев. Они собирались толпами, трещали и спорили. Некоторые предвещали светопреставление. Другие ограничивались тем, что предсказывали неминуемое разрушение храма.
Находились и горячие революционеры, объявлявшие, что царству римлян пришел конец и начинается новое, иудейское царство.
Пилата также я застал в сильной тревоге. Совершенно ясно было, что он придавлен тяжкими заботами. Но должен вам сказать, что он отражал хитросплетения евреев с большим искусством; насколько я его знаю, он мог разбить многих спорщиков в синагогах.
– Только бы пол-легиона римлян, и я взял бы Иерусалим за горло!.. А потом был бы отозван за свой труд, надо думать!
Как я и говорил, он не очень доверял вспомогательным войскам, а римских солдат у него была жалкая горсточка.
Я опять поселился во дворце и, к великой радости, нашел там Мириам. Но это доставило мне мало утехи: разговоры только и вертелись, что около нараставших событий. И было о чем говорить, ибо город шумел, как разозленное гнездо шершней! Приближался пост, называемый Пасхой, и тысячи людей стекались из провинции, чтобы, по обычаю, провести этот праздник в Иерусалиме. Разумеется, эти пришельцы все были очень раздражительный народ, иначе они не так легко склонились бы на такое паломничество. Город битком набит был ими, так что многие расположились лагерем за его стенами. Что касается меня, то я не мог определить, насколько в этом брожении были виноваты проповеди странствующего рыбака, а насколько – ненависть иудеев к Риму.
– Только на одну десятую, а может быть, и меньше, виноват в этом Иисус! – ответил Пилат на мой вопрос. – Главную причину волнения надо искать в Каиафе и Ханане. Они знают, чего хотят. Они заваривают кашу – трудно сказать, для какой цели, если не для того, чтобы наделать мне хлопот!
– Да, это несомненно, что ответственны Каиафа и Ханан, – говорила Мириам, – но ведь ты, Понтий Пилат, только римлянин и не можешь понять! Если бы ты был иудеем, ты бы понял, что в основе всего лежат более серьезные вопросы, чем несогласия сектантов или желание наделать хлопот тебе и Риму. Первосвященники и фарисеи, знатные и именитые евреи, Филипп и Антипа, я сама – мы боремся за самую жизнь!
– Может быть, этот рыбак помешанный. Если так, то в его безумии есть хитрость. Он проповедует учение бедности. Он угрожает нашему закону, а наш закон – это наша жизнь, как ты недавно узнал. Мы бережем наш закон, как ты берег бы себя, если бы чья-нибудь рука сдавила тебе горло. Вот за что борются Каиафа, Ханан и все они: или этот рыбак, или они! Они должны уничтожить его, иначе он уничтожит их!
– Не странно ли это – простой человек, рыбак? – воскликнула жена Пилата. – Что он за человек, если обладает такой властью? Мне хотелось бы увидать его. Я хотела бы своими собственными глазами увидеть столь замечательного человека!
Пилат нахмурил брови, и ясно было, что возбуждение его жены только усиливает его беспокойство.
– Если хочешь увидеть его, обойди городские притоны, – злобно усмехнулась Мириам. – Ты застанешь его хлещущим вино в компании бездомных женщин. Никогда еще в Иерусалиме не появлялось столь странного пророка!
– Что ж тут дурного? – спросил я, против воли становясь на сторону рыбака. – Разве я не упивался вином и не проводил странных ночей во всех провинциях? Мужчина есть мужчина, и повадки его всегда и везде мужские – иначе я сам помешанный, что я отрицаю.
Мириам покачала головой.
– Он не помешанный, много хуже: он опасен. Его эбионизм опасен. Он разрушит все установленное. Он революционер. Он готов уничтожить то немногое, что осталось нам от иудейского государства и храма.
Но Пилат возразил:
– Он не политический деятель, я собрал о нем справки. Он – ясновидец. В нем нет ни капли бунтарства. Он даже признает налоги римлян.
– Но я все же не понимаю, – стояла на своем Мириам. – У него нет революционных замыслов; революционером его делает исполнение его планов, если оно удастся. Сомневаюсь, чтобы он сам предвидел последствия. Но этот человек – язва, и, как всякую язву, его нужно истребить!
– Насколько я слышал, он добрый, простой человек, не имеющий в сердце зла, – утверждал я.
Тут я рассказал ей об исцелении десяти прокаженных, чему я был свидетелем в Самарии, по пути в Иерихон,
Жена Пилата, как зачарованная, слушала мой рассказ. До нашего слуха доносились отдельные вопли и крики собравшейся на улице толпы, и мы поняли, что солдаты очищают улицу.
– И ты веришь в это чудо? – спросил Пилат. – Ты веришь, что в одно мгновение гнусные язвы оставили прокаженных?
– Я видел их исцеленными, – ответил я. – Я последовал за ними, чтобы удостовериться. На них не осталось проказы.
– Видел ли ты их больными? До этого исцеления? – настаивал Пилат.
Я покачал головой.
– Мне только так рассказывали, – согласился я. – Когда я их видел впоследствии, все они имели вид людей, некогда бывших прокаженными. Они находились в состоянии какого-то одурения. Один, например, сидел на солнце, ощупывал свое тело и все глядел на гладкую кожу, словно не мог поверить глазам своим. Когда я задал ему вопрос, он не мог ни ответить, ни смотреть на что-нибудь, кроме этой своей кожи. Он был как ошалелый. Он сидел на солнце и все глядел и глядел на себя!
Пилат презрительно улыбнулся, и я заметил, что на лице Мириам также показалась презрительная улыбка. Но жена Пилата сидела как мертвая, еле дыша и широко раскрыв свои невидящие нас глаза.
Тут заговорил Амбивий.
– Каиафа утверждает – только вчера он говорил мне об этом, – будто этот рыбак обещает низвести Бога на землю и создать здесь новое царство, которым будет править Бог…
– И это конец римского владычества! – вставил я.
– Таким путем Каиафа и Ханан замышляют впутать Рим, – объяснила Мириам. – Но это неправда! Это ложь, которую они выдумали.
Пилат кивнул головой и спросил:
– Разве не имеется в ваших древних книгах пророчества, которое здешние священники могли бы применить к намерениям этого рыбака?
Мириам ответила утвердительно и привела цитату. Я рассказываю этот случай в доказательство глубокого знакомства Пилата с народом, среди которого он с таким трудом поддерживал порядок.
– Я слышала, – продолжала Мириам, – что Иисус предсказывает конец мира и начало Царствия Божия не здесь, а в небесах.
– Мне об этом докладывали, – заметил Пилат. – Это верно. Этот Иисус признает римские налоги. Он утверждает, что Рим будет править, пока не кончится всякая власть вместе с концом мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75